Могикане Парижа - Дюма Александр (читать книги онлайн полностью без сокращений .txt) 📗
– Не клянись, Сарранти, а лучше спроси у Лас Казеса, кого он встретил вчера вечером в таинственной беседе с Гудзоном Лоу.
– Кого же это, ваше величество?
– Глуп же ты, мой милый! Да твоего американского капитана, который, по-твоему, мне так предан.
– Неужели?
– Уж не изволите ли вы сомневаться в моих словах, господин корсиканец?!..
– О, ваше величество, я уложил бы этого человека, даже не дожидаясь сегодняшнего вечера!
– Вот только этого еще недоставало! Это зачем, чтобы тебя повесили под моими окнами? Ведь тебе не оказали бы даже чести быть расстрелянным! Славный спектакль ты мне доставил бы!
В эту минуту в дверях появился Монтолон.
– Ваше величество, губернатор желает о чем-то переговорить с вами, – доложил он.
Император пожал плечами с выражением беспредельного отвращения.
– Пусть войдет, – сказал он.
Я хотел было уйти, но он схватил меня за пуговицу и удержал.
В комнату вошел сэр Гудзон Лоу. Император ждал его, не оборачиваясь и не изменяя позы.
– Я пришел к вам жаловаться, генерал, – сказал ему губернатор.
Гудзон Лоу обыкновенно приходил только за этим.
– На кого? – спросил император.
– На господина Сарранти.
– На меня?! – вскричал я.
– Господин Сарранти позволяет себе ходить на охоту, – продолжал Гудзон Лоу.
– Это очень кстати, что вы на него жалуетесь, – перебил его император, ни мало не скрывая своего отвращения. – Я и сам хотел на него жаловаться.
Я смотрел на него с беспредельным удивлением.
– Да?! – протянул Гудзон Лоу, поглядывая на нас обоих.
– Да, – сказал император, – вот этот самый человек, которого вы перед собой видите и который считает себя моим преданнейшим слугою, не понимает, что мне гораздо интереснее и выгоднее жить, страдать и умереть здесь, перед лицом всей Европы и последующих поколений. Этому неблагодарному человеку здесь не нравится, и он поэтому воображает, что и мне здесь нехорошо, и всячески уговаривает меня бежать.
– А! Господин Сарранти уговаривает вас…
– Ну, да, – бежать. Это вас удивляет? И меня также. А между тем это так, и он даже сейчас еще развивал передо мной целый план бегства.
Я буквально дрожал, слушая эти слова.
– Просто невероятно! – вскричал губернатор, разыгрывая, что он очень удивлен.
– И это все-таки именно так, как я уже имел честь вам сообщить. Этот господин уговорился с каким-то американцем, капитаном, – ах, да, с тем самым, с которым вы беседовали вчера вечером! – что они помогут мне бежать, и он только что перед вашим приходом объяснял мне, как и что следует сделать.
Само собой разумеется, что губернатор был удивлен этим признанием гораздо больше, чем хотелось в этом ему признаться; но так как ему секрет этот был известен заранее, то ему и оставалось только верить, хотя причины такой внезапной откровенности императора он все-таки никак не мог понять.
Император тотчас же подметил его смущение.
– Я вполне понимаю, что вас удивляет, почему я выдаю вам тайну одного из моих преданнейших слуг, а его самого предоставляю в жертву вашей совершенно справедливой строгости. Но Сарранти – чистокровный корсиканец, вам, вероятно, известно упорство людей этой породы. Между тем вы уже сделали кое-какую чистку – отослали во Францию четырех или даже пятерых преданных мне людей: Пионтовского, Аршамбо, Каде, Руссо и Сантини. А, между нами, людьми зрелыми, решительными, признающими только волю провидения, Сарранти, воображающий, что может помогать ему творить волю свою, есть не что иное, как причина несчастий. Я уже раз двадцать хотел просить вас отправить его во Францию… Теперь вот представился случай, и я заявляю вам свою просьбу.
Император произнес последние слова таким голосом, что я ошибся, думая, что он дрожит от гнева на меня, а между тем это было только выражением глубочайшего презрения к нашему тюремщику.
Я бросился перед ним на колени.
– Государь! – вскричал я. – Возможно ли, чтобы вы сами требовали изгнания одного из самых преданных слуг ваших? Ведь родина моя там, где вы! В какую бы сторону меня ни отослали, если в ней не будет вас, она станет для меня тягчайшим изгнанием.
Губернатор смотрел на меня с жалостью. Он никогда не был в состоянии понять того, что называл «фетишизмом» по отношению к императору со стороны людей, которые его окружали.
– Да кто же говорит вам, что я сомневаюсь в вашей преданности! Напротив, я в ней глубоко уверен, – ответил мне августейший узник, – эта преданность доходит до того, что вы еще многие годы не примирились бы с жизнью на Святой Елене, если не для себя, то для меня. Благодаря этому вы делаетесь для нас источником не только непрерывных скандалов, но и вечного страха. Каждый раз, когда вы отсюда уходите, я смотрю на вас с тревогой, а когда вы возвращаетесь, я встречаю вас со страхом. Да вот вам для примера даже эта самая минута. Из-за вас такой важный человек, как господин губернатор, взял на себя труд обеспокоить меня визитом, который для него неприятен ровно настолько же, насколько и для меня. И все это только потому, что вы вообразили, будто человеку, который умел жить на бивуаках, как спартанец, питаясь кусочком хлеба и каким-нибудь корнем, пробавлялся в Италии блюдцем поленты, в Египте – одним пилавом, а в России – и просто ничем, – вы вообразили, что такому человеку необходимо за обедом жаркое, и отправились охотиться за дикими козами, что, разумеется, возбудило совершенно справедливое негодование господина губернатора. Вследствие всего этого я официально прошу господина Гудзона Лоу отправить вас во Францию. У вас есть сын, которого вы должны воспитывать. Отец гораздо нужнее ребенку, только начинающему жить, чем старику, который смотрит уже в могилу, хотя бы этот старик и был Цезарем, Карлом или Наполеоном. Я употребил слово «старик», разумеется, относительно, потому что в прекрасной стране, где люди не могут жить более пятидесяти лет, человек в сорок семь – уже старик. Итак, поезжайте во Францию, а я – останусь жив или умру – все-таки никогда не забуду, что вынужден был отослать вас только за то, что вы меня слишком горячо любили.
Эти последние слова были произнесены с таким волнением, что, только благодаря их интонации, я начал понимать если не настоящий смысл слов императора, то, по крайней мере, состояние его духа.
Я поднял голову и взглянул ему в лицо, а его прекрасные глаза, устремленные на меня, досказали мне все остальное.
Что касается губернатора, то он не понимал во всем этом ничего, кроме возможности отнять у императора еще одного из его преданных слуг, отсечь еще одну ветвь у могучего дуба, некогда покрывавшего своею тенью всю Европу.
– Генерал Бонапарт серьезно желает отослать этого человека во Францию? – спросил он.
– Разве я похож на человека, который хочет шутить? – возразил император. – Я положительно и серьезно прошу, чтобы меня освободили от Сарранти, который стесняет меня здесь тем, что любит слишком усердно. Понятно?
Такого рода милости тюремщик Святой Елены оказывал своему узнику всегда с величайшим удовольствием. Так и на этот раз он тотчас же объявил, что послезавтра я должен сесть на судно Джеймстоунской компании, которое высадит меня в Портсмуте.
Император сделал мне знак. Я понял, что он желает, чтобы я ушел. Не знаю, что было говорено после меня, но четверть часа спустя после ухода сэра Гудзона Лоу ко мне пришел генерал Монтолон и сказал, что меня зовет к себе император.
Я вошел. Наполеон был один. Первым моим движением было броситься перед ним на колени. Перед этим человеком все было тростником, который гнулся под дуновением его любви или гнева!
– О, государь! – вскричал я. – Чем мог я заслужить такое распоряжение? Вы прогоняете меня.
Я с мольбой протянул к нему руки.
Но он наклонился ко мне и улыбнулся. О, как несчастлив сын, который знает улыбку такого отца только по чужим рассказам, ваше высочество!
– Поди-ка сюда! – сказал он. – Значит, ты на всю жизнь останешься дураком? Иди сюда и слушай!
