Жизнь и приключения Николаса Никльби - Диккенс Чарльз (книги читать бесплатно без регистрации полные .txt) 📗
Задав такой вопрос, Тим повернулся спиной и, притворившись, будто погружен в свои счета, воспользовался случаем поспешно вытереть глаза, когда, по его предположениям, Николас смотрел в другую сторону.
Оказались ли в то утро счета Тима более запутанными, чем обычно, или же привычное его спокойствие было слегка нарушено этими воспоминаниями, но случилось так, что, когда Николас, исполнив какое-то поручение, вернулся и спросил, один ли у себя в кабинете мистер Чарльз Чирибл, Тим быстро и без малейших колебаний ответил утвердительно, хотя всего десять минут назад кто-то вошел в кабинет, а Тим с особой виушительностью запрещал вторгаться к обоим братьям, если они были заняты с каким-нибудь посетителем.
— В таком случае я сейчас же отнесу ему это письмо, — сказал Николас.
И с этими словами он подошел к двери и постучал.
Никакого ответа.
Снова стук, и опять никакого ответа.
«Его там нет, — подумал Николас. — Положу письмо ему на стол».
Николас, открыв дверь, вошел и очень быстро повернулся снова к двери, когда увидел, к великому своему изумлению и смущению, молодую леди на коленях перед мистером Чириблом и мистера Чирибла, умоляющего ее встать и заклинающего третью особу, которая, по-видимому, была служанкой леди, присоединиться к нему и уговорить ее подняться.
Николас пробормотал неловкое извинение и бросился к двери, когда молодая леди слегка повернула голову, и он узнал черты той прелестной девушки, которую видел очень давно, во время своего первого визита в контору по найму. Переведя взгляд с нее на ее спутницу, ои признал в ней ту самую неуклюжую служанку, которая сопровождала ее в тот раз. Восторг, вызванный красотой молодой леди, смятение и изумление при этой неожиданной встрече привели к тому, что он остановился как вкопанный, в таком смущении и недоумении, что на секунду потерял способность говорить или двигаться.
— Сударыня, дорогая моя… моя дорогая юная леди, — в сильном волнении восклицал брат Чарльз, — пожалуйста, не надо… ни слова больше, прошу и умоляю вас! Заклинаю вас… пожалуйста… встаньте. Мы… мы… не одни.
С этими словами он поднял молодую леди, которая, пошатнувшись, опустилась на стул и лишилась чувств.
— С ней обморок, сэр! — сказал Николас, рванувшись вперед.
— Бедняжка, бедняжка! — воскликнул брат Чарльз. — Где мой брат Нэд? Дорогой мой брат, прошу тебя, пойди сюда!
— Брат Чарльз, дорогой мой, — отозвался его брат, вбегая в комнату, — что это?.. Ах!.. что…
— Тише, тише! Ради бога, ни слова, брат Нэд! — воскликнул тот. — Позвони экономке, дорогой брат… позови Тима Линкинуотера! Сюда, Тим Линкинуотер, сэр…Мистер Никльби, дорогой мой, сэр, уйдите отсюда, прошу и умоляю вас.
— Мне кажется, ей лучше, — сказал Николас, который с таким рвением следил за больной, что не расслышал этой просьбы.
— Бедная птичка! — воскликнул брат Чарльз, нежно взяв ее за руку и прислонив ее голову к своему плечу. Брат Нэд, дорогой мой, ты удивлеи, я знаю, увидев это в рабочие часы, но…
Тут он снова вспомнил о Николасе и, пожимая ему руку, убедительно попросил его выйти из комнаты и, не медля ни секунды, прислать Тима Линкинуотера.
Николас тотчас же удалился и по дороге в контору встретил и старую экономку и Тима Линкинуотера, со всех ног спешивших по коридору на место происшествия. Не слушая Николаса, Тим Линкинуотер ворвался в комнату, и вскоре Николас услышал, что дверь захлопнули и заперли на ключ.
У него было немало времени поразмыслить о своем открытии, так как Тим Линкинуотер отсутствовал почти час, в течение коего Николас думал только о молодой леди, и о ее поразительной красоте, и о том, что могло привести ее сюда и почему из этого делали такую тайну. Чем больше он обо всем этом думал, тем в большее приходил недоумение и тем сильнее хотелось ему знать, кто она. «Я узнал бы ее из десяти тысяч», — думал Николас. В таком состоянии он шагал взад и вперед по комнате и, вызывая в памяти ее лицо и фигуру (о которых у него осталось очень живое воспоминание), отметал все другие мысли и думал только об одном.
Наконец вернулся Тим Линкинуотер — раздражающе хладнокровный, с бумагами в руке и с пером во рту, словно ничего не случилось.
— Она совсем оправилась? — порывисто спросил Николас.
— Кто? — отозвался Тим Линкинуотер.
— Кто? — повторил Николас. — Молодая леди.
— Сколько у вас получится, мистер Никльби, — сказал Тим, вынимая перо изо рта, — сколько у вас получится четыреста двадцать семь умножить на три тысячи двесчи тридцать восемь?
— Сначала какой у вас ответ получится на мой вопрос? Я вас спросил…
— О молодой леди, — сказал Тим Линкинуотер, надевая очки. — Совершенно верно. О! Она совсем здорова.
— Совсем здорова? — переспросил Николас.
— Да, совсем здорова, — важно ответил мистер Линкянуотер.
— Она в состоянии будет вернуться сегодня домой? — осведомился Николас.
— Она ушла, — сказал Тим.
— Ушла?
— Да.
— Надеюсь, ей недалеко идти? — сказал Николас, испытующе глядя на него.
— Да, — отозвался невозмутимый Тия. — Надеюсь, недалеко.
Николас рискнул сделать еще два-три замечания, но было ясно, что у Тима Линкинуотера имеются основания уклоняться от этого разговора и что он решил не сообщать больше никаких сведений о прекрасной незнакомке, которая пробудила такой горячий интерес в сердце его молодого друга. Не устрашенный этим отпором, Николас возобновил атаку на следующий день, набравшись храбрости благодаря тому, что мистер Линкинуотер был в очень разговорчивом и общительном расположении духа; но стоило ему затронуть эту тему, как Тим погрузился в самое раздражающее молчание, отвечал односложно, а затем и вовсе перестал давать ответы, предоставляя истолковывать как угодно торжественные кивки и пожиманье плечами, чем только разжигал в Николасе жажду что-нибудь узнать, н без того непомерно великую.
Потерпев неудачу, он поневоле удовольствовался тем, что стал поджидать следующего визита молодой леди, но и тут его подстерегало разочарование. День проходил за днем, а она не появлялась. Он жадно просматривал адреса на всех записках и письмах, но не было среди них ни одного, который, по его мнению, мог быть написан ее рукой. Раза два или три ему поручали дела, которые отрывали его от конторы и прежде выполнялись Тимом Линкинуотером. Николас невольно заподозрил, что по той или иной причине его отсылали умышленно и что молодая леди приходила в его отсутствие. Однако ничто не оправдывало таких подозрений, а от Тима нельзя былв добиться хитростью признания, которое бы их укрепило.
Таинственность и разочарование не безусловно необходимы для расцвета любви, но очень часто они бывают ее могущественными пособниками. «С глаз долой-из сердца вон» — эта пословица применима к дружбе, хотя разлука не всегда опустошает даже сердца друзей, и истину и честность, подобно драгоценным камням, пожалуй, легче имитировать на расстоянии, когда подделка часто может сойти за настоящую драгоценность. Любви, однако, весьма существенно помогает пылкое и живое воображение, которое отличается хорошей памятью и может долгое время питаться очень легкой и скудной пищей. Вот почему она часто достигает самого пышного расцвета в разлуке и при обстоятельствах чрезвычайно затруднительных; вот почему Николас, день за днем и час за часом не думая ни о чем, кроме незнакомой молодой леди, начал, наконец, убеждаться, что он безумно влюблен в нее и что не бывало еще на свете такого злосчастного и гонимого влюбленного, как он.
Но хотя он любил и томился по всем правилам установившейся традиции и даже подумывал сделать своей поверенной Кэт, если бы его не останавливало такое пустячное соображение, что за всю жизнь он ни разу не говорил с предметом своей любви и видел ее только два раза, когда она мелькнула и исчезла, как молния (так выражался Николас в бесконечных разговорах с самим собой), словно образ юности и красоты, слишком ослепительный, чтобы помедлить здесь, — его пыл и преданность, несмотря на это, оставались невознагражденными. Молодая леди больше не появлялась. Таким образом, очень много любви было растрачено зря (по нынешним временам ею можно было бы прилично снабдить с полдюжины молодых джентльменов), и никто ничего от этого не выиграл — даже сам Николас, который, напротив, с каждым днем все больше тосковал и становился все более сентиментальным и томным.
