Лавка древностей - Диккенс Чарльз (читать книги полностью без сокращений бесплатно .TXT) 📗
У мистера и миссис Гарленд и у мистера Авеля все шло по-старому (если не считать одного события, но об этом речь ниже). С течением времени последний стал компаньоном своего друга мистера Уизердена, и этот важный шаг в жизни мистера Авеля был отмечен званым обедом, балом и прочими роскошествами. На балу среди приглашенных оказалась одна на редкость застенчивая девица, в которую мистер Авель и влюбился. Как это случилось, каким образом выяснилось, кто из них первый сделал это открытие и сообщил о нем другому — бог ведает! Скажем только одно: вскоре они поженились. А о том, что счастливее их не было никого на свете и что они вполне заслужили такое счастье, и говорить не стоит, это само собой разумеется. Они вырастили большую семью, — и мы сообщаем об этом с особенным удовольствием, так как чем больше будет на свете хороших, добрых людей, тем пышнее расцветет аристократия — аристократия духа и сердца! А это прямая выгода для всего человечества.
Пони сохранил свою независимость и твердость убеждений до конца жизни, а она была настолько продолжительна, что на него стали смотреть, как на Мафусаила лошадиного племени. Он постоянно сновал со своим маленьким фаэтоном между домом мистера Гарленда и домом его сына, а так как старики и молодежь часто гостили друг у друга, мистер Авель выстроил ему у себя конюшню, куда пони удалялся без провожатых, преисполненный чувства собственного достоинства. Когда дети настолько подросли, чтобы пользоваться его дружеским расположением, пони стал снисходить до игр с ними и, как собачонка, бегал за своими маленькими друзьями по загону. Но хотя им разрешалось многое — например, ласкать его и даже разглядывать его копыта и вешаться ему на хвост, — никто из них не смел сесть Вьюнку на спину или взять в руки вожжи, потому что всякой фамильярности есть предел и некоторыми вещами шутить не следует.
На склоне дней пони не утерял способности нежно привязываться к людям, и когда бакалавр, похоронив своего друга священника, перебрался, на житье к мистеру Гарленду, Вьюнок проникся к этому добряку нежными чувствами и весьма любезно позволял ему править собой. Года за два, за три до смерти, он почил от трудов и катался как сыр — только не в масле, а в клевере, последнее же его земное деяние выразилось в том, что он, будучи старичком желчным, больно лягнул лекаря.
Мистер Свивеллер не скоро оправился после болезни, а оправившись и получив завещанную ему ренту, — одел маркизу с головы до ног, после чего немедленно определил ее в школу, согласно клятве, данной на одре болезни. Долго он думал, какое ей дать имя, и, наконец, решил: Софрония Сфинкс, ибо оно звучало пышно, благородно и заключало в себе намек на тайну. Под этим именем маркиза, обливаясь слезами, отбыла в избранную им школу, откуда ее через два-три семестра перевели в учебное заведение высшего разряда, так как она вскоре опередила всех своих товарок. Лет пять-шесть мистер Свивеллер во многом отказывал себе в связи с расходами по обучению маркизы, но эта обязанность неизменно стояла у него на первом месте, и он чувствовал себя в полной мере вознагражденным за все лишения, когда с чрезвычайно важным видом выслушивал отчеты об успехах своей питомицы во время ежемесячных визитов к директрисе, считавшей его джентльменом эксцентричным, весьма начитанным и с необычайной памятью на стихи.
Короче говоря, мистер Свивеллер держал маркизу в пансионе довольно долго, а когда этой очаровательной, умненькой, веселой девушке исполнилось, по приблизительным подсчетам, девятнадцать лет, ему пришлось задуматься — что же с ней делать дальше? В один из своих очередных визитов в пансион он сидел, погруженный в эти мысли, как вдруг маркиза предстала перед ним сияющая и свежая, как никогда. И вот тут-то у мистера Свивеллера промелькнуло в уме (правда, не впервые): а что, если она согласится выйти за него замуж? Как они хорошо заживут вдвоем! И, Ричард тут же изъяснился ей. Какой на это последовал ответ, мы в точности не знаем, во всяком случае не отрицательный, так как ровно через неделю они поженились, и это дало мистеру Свивеллеру возможность повторять потом при всяком удобном случае, что, дескать, он был прав: некая молодая девушка берегла для него свое сердце!
Как раз в это время в Хэмстеде сдавался внаем маленький коттедж с садиком и беседкой для курения — предметом зависти всего цивилизованного мира. Они сняли его и, справив медовый месяц, перебрались туда. Мистер Чакстер удостаивал этот мирный приют своими посещениями каждый воскресный день — приезжал обычно к завтраку и засиживался до ночи, угощая своих хозяев светскими сплетнями и всякими другими новостями. Он продолжал долгие годы питать смертельную ненависть к Киту и все твердил, что готов был примириться с ним лишь тогда, когда его заподозрили в краже пяти фунтов стерлингов, ибо в таком поступке по крайней мере есть дерзновенность и смелость. Но, увы! Полное оправдание лишний раз доказало лицемерный, подлый нрав этого пройдохи. Однако, с течением времени, мистер Чакстер сменил гнев на милость и даже удостаивал Кита своим покровительством, как до некоторой степени раскаявшегося и заслуживающего снисхождения преступника. Единственное, чего он не мог ни простить, ни забыть, — это истории с шиллингом. Если бы Кит вернулся в надежде на дополнительные чаевые, говорил мистер Чакстер, это было бы похвально, но отрабатывать уже полученные деньги — позор, такой позор, какого не искупят ни угрызения совести, ни чистосердечное раскаяние!
Мистер Свивеллер, всегда отличавшийся некоторой склонностью к философствованию, порой впадал в глубокую задумчивость, сидя в курительной беседке, и в такие минуты мысли его вертелись вокруг тайны, окружавшей происхождение Софронии. Сама Софрония считала себя сиротой, но мистер Свивеллер, сопоставляя кое-какие, казалось бы незначительные, обстоятельства ее жизни, начинал подумывать, что мисс Брасс, вероятно, была более осведомлена на этот счет, и, зная о странной беседе своей жены с Квилпом от нее же самой, приходил к выводу, что, будь карлик жив, он тоже мог бы разгадать эту загадку. Впрочем, подобные мысли не нарушали душевного покоя мистера Свивеллера, так как жена у него была веселая, любящая, заботливая, а он (если не считать редких эскапад в обществе мистера Чакстера, которые Софрония, со свойственным ей умом и тактом, даже поощряла) стал теперь большим домоседом и нежным супругом. И за свою совместную жизнь они сыграли миллион партий в криббедж. Добавим еще в похвалу Дику, что, хотя мы зовем его жену Софронией, он сам называл ее не иначе как маркизой, и в память того дня, когда маркиза поразила его, больного, своим появлением в комнате, всегда приглашал мистера Чакстера к обеду, и обеды эти проходили в торжественной, праздничной обстановке.
Игроки Айзек Лист и Джоул вместе с их верным сообщником мистером Джеймсом Гровсом продолжали с большим или меньшим успехом подвизаться на своем почтенном поприще до тех пор, пока длинная и тяжелая рука закона не разметала всех троих в разные стороны, после крушения одного их смелого замысла. Этому при скорбному обстоятельству они были всецело обязаны своему новому сподвижнику — Фредерику Тренту, который, весьма некстати попавшись в каких-то плутнях, невольно навлек возмездие и на их голову и на свою собственную.
Что касается самого Фреда, то он успел бежать за границу и пустился там во все тяжкие — другими словами, предал поруганию все те духовные силы и способности, которые, при разумном пользовании ими, возвышают человека над животным, а при неразумном — доводят его до состояния хуже скотского. Впрочем, это продолжалось недолго. Один незнакомый нам соотечественник Трента, посетивший парижскую больницу, где выставляют тела утопленников, узнал его, несмотря на то, что он был сильно изуродован в предшествовавшей смерти потасовке. Незнакомец никому не сообщил о своем открытии до возвращения на родину, и мертвец так и остался на чужбине неопознанным и всеми забытым.
Младший брат, или, как мы уже привыкли его называть, одинокий джентльмен, долго уговаривал бедного учителя покинуть уединение и предлагал ему свою дружбу. Но этого скромного человека пугал шумный мир — старый дом у кладбища был куда милее его сердцу. Школа, деревушка, привязанность мальчика, тоскующего по ней, приносили ему тихое удовлетворение, а благодарность друга, вполне им заслуженная (упомянем об этом вскользь и тем ограничимся), сделала то, что теперь его уже нельзя было называть бедным учителем.
