Россия распятая - Глазунов Илья (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
Действительно, молодежь на БАМе была боевая и работящая. Сюда съехались, словно по призыву, представители всех тогда братских советских республик. Со многими я подружился, узнал, какими судьбами они оказались в Сибири. Забегая вперед, скажу, что спустя два года меня в Москве навестил один из моих новых бамовских друзей. Рассматривая вышедшую к тому времени «молнией» (учитывая политическую актуальность БАМа) папку репродукций бамовского цикла моих работ, грустно сказал: «Рисовал ты их, рисовал, и все, что от них осталось, – твои портреты. Их уже там нет». «Как нет?» – удивленно спросил я. Мой бамовский друг невозмутимо ответил: «Да так – часть посадили, часть разогнали, кроме Лакомкина». Я недоумевал: «Что же произошло?»
А произошло вот что. Ребята из моего строительного отряда, где я жил, работал, с кем вместе ходил в столовку, сооруженную наспех из досок, завершили очередной отрезок железнодорожной линии. По нему должен был пройти первый состав. А это на стройке – большой праздник. Естественно, ребятам было обещано, что они станут пассажирами почетного первого поезда. Но не тут-то было. Наехало столько начальства – из ЦК партии, из ЦК комсомола, Иркутского обкома и горкома, не говоря о сонме журналистов, кино– и фотокорреспондентов, что ни одному строителю из моей бригады ни одного места не досталось. Их обманули, лишили чести быть первыми пассажирами на ими построенной дороге. Под рев оркестра поезд с гостями, стуча колесами, скрылся в глухой тайге. Настроение у гостей торжественное и радостное – большинство, само собой, было в подпитии по случаю праздника. Но вдруг поезд остановился. Все бросились к окнам: что случилось? А случилось то, что на рельсах поезд встретила большая толпа строителей, среди которых были и те, кого я рисовал. Они потребовали, чтобы высокие гости вышли из вагонов. Оставив заезжую номенклатуру в тайге, подступавшей к насыпи, ребята скомандовали машинисту: «Трогай!»
«Сам понимаешь, – закончил свой рассказ мой бамовский друг, – как трудно было замять тот скандал, а ребят раскидали, кого куда». Перелистывая репродукции, он добавил: «Береги свой альбомчик – эти люди и есть настоящая история БАМа».
Помню, в строительном поселке была библиотека, школа, где я читал детям лекции о русском искусстве. А вечером мы все посещали клуб, где показывали старые фильмы и временами веселили публику самодеятельные ансамбли песни и пляски. Однажды я разговорился с руководителем такого ансамбля, приехавшего из Богом хранимого града Екатеринбурга. «Ну, как тебе наши девочки?» – спросил он меня. И сам ответил: «Танцуют, как огонь!» Подумав, добавил: «Мы бы больших результатов достигли, если бы было где репетировать». Я спросил: «А где вы репетируете?» Да, знаешь, дали нам подвал, где царя Николашку с семьей хлопнули – в Ипатьевском доме. Расстреливать там, может, и удобно, а вот танцевать, повторяю, тесновато: нам же профессиональная сцена нужна». Я был ошеломлен. Наш разговор на этом и прервался…
За несколько километров от рабочего поселка я набрел на разрушенную деревню. Не знаю, сохранились ли у Д. Васильева ее фотографии. Старушка, чуть ли не последняя жительница деревни, сказала, что молока здесь ни у кого нет. Потом поведала, что их семья родом из Ярославля, что они столыпинцы, при ехавшие в Сибирь. Раньше царское правительство во всем помогало крестьянам. «У нас коров двадцать было, лошади, овцы, да и то в богатых не числились», – деловито, беззлобно вспоминала старушка. Тогда я впервые узнал, что, согласно реформе великого Столыпина, в Сибири крестьянам, давали столько земли, сколько они обработают. Налогом не обкладывали – наоборот, деньги на подъем хозяйства из банка давали без процентов. На мой вопрос, как распоряжались крестьяне избытками зерна и прочих продуктов, «столыпинка», улыбнувшись беззубым ртом и посмотрев на меня удивленно, ответила: «Как куда? Везли на ярмарки, где цены само собой устанавливались».
Многое успела рассказать мне дочь переселенцев. Малолюдность когда-то большой деревни она объяснила просто: «Церкви все в округе порушили, ни одной не оставили… Ждем, когда нам раз в неделю хлеб привезут, а со своих оставленных шести соток картошку и овощи получаем». Горько, больно было сознавать, что сталось с некогда цветущим краем… В Сибири, на БАМе, я работал день и ночь. В Иркутске уже через месяц я смог показать свыше двухсот работ, как живописных, так и графических. «Вы сделали больше, чем все члены нашего Союза художников», – говорило очень потеплевшее ко мне иркутское начальство, которое сочло возможным вместе с руководством строительства направить в ЦК партии телеграмму, выражающую благодарность строителей художнику Глазунову.
На мою встречу с общественностью Иркутска пришло много народа – среди них Валентин Распутин и скептически молчавший Евгений Евтушенко, который тогда не забывал Сибирь, зная, что БАМ – великая стройка коммунизма, не меньшая по значению, чем воспетая им ранее Братская ГЭС. Еще в тайге, в рабочем поселке, где не было радиоглушителей, все строители, оказывается, слышали, как западные радиостанции комментировали скандал вокруг «Мистерии ХХ века». Все, видя мой каторжный труд и узнавая себя в работах, хотели мне помочь, – и помогли! После многочисленных писем и телеграмм с БАМа, направленных руководству ЦК КПСС, мой труд и добрая поддержка людей (моих зрителей) смягчили гнев высокого начальства. Ему опять не удалось вырвать палитру из моих рук! Но они никогда не простили мне «Мистерию ХХ века!»
После БАМа мне стала как-то по-особому понятна страсть, охватившая – на всю жизнь – В. М. Флоринского при виде безмолвных и горделивых сибирских курганов. разбросанных, точно огромные копны сена, по высоким равнинам.
Впрочем, я прикоснулся к этой тайне России еще в детстве, до войны, на берегах Древнего Волхова, когда мы жили на летней даче под Лугой. Мою детскую душу охватывало неописуемое волнение при виде древних курганов, вот уже столько веков высящихся среди полей и лесов русского Севера. Помню и рассказы отца, влюбленного в русскую историю, о стольном граде Киеве, о Господине Великом Новгороде, о Рюрике и его братьях. Помню огромный красный закат на берегу Волхова, одинокую фигуру отца, стоявшего неподалеку от поросшего травой кургана, над которым кружились стаи готовящихся к ночлегу птиц.
Именно с того времени, как я себя помню, рисование было моим любимым занятием. Однажды, глядя на силуэт кургана, чем-то напоминавший богатырский шлем, я задумал нарисовать пушкинского Руслана, который подъехал к огромной говорящей голове. Осенью, когда я показал эту акварель моему учителю в детской художественной школе, художнику Глебу Ивановичу Орловскому, он, похвалив красоту силуэта, деликатно намекнул, что фигура Руслана на коне напоминает ему «Витязя на распутье» Васнецова. Я, с детства обожающий творения Виктора Михайловича, которые столь часто рассматривал в Русском музее Ленинграда, смутился и покраснел. Учитель был прав, хотя в мыслях моих отсутствовало желание подражать.
Заметив мой интерес к курганам, мать подарила мне книгу, изданную до революции, под названием «Что говорят забытые могилы». На обложке в духе Билибина был изображен курган, опоясанный, словно ожерельем, белыми замшелыми камнями, а за ним на холме виделся древнерусский град. С той поры живет во мне мечта когда-нибудь принять участие в раскопках. Не потому ли так близко к сердцу принял и труды В. М. Флоринского? Он ответил на многие вопросы, которым раньше не было ответа!
Обратимся вновь к его великой книге – теперь уже к тем ее главам, где поведаны изумительные догадки о жизни наших предков в Сибири. которая (и это было открытием!) никогда не была чужой землей. Не завоевал ее Ермак, а вернул потомкам пращуров наших, что испокон веков жили на ее бескрайних просторах!
Продолжу цитировать В. М. Флоринского.
«Помпейские древности – это изящная виньетка к одной главе Римской истории. Сибирские же древности – это затерянный том самого текста из жизни древнейших народов.
