В петле - Голсуорси Джон (список книг .TXT) 📗
— Ведь как-никак, — с какой-то угрюмой свирепостью заключил Сомс, она была моей женой.
И тотчас слушателя его словно осенило: «Вот оно! Собственность! Ну что же, в конце концов мы все владеем своим добром, но живыми людьми… брр!»
— Приходится считаться с фактами, — холодно возразил он, — или, вернее, с отсутствием таковых.
Сомс снова кинул на него быстрый подозрительный взгляд.
— С отсутствием таковых? — повторил он. — Да, но я не очень этому верю.
— Простите, — сказал Джолион. — Я передаю вам то, что она сказала. И это было сказано вполне определённо.
— Мой личный опыт не позволяет мне слепо доверяться её словам. Мы ещё посмотрим.
Джолион поднялся.
— До свидания, — сухо сказал он.
— До свидания, — ответил Сомс, и Джолион вышел, стараясь разгадать полуизумленное, полуугрожающее выражение лица своего двоюродного брата.
Он ехал на вокзал Ватерлоо в полном расстройстве чувств, как будто все существо его вывернули наизнанку; всю дорогу в поезде он думал об Ирэн в её одинокой квартирке, и о Сомсе в его одинокой конторе, и о том, как странно парализована жизнь у обоих. «В петле, — подумал он, — и тот и другой, и её красивая шейка — в петле!»
IX. ВЭЛ УЗНАЕТ НОВОСТИ
Держать свои обещания отнюдь не было отличительной чертой молодого Вэла, поэтому, когда он, нарушив два, сдержал одно, последнее выросло в его глазах в событие. достойное удивления, пока он медленной рысью возвращался из Робин-Хилла в город после своей прогулки верхом с Холли. На своей серебристо-каурой длиннохвостой лошадке она сегодня была ещё красивее, чем вчера; и в этих туманных октябрьских сумерках в предместье Лондона ему, настроенному по отношению к себе весьма критически, казалось, что сам он во время этой прогулки блистал только своими сапогами. Он вынул новые золотые часы (подарок Джемса) и посмотрел не на циферблат, а на свою физиономию, отражавшуюся по кусочкам в блестящей верхней крышке. Над бровью у него было какое-то пятно, что ему очень не понравилось, потому что ей, конечно, это не могло понравиться. У Крума никогда не бывает никаких пятен. Следом за образом Крума тотчас же выплыла сцена в «Пандемониуме». Сегодня у него не было ни малейшего желания открыться Холли и говорить об отце. Отцу недоставало поэзии, дыхание которой Вэл впервые ощутил за все свои девятнадцать лет. «Либерти» и Цинтия Дарк, это почти мифическое воплощение всяческих наслаждений, «Пандемониум» и женщина неопределённого возраста — все куда-то провалилось для Вэла, который сейчас только что расстался со своей новой застенчивой темноволосой кузиной. И она так «здорово» ездила верхом и, что ему особенно было лестно, ехала за ним, куда он хочет, по всем аллеям Ричмонд-парка, хотя она, конечно, знает их куда лучше его. Вспоминая все это, он удивлялся тому, как бессмысленно он с ней разговаривал; он чувствовал, что мог бы сказать ей массу совершенно замечательных вещей, если бы только представился ещё такой случай, и мысль, что завтра ему придётся отправиться в Литтлхэмтон, а двенадцатого в Оксфорд, на этот дурацкий экзамен, так и не повидавшись с ней, нагоняла на него мрак быстрее, чем мгла окутывала землю. Во всяком случае, он ей напишет, и она обещала ответить. Может быть, она даже приедет в Оксфорд навестить брата. Эта мысль блеснула, как первая звёздочка, появившаяся на небе, когда он подъезжал к манежу Пэдуика близ Слоунсквер. Он сошёл с лошади и с наслаждением потянулся: ведь он проехал добрых двадцать пять миль. Проснувшийся в нём Дарти заставил его минут пять поболтать с младшим Пэдуиком о кэмбриджширском фаворите. Затем со словами «Запишите лошадку на мой счёт» он вышел, неуверенно ступая негнущимися ногами, похлопывая по сапогам своим маленьким плетёным стэком, «Мне сегодня никуда не хочется идти, — подумал он. Хорошо бы мама угостила меня на прощание шампанским!» С шампанским и с приятными воспоминаниями можно было отлично провести вечер дома.
Когда Вэл сошёл вниз, приняв ванну и переодевшись, он застал мать в декольтированном вечернем туалете и, к своему крайнему неудовольствию, дядю Сомса. Они замолчали, когда он вошёл, затем дядя сказал:
— Я думаю, лучше сказать ему.
При этих словах, которые, несомненно, имели какое-то отношение к его отцу, Вэл прежде всего подумал о Холли. Неужели какая-нибудь гадость?
Мать заговорила.
— Твой отец, — начала она своим отчётливым светским голосом, в то время как пальцы её беспомощно теребили зелёную вышивку на платье, твой отец, мой милый мальчик, он не в Ньюмаркете; он отправился в Южную Америку, он… он уехал от нас.
Вэл перевёл взгляд с неё на Сомса. Уехал! Но огорчён ли он этим? Есть ли у него чувство привязанности к отцу? Ему казалось, что он не знает. И вдруг словно пахнуло на него запахом гардений и сигар, и сердце его сжалось; да, он огорчён. Его отец — это его отец; не может быть, чтобы он так просто взял и уехал, так не бывает. Эй ведь не всегда же он был таким «пшютом», как тогда в «Пандемониуме». С ним были связаны чудесные воспоминания о поездках к портному, о лошадях, о карманных деньгах, которые приходились так кстати в школе, о том, какой он всегда был щедрый и добрый, когда ему в чемнибудь везло.
— Но почему? — спросил он. И сейчас же мужчина в нём устыдился заданного вопроса. Бесстрастное лицо матери вдруг все передёрнулось. — Хорошо, мама, не говори мне. Но только что все это значит?
— Боюсь, Вал, что это означает развод.
У Вэла вырвался какой-то хриплый звук, и он быстро взглянул на дядю, на которого его приучили смотреть как на своего рода гарантию против всех последствий того печального факта, что у него, Вэла, есть отец, и даже больше: против самой крови Дарти, текущей в его жилах. Худощавое лицо Сомса как будто дрогнуло, и это уж совсем расстроило Вэла.
— Но ведь это будет не публично? И перед ним так живо встало воспоминание о том, с каким жадным любопытством он сам смаковал отвратительные газетные подробности бракоразводных процессов.
— Разве это нельзя устроить как-нибудь так, чтобы не было шуму? Это так отвратительно для… мамы и для всех.
— Разумеется, мы постараемся, по возможности, избежать шума, в этом ты можешь быть уверен.
— Да, но разве это вообще так необходимо? Мама ведь не собирается выходить замуж.
Он сам, сестры, их имя, запятнанное в глазах школьных товарищей и Крума, и всех этих оксфордцев, и в глазах Холли! Невыносимо! И чего ради?
— Разве ты хочешь выйти замуж, мама? — резко спросил он.
Уинифрид, очутившись лицом к лицу со своими собственными переживаниями, к которым вернул её тот, кого она любила больше всех на свете, поднялась с кресла ампир, на котором она до сих пор сидела неподвижно. Она поняла, что сын будет против неё, если не сказать ему всего, но как сказать ему? И, не переставая теребить зелёную вышивку, она нерешительно посмотрела на Сомса. Вал тоже смотрел на Сомса. Ну, конечно, это воплощение респектабельности и права собственности не допустит, чтобы его родная сестра была публично опозорена!
Сомс медленно провёл маленьким разрезным ножом с инкрустациями по гладкой поверхности столика маркетри, затем, не глядя на племянника, заговорил:
— Ты не можешь понять того, что приходилось терпеть твоей матери все эти двадцать лет. Это последняя капля, Вэл, — и, покосившись на Уинифрид, он добавил: — Сказать ему?
Уинифрид промолчала. Не сказать ему — он будет против неё! Но как это ужасно — выслушивать такие вещи о родном отце! Сжав губы, она кивнула.
Сомс быстро, ровным голосом продолжал:
— Он всегда был у твоей матери камнем на шее. Ей постоянно приходилось платить его долги; он часто напивался пьяным, оскорблял её и всячески угрожал ей, и вот теперь он уехал в Буэнос-Айрес с танцовщицей, и, словно опасаясь, что его слова не произвели на юношу достаточного впечатления, поспешил добавить: — Он взял жемчуг твоей матери, чтобы подарить этой женщине.
Вёл невольно поднял руку. Увидев этот сигнал бедствия, Уинифрид крикнула:
