Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А (др. перевод) - Рэнд Айн (лучшие книги онлайн TXT) 📗
— Так же полно, как я? — прошептала она.
— Так же.
Голт повернулся, собираясь уйти, и вдруг взгляд ее упал на надписи на стенах, которые она уже видела и о которых забыла. Они были выведены на полированном дереве и все еще хранили силу нажима карандаша: «Ты доведешь дело до конца. Эллис Уайэтт», «К утру все будет хорошо. Кен Данаггер», «Оно того стоит. Роджер Марш». Были и другие.
— Что это? — спросила Дагни.
Голт улыбнулся.
— Это комната, где они провели первую ночь в долине. Первая ночь всегда самая трудная. Это последний рывок разрыва с воспоминаниями, весьма мучительный. Я размещаю вновь прибывших здесь, чтобы они могли позвать меня при желании. Разговариваю с ними, если они не могут уснуть. Большинство не могут. Но к утру это проходит… Они все пережили эту комнату. Теперь называют ее камерой пыток или прихожей, — потому что всем приходилось входить в долину через мой дом.
На пороге Голт остановился и добавил:
— Я не думал, что здесь окажитесь и вы. Спокойной ночи, мисс Таггерт.
ГЛАВА II. УТОПИЯ АЛЧНОСТИ
— Доброе утро.
Дагни взглянула на Голта, стоявшего на пороге комнаты. В окнах позади него высились горы в серебристо-розовом мареве, казавшемся ярче дневного света. Солнце уже взошло где-то над землей, но еще не поднялось над этим барьером, и небо сияло, говоря о его приближении. Она только что слышала радостное приветствие наступившему утру — но не птичье пение, а звон телефона, видела начало нового дня — но не в блестящей зелени ветвей снаружи, а в сверкании хромированной плиты, сиянии стеклянной пепельницы на столе и свежей белизне рубашки Голта. В ее голосе прозвучала та же теплота, что и в его приветствии:
— Доброе утро.
Голт собрал со стола исписанные карандашом листки с расчетами и сунул в карман.
— Нужно ехать на электростанцию, — сказал он. — Мне сейчас позвонили, что с лучевым экраном неполадки. Видимо, его повредил ваш самолет. Через полчаса вернусь и приготовлю завтрак.
Небрежная обыденность его голоса, манера воспринимать ее присутствие как часть привычного домашнего распорядка, как нечто само собой разумеющееся, подсказали Дагни, что за ними кроется особый смысл, и что Голт говорит так намеренно.
Она так же небрежно ответила:
— Если принесете оставленную в машине трость, к вашему возвращению я приготовлю нам завтрак.
Голт посмотрел на нее с легким удивлением; взгляд его скользнул от забинтованной лодыжки к коротким рукавам блузки, оставлявшим на виду руки с толстой повязкой на левом локте. Но прозрачная блузка, открытый воротник, волосы, спадающие на плечи, казавшиеся невинно обнаженными под тонкой тканью, делали ее похожей не на инвалида, а на школьницу, и бинты ничего не значили. Он улыбнулся, но словно бы не ей, а какому-то доброму воспоминанию.
— Как скажете.
Странно было оставаться в его доме одной. С одной стороны, тут было незнакомое раньше Дагни чувство благоговейного уважения, делавшее все ее движения робкими, словно прикосновение к любому предмету было чрезмерной интимностью, с другой — беззаботная непринужденность, ощущение, что она здесь дома, что здесь ей принадлежит все, включая хозяина.
Странно было испытывать такую чистую радость от элементарного приготовления завтрака. Оно казалось самоцелью, словно налить воды в кофейник, выжать сок из апельсинов, нарезать хлеб дарило удовольствие, которого ожидаешь, но редко получаешь. Ее поразила мысль, что она не испытывала такой радости от работы с тех пор, как сидела за диспетчерским столом в Рокдейле.
Накрывая на стол, Дагни увидела торопливо идущего к дому мужчину: быстрого, проворного, перескакивающего через валуны легко, будто взлетая. Он распахнул дверь, позвал: «Эй, Джон!» и, увидев ее, замер. У него были золотистые волосы и лицо такой совершенной красоты, что Дагни остолбенела, глядя на него даже не восхищенно, а изумленно.
Он смотрел на нее так, словно присутствие женщины в этом доме было для него чем-то невозможным. Выражение его лица менялось на глазах: сначала на нем мелькнуло удивление, будто он узнал ее, потом его озарила улыбка — отчасти веселая, отчасти торжественная.
— О, вы примкнули к нам?
— Нет, — сухо ответила Дагни. — Не примкнула. Я штрейкбрехер.
Мужчина снисходительно рассмеялся, словно взрослый над ребенком, лепет которого ему невнятен.
— Если б вы осознавали, что говорите, то поняли бы, что здесь это невозможно.
— Я взломала ворота. В буквальном смысле.
Мужчина поглядел на ее бинты, задумался на мгновение, потом взгляд его стал почти наглым, и он с откровенным любопытством спросил:
— Когда?
— Вчера.
— Каким образом?
— На самолете.
— С какой стати вы вздумали здесь летать?
У него была уверенная, властная манера аристократа или хулигана, выглядел он, как первый, а одет был, как второй. Дагни несколько секунд рассматривала его, умышленно затягивая паузу.
— Хотела приземлиться на доисторический мираж, — ответила она. — и приземлилась.
— Да, вы штрейкбрехер, — сказал он и усмехнулся, словно поняв суть проблемы. — А где Джон?
— Мистер Голт на электростанции. Должен вернуться с минуты на минуту.
Мужчина, не спрашивая разрешения, сел в кресло, словно у себя дома. Дагни молча вернулась к своей работе. Он наблюдал за ней, не скрывая улыбки, словно в том, как она раскладывает на кухне столовые приборы, было нечто парадоксальное.
— Что сказал Франсиско, увидев вас здесь? — спросил он.
Дагни резко повернулась к нему, но ответила спокойно:
— Его пока что здесь нет.
— Разве? — Мужчина казался удивленным. — Вы уверены?
— Мне так сказали.
Мужчина закурил сигарету. Дагни попыталась догадаться, какую профессию он избрал, любил и оставил, чтобы поселиться в этой долине. И не смогла: все казалось неподходящим; она поймала себя на нелепом предположении, что у него вообще не было профессии, потому что любая работа казалась слишком опасной для такой немыслимой красоты. Впрочем, эта мысль была совершенно целомудренной: она видела в нем не мужчину, а ожившее произведение искусства. И оно, казалось, подчеркивало бездушие внешнего мира, потому что такое совершенство подвергалось потрясениям, нервотрепкам, ударам, уготованным каждому любящему свою работу.
Но предположение ее казалось тем более нелепым, что в чертах его лица проглядывала такая суровость, какой не страшны никакие опасности.
— Нет, мисс Таггерт, — неожиданно сказал он, поймав ее взгляд, — раньше вы ни разу меня не видели.
Она быстро отвела взгляд, вдруг поняв, что откровенно его разглядывала.
— Откуда вы знаете, кто я?
— Во-первых, много раз видел в газетах ваши фотографии. Во-вторых, насколько нам известно, вы — единственная женщина, оставшаяся во внешнем мире, которой позволят остаться в Ущелье Голта. В-третьих, вы — единственная женщина, у которой хватило мужества — и расточительности — до сих пор оставаться штрейкбрехером.
— Откуда вы знаете, что я была штрейкбрехером?
— Во-первых, вы сами так сказали. А потом… иначе бы вы знали, что доисторический мираж вовсе не эта долина, а тот взгляд на жизнь, которого придерживается внешний мир.
Они услышали шум мотора, увидели остановившуюся перед домом машину. Дагни невольно отметила скорость, с какой нежданный гость при виде Голта вскочил на ноги; не будь это вызвано желанием как можно скорее с ним встретиться, походило бы на чисто армейское чинопочитание.
Дагни отметила, как замер Голт, когда вошел и увидел гостя. Затем он улыбнулся, но голос его был странно тихим, почти торжественным, словно в нем звучало невольное облегчение, когда он очень спокойно произнес:
— Здравствуй.
— Привет, Джон, — весело ответил гость.
Она заметила, что их рукопожатие продлилось на миг дольше, чем следовало, как у людей, которые не были уверены, что их предыдущая встреча не окажется последней.
Голт повернулся к ней.
