Могикане Парижа - Дюма Александр (читать книги онлайн полностью без сокращений .txt) 📗
Девушка дослушала графа, если не с меньшим отвращением, то, во всяком случае, с большим вниманием. Она была удивлена изворотливостью графа, который сумел найти извинение, хотя и далеко не удовлетворительное, своему поступку. Регине любопытно было проследить с точки зрения философии, до какой изощренности может дойти человек, извращенный ложным воспитанием или дурными наклонностями, пытаясь оправдать свой переход с доброго пути на ложный, предосудительный и даже преступный.
Она отвечала с большим спокойствием, чем этого можно было ожидать:
– Да, вы совершенно правы, я ваша ученица и признаю, что с самого раннего моего детства получила от вас самые пагубные советы. Вы подавляли во мне стремления к прекрасному, заглушали наклонности моего сердца к добру, уничтожали симпатии к великому, желая создать из меня, – теперь я понимаю вашу цель – вашу сообщницу, вашу поверенную, так сказать, ступень для вашего честолюбия. Ваш скептицизм, в противоположность Евангельскому сеятелю, вырывающему сорную траву, чтобы очистить дорогу доброму семени, – ваш скептицизм, говорю я, был направлен только на то, чтобы вырвать из моего сердца лучшие чувства в пользу менее хороших, а менее хорошие – в пользу дурных. Вы научили меня лукавству, притворству, хитрости, и вы проходили со мной эту пагубную школу со всевозможным старанием, – я отдаю вам справедливость. Вы учили меня замечать малейшие изменения мимики человека, не глядя на него прямо, сохранять наружное спокойствие при сильнейшем внутреннем волнении, показывать радость, когда душа изнывает от горя. Вы посвятили меня во все подробности лжи, в которые были посвящены сами госпожой де ла Турнелль, этой достойной и непосредственной ученицей иезуитов – этих великих учителей искусству обманывать. Я знаю, что ваше неисчерпаемое старание ни разу не изменило вам в продолжении восьми или десяти лет, с тех пор, как вы приняли на себя обязанность воспитывать меня. И когда вы сочли меня достаточно развитой и вполне достойной вас, то есть лишенной благородства, искренности, великодушия, – вы стали развивать во мне честолюбивые желания и наклонности к интриге. Вы со мной, конечно, согласны?
– Будем называть вещи своими именами, сударыня, – сказал Рапп, стараясь улыбнуться, – наклонности к дипломатии.
– Пожалуй, хоть и к дипломатии, граф. Я одинаково ненавижу их обеих, этих сестер-близнецов честолюбия. Да, вы научили меня тому, чего я не должна была знать, – и оставили в неведении в вещах, которые обязана была знать. Одним словом, вы посвятили меня в ужасную науку борьбы зла с добром. Я краснею, граф, за себя; я признаюсь, к своему стыду и к вашей славе, что испытывала род любопытства, своего рода наслаждение, следуя за вами вокруг человеческого сердца, – ужасное путешествие, исполненное постоянных разочарований и утрат. Но, граф, я скажу вам, что возвратилась из этого путешествия с ужасом в сердце. По мере того, как вы обнажали передо мною, точно отвратительные раны, все пороки, внедрившиеся в сердца людей, – ваш скальпель не щадил никого, – я приобретала, едва вышедшая из детства, может быть, ценою счастья всей моей жизни – преждевременную старость, раннюю дряхлость сердца, называемую обыкновенно опытом и которая есть не что иное, как погребение всего, что есть в нас дорогого, благородного и чистого. И когда я умерла для счастья, когда вы приговорили меня к гражданской смерти, отняли у меня отца, мать, семейство, вы имеете достаточно смелости не желать, чтобы я могла встать, опираясь на руку благородного друга? Знайте же, граф, и пусть это расшевелит и заставит говорить вашу совесть, знайте, что, несмотря на ваши уроки, несмотря на зараженное смертельным ядом воспитание, Господь вложил в сердце мое зачатки добродетели, которые покоятся на незыблемом, стойком начале. Я сумела вести безупречную для света жизнь, граф! И оставьте меня наслаждаться жизнью.
Граф посмотрел пристально на Регину, и, покачав головой, сказал:
– Говоря откровенно, Регина, вы достигли той точки, где человек становится неспособным заразиться страстной любовью, а потому я вполне уверен, что вы не можете любить искренне, глубоко и чистосердечно…
Регина сделала нетерпеливое движение.
– Я не собираюсь упрекать вас, Регина, напротив, я восхваляю вас. Любовь есть страсть людей, неспособных чувствовать что-нибудь более возвышенное, поймите, что это только небольшая подробность жизни, но ни в коем случае не цель ее. Это веселое или ужасное приключение, встречающееся людям в их великом путешествии, которое они совершают в жизни; надобно переносить любовь, но не стремиться ей навстречу, стараться победить ее, а не покоряться ей. У вас великий ум, Регина, и сильная логика. Призовите их на помощь, спросите их, и вы увидите, что подобные отношения, в которые я советую вам не вступать или, по крайней мере, вступать как можно реже и с самой строгой осторожностью, – кончаются всегда очень дурно. И это естественно: прелюбодеяние носит в себе самом свое осуждение, потому что человек, который любит замужнюю женщину, если он честный человек, не может уважать ту, которая обманывала своего мужа и может обесчестить своих детей. Прибавьте к этому, Регина, что этот человек непременно будет стоять ниже вас по происхождению, состоянию, уму, – я знаю мало мужчин, которые могли бы с вами сравниться. А раз вы сильнее его, вы будете ему покровительствовать. И то, что нынче вы называете любовью, завтра покажется вам слабостью, и с той минуты вы станете его презирать. Что же касается его, рано или поздно он осознает ваше превосходство, устыдится роли раба-любовника, которую вы заставите его разыгрывать, – и возненавидит вас.
– Если человек, которого я люблю, слышите, граф, – вскрикнула Регина, – я говорю «люблю», а не «полюблю», – если человек, которого я люблю, возненавидит меня, – тому виной буду только я сама. Это будет значить, что, несмотря на все мои усилия, ваши ненавистные наставления, ваши ядовитые советы принесли свои плоды. Тогда его ненависть, соединенная с моей, упадет на вашу голову – причину, начало, корень всего зла. Но нет! Этого никогда не случится, я буду продолжать начатое: я вырву из сердца моего все, что вы посеяли в нем ужасного, и если моя душа, это зеркало Бога, потускнеет на одну минуту, я постараюсь возвратиться к моему детству и создать себе новую душу.
– Ну, – сказал граф, улыбаясь, – немножко поздно хватились.
– Нет, Бог милосерден! – сказала Регина убежденно. – Нет! Не поздно, если бы Он мог меня слышать, Он понял бы, что я потопила все горе моей жизни в океане нежности, которая бьет ключом в его сердце.
Граф смотрел на Регину с некоторым удивлением.
– Если ваш высокий ум не желает понять моего языка, Регина, спустимся с высот философии вниз – в низменности материальных интересов, как вы их называете. Я хочу сказать вам о моем самом пламенном желании, о моем единственном стремлении… Регина, я вам уже сказал, что я хочу быть министром, но у меня много врагов, Регина, – продолжал граф, – и на первом плане – все мои друзья. Меня не очень огорчило бы, если бы кто-то вздумал сочинять памфлеты на мою политическую деятельность: известно, какой вес имеют подобные нападки, но я не хочу, – слышите, Регина, – я не хочу, чтобы злые языки касались моей семейной жизни. Вам известно изречение, оставленное миру другим честолюбцем: «Жена Цезаря должна быть выше подозрений».
– Я полагаю, прежде всего, – ответила иронично Регина, – что вы не претендуете быть Цезарем новейших времен. И сверх того, обратите внимание, что это правило, которое я уважаю от всего сердца, когда оно относится к обыкновенным случаям жизни, говорит: «Жена Цезаря». Вы слышите, граф, – жена!
– Э, графиня, как бы то ни было, в глазах света вы все-таки моя жена.
– Да, граф, но перед Богом я ваша жертва, и я буду говорить с вами, исходя из этого.
– Пожалуйста, графиня, спуститесь на землю.
– Вы принуждаете меня?
– Я вас прошу об этом.
– Хорошо, граф! – сказала Регина взволнованно. – Признаюсь, я с неудовольствием вхожу в эти подробности. У вас есть любовница…
