Могикане Парижа - Дюма Александр (читать книги онлайн полностью без сокращений .txt) 📗
– А я прихожу теперь к тебе, к самым кораблям ахейцев, чтобы выкупить его у тебя, и приношу тебе богатые дары. Почитай богов, Ахилл, и сжалься надо мною, и, вспоминая о твоем отце, подумай, насколько я более достоин сожаления, потому что я перенес столько горя, сколько не выпадало еще на долю другого смертного, – я должен простирать руку к человеку, убившему моего сына!»
В другое время бедному отцу приходила на мысль десятая песнь Данте.
Но из теней, увиденных им в десятой песне, его занимал не Фарината Уберти, более мучимый скорбью своих близких, чем огненной постелью, на которой он страдал. Нет! Графа увлекала трепетная фигура Кавальканти, этой тени отца, который рядом с Данте отыскивал своего сына.
И на языке, на котором была написана эта песнь, граф произнес прекрасные стихи флорентийского изгнанника:
«Тогда из открытой им могилы показалась голова другой тени, которая будто стояла на коленях.
Призрак повел вдруг глазами, будто искал кого-то, и, когда надежда его обманула, он сказал им со слезами:
– Могущество гения открыло тебе эту ужасную темницу.
Где сын мой и отчего не вижу я его возле тебя?
Я отвечал ему:
– Я пришел не своею сюда участью. Мудрец, который ведет меня, возле нас. Может быть, твой сын пренебрег советами великого учителя?
Слова призрака и род его казни достаточно объяснили мне его имя. Мой ответ был дан с точностью.
Но, выпрямясь вдруг, призрак сказал:
– Как сказал ты? „Пренебрег?“ Разве он перестал существовать, и луч дневного света не радует более его взора?
И так как я не отвечал, он упал в гроб и не показывался более».
И качая печально головой, старый граф, хорошо понимая, что значит страдать, говорил:
– Этот страдал более всех, потому что страдал тихо, не жалуясь.
Аббат, словно отец, направляющий шаги слепого ребенка, заботился и направлял скорбь старика на стезю покорности воле Божьей.
Мы сказали, что нравственное выздоровление, которым отец Коломбо обязан был заботам Доминика, длилось почти месяц.
Время приближалось к середине марта, как вдруг однажды утром, не дожидаясь часа, когда граф обыкновенно приходил к Доминику, аббат явился к нему сам.
Он держал в руках письмо, на лице его были одновременно написаны радость и беспокойство.
– Граф, – сказал он, – пока ничего важного не призывало меня в Париж, я оставался с вами, но теперь я должен вас оставить.
– Непременно? – спросил граф.
– Вот письмо моего отца, который возвещает мне свой приезд в Париж, – а я более восьми лет не видел своего отца.
– Ваш отец, Доминик, счастлив, имея такого сына! Поезжайте, друг мой, я вас не задерживаю.
Но аббат, рассчитав время отправления письма и вероятного приезда отца в Париж, решился пробыть еще двадцать четыре часа с графом и уехать только на другой день.
День прошел, как все предшествовавшие дни, только еще более усилилась печаль.
Последний вечер провели в комнате Коломбо.
Переговорили опять все то, что было говорено в продолжение этого месяца, который бедный отец желал бы сделать вечным.
Граф убеждал Доминика приехать к нему, как только он будет свободен. Аббат обещал графу исполнить его приглашение. Он обещал ему, впрочем, тотчас по приезде в Париж написать, надеясь, что эта корреспонденция будет столь же приятна отцу, сколько и другу.
Так беседовали они далеко за полночь, мало заботясь о проходящем времени.
Доминик в десятый раз рассказал графу Пеноелю, по какому случаю он познакомился с его сыном. Он описал ему с малейшими подробностями жизнь Коломбо в Париже. Убеждаемый графом продолжать, он дошел наконец до главной причины трагической смерти молодого человека и остановился в нерешительности.
– Продолжайте, – сказал граф.
Но говорить отцу о женщине, которая была причиной смерти его сына, – подобного предмета затрагивать еще не приходилось Доминику, если бы отец и потребовал этого, то и тогда это была бы нелегкая задача. Совершенно понятно, почему слова не хотели сойти с языка Доминика.
– Продолжайте, мой друг, – повторил граф твердым голосом.
– Вы желаете, чтобы я вам рассказал о ней? – спросил священник.
– Да!.. Я желал бы знать, кто была молодая девушка, которую любил мой сын?
– Святая, пока он жил, мученица с тех пор, как его не стало.
– Вы знавали ее, мой друг?
– Настолько же, насколько я знал Коломбо.
Тогда он рассказал о любви Кармелиты к ее матери; как прислали за ним, боясь, чтобы мать, которая умерла без покаяния, не была лишена погребения; как Коломбо познакомился с Кармелитой во время похоронного бдения при покойнице. Затем рассказал о приезде Камилла, жизни трех друзей, об отъезде Коломбо, его возвращении, отсутствии Камилла, долгом ожидании Кармелиты, любви молодых людей во время отсутствия Камилла, письме, возвещавшем возвращение креола, и потом о страшной катастрофе, в которой один погиб, а другая осталась в живых.
Граф слушал рассказ, сидя неподвижно со скрещенными руками, с закинутой назад головой и глазами, устремленными в потолок. Время от времени тихая слеза катилась по бледным щекам старика.
Когда Доминик кончил, граф сказал:
– Как были бы они счастливы возле меня, в этой старой Пеноельской башне! – и добавил еще со вздохом:
– И я, – как был бы я счастлив с ними!
– Граф, – решился спросить Доминик, видя старика в этом настроении духа или, скорей, сердца, – не позволено ли мне будет отвезти прощение несчастной Кармелите от отца Коломбо?
Граф вздрогнул и с минуту оставался в нерешительности.
– Да простит Господь этой молодой девушке, как я ей прощаю! – сказал он, поднимая руки к небу с необыкновенным выражением молитвы.
Сказав эти слова, он встал и свойственным ему твердым, ровным шагом подошел к конторке.
Комната, в которой догорала лампа, находилась почти во мраке. Старик пошарил с минуту, отыскивая ключ, нашел его наконец, открыл конторку, выдвинул ящик, опустил туда руку с уверенностью человека, знающего, где что лежит. Он вынул оттуда пакет, завернутый в лист шелковой бумаги, подошел к аббату и в то же время к лампе.
Аббат протянул ему руку.
– Благодарю, благодарю вас за прощение, дарованное бедной женщине. Ваше прощение даст ей жизнь.
– Недостаточно, отец мой, простить этой юной девушке, – отвечал старик. – Я думаю с ужасом о ее отчаянии, когда она пережила его. Я сочувствую ей от всего моего сердца и обещаю вам молиться о ней каждый раз, когда я буду о нем молиться. Наконец, на память этой женщине, которую избрал мой сын, я даю единственное сокровище, оставшееся мне на этом свете, я посылаю ей локон белокурых волос, срезанных его матерью в день его рождения.
При этих словах он развернул бумагу, взял перо и написал:
«Прощение и благословение женщине, которую любил мой сын Коломбо».
И подписал: «Граф Пеноелъ».
Потом он поднес локон к своим губам, целовал его долго и нежно и отдал бумагу монаху.
Доминик плакал и не пытался скрыть своих слез; это не были слезы печали, но, скорее, удивления. Он удивился величию этого отца, который отказывался от драгоценнейшей своей святыни в пользу женщины, которая довела до смерти его сына.
На другой день два друга, посетив на рассвете в последний раз вместе могилу Коломбо, крепко обнялись, обещая друг другу скорое свидание. Они не могли предвидеть, что им суждено будет встретиться только на небесах…
XI. Ангел-утешитель
Оставим старого графа сидеть с поникшей головой на могиле своего сына и возвратимся к бедной Кармелите.
Квартира, которую она занимала на улице Турнон, состояла из трех комнат, как и ее прежнее жилье на улице Сен-Жак. Мы говорили уже, что квартира была убрана и меблирована тремя подругами: Региной, госпожой Маран и Фражолой. Особо деятельное участие в устройстве спальни Кармелиты приняла Фражола. Она лучше других знала характер Кармелиты и указала на необходимые условия комфорта, сообразные с ее привычками и вкусами.
