Святая ночь (Сборник повестей и рассказов зарубежных писателей) - Вебер Виктор Анатольевич
С Виктором мы знали друг друга с детства. Вместе выросли, в один и тот же год поступили в Кембридж. В те дни я был его ближайшим другом. Покинув университет, мы виделись не так уж часто, потому что наши жизненные пути разошлись: по роду работы я подолгу находился за границей, он же энергично расширял собственное дело в Шропшире. Когда же нам удавалось встретиться, мы напрочь забывали о разлуке.
Работа увлекала меня, как и его, но денег и свободного времени нам хватало на то, чтобы не забывать о нашем любимом увлечении — альпинизме. Современный метр с его снаряжением и научными методами подготовки сочтет наши экспедиции дилетантскими — я говорю об идиллических днях до первой мировой войны, — и, оглядываясь назад, я не могу не согласиться с ним. Дай какие задатки профессионалов могли быть у двух молодых мужчин, которые с помощью рук и ног взбирались на скалы в Кемберленде и Уэльсе, а затем, набравшись опыта, отважились на более рискованные восхождения в южной Европе.
Тогда мы не кичились безрассудной храбростью, внимательнее прислушивались к прогнозам погоды и учились относиться к нашим горам с уважением: не как к врагу, которого надо покорить, но как к сопернику, победа над которым дается в честной борьбе. И мы, Виктор и я, стремились в горы не из любви к опасности или желания добавить еще один пик к нашему послужному списку. Мы увлекались альпинизмом, потому что любили побежденные нами горы.
Их настроение бывало более переменчивым, чем у капризной женщины, принося радость и страх и ни с чем не сравнимое состояние покоя. Никогда не удастся объяснить тягу человека к восхождениям. Когда-то давно люди поднимались на вершины, чтобы достичь звезд. Сегодня же любой может купить билет на самолет и чувствовать себя владыкой небес. Но там он не испытает крепости скалы под ногой, не ощутит дуновения ветра на разгоряченном лице, не познает тишины, которая бывает только на вершинах.
В молодости лучшие часы моей жизни я провел в горах. Нас охватывало желание отдать всю энергию, все мысли, все свое существо, чтобы слиться с небом, это состояние я и Виктор называли горной лихорадкой. Виктор выходил из него быстрее меня. Он уже оглядывался вокруг, осмотрительный, осторожный, готовясь к спуску, а я все еще млел от восторга, захваченный грезами, суть которых не мог осознать до конца. Мы выдержали испытание, вершина принадлежала нам, но что-то еще, недоступное разуму, ждало нашей победы и над ним. Победа эта все время ускользала от меня, не давалась мне в руки, и интуиция говорила, что винить в этом я мог только себя. Это были хорошие времена. Прекрасные и удивительные…
Однажды летом, вскоре после моего возвращения из деловой поездки в Канаду, я получил письмо от Виктора. Он собирался жениться, причем в самое ближайшее время. Невеста казалась ему самой очаровательной девушкой на свете, и он спрашивал, не соглашусь ли я стать его свидетелем. Я тут же написал ответ, как водится, с выражением радости по поводу его решения и наилучшими пожеланиями. Сам убежденный холостяк, я мог лишь сожалеть о том, что домашний уют отнимает у меня еще одного, на этот раз самого близкого мне друга.
Будущая супруга Виктора была валлийкой и жила неподалеку от его поместья в Шропшире. «Ты не поверишь, — писал он во втором письме, — но она и близко не подходила к Сноудону [2]. Придется мне взять ее образование на себя!» Я представил себе, как следом за мной карабкается на гору неопытная девушка, и содрогнулся.
Третье письмо сообщило дату приезда Виктора и его невесты в Лондон. Я пригласил их на ленч. Не знаю, кого я ожидал увидеть, возможно коренастое, черноволосое создание с милыми глазками. Но уж наверняка не красавицу, протянувшую мне руку со словами: «Я — Анна».
В те дни, до первой мировой войны, молодые женщины не пользовались косметикой. Губы без помады, золотые волосы, уложенные короной. Я помню, как смотрел на Анну, ослепленный ее красотой, а Виктор смеялся, довольный моим изумлением.
— Что я тебе говорил? — подмигнул он мне.
Мы сели за стол, и скоро все трое весело болтали. Чуть заметная сдержанность не умаляла очарования Анны, и я сразу почувствовал, что наша близкая дружба с Виктором открыла мне путь в круг дорогих ей людей.
Виктору, без сомнения, повезло, сказал я себе, и все тревоги относительно его решения жениться испарились, едва я увидел Анну. Как обычно при наших с Виктором встречах, разговор быстро перешел на горы.
— Вы собираетесь замуж за человека, который обожает лазить по скалам, — обратился я к Анне, — но никогда не поднимались на Сноудон, высящийся у вас под боком.
— Нет, — ответила она, — не поднималась.
Меня удивило некоторое замешательство, проскользнувшее в ее голосе. И чуть затуманились ее прекрасные глаза.
— Но почему? — настаивал я. — Это же преступление: родиться и вырасти в Уэльсе и ничего не знать о вашей самой высокой горе.
— Анна боится, — вмешался Виктор. — Всякий раз, когда я предлагаю ей съездить туда, она находит предлог для отказа.
Анна тут же повернулась к нему:
— Нет, Виктор, дело в другом. Ты просто не понимаешь. Взбираться на гору мне не страшно.
— Так почему же ты отказываешься?
Виктор накрыл ладонью ее руку, лежащую на столе. Я видел, как он влюблен, мог представить, какие счастливые дни ждут их впереди. Анна посмотрела на меня, и внезапно в ее взгляде я прочел слова, услышанные секундой позже.
— Горы требуют слишком многого. Им нужно отдавать все, что есть. И куда благоразумнее, по крайней мере таким, как я, держаться от них подальше.
Я понимал, что она имела в виду, или думал, что понимал. Но Виктор любил ее, она — Виктора, и мне казалось, что общее увлечение сблизит их еще больше, едва она сможет перебороть робость.
— Насчет восхождений вы совершенно правы. Разумеется, горам надо отдаваться целиком, без остатка, но вдвоем вам это удастся. Виктор не позволит вам ничего непосильного. Он более осторожен, чем я.
Анна улыбнулась, затем высвободила руку.
— Вы оба очень упрямы и ничего не понимаете. Я родилась на холмах и знаю, о чем говорю.
Тут к столику подошел наш общий знакомый, попросил Виктора представить его Анне, и о горах в тот день больше не вспоминали.
Они поженились шесть недель спустя, и мне не пришлось видеть новобрачную прекраснее Анны. Я хорошо помню побледневшего от волнения Виктора и свои мысли об ответственности, что ложилась на его плечи, о взятом им обязательстве осчастливить эту несравненную девушку.
За те шесть недель я часто виделся с Анной и, хотя Виктор и не подозревал об этом, сам влюбился в нее. Не ее природное обаяние, не ее красота, но удивительное сочетание того и другого, какое-то внутреннее сияние влекло меня к ней. Единственное, что беспокоило меня в отношении их будущего, так это излишняя шумливость Виктора, его беспечность и веселость, он отличался открытостью и простотой, из-за чего она могла замкнуться в себе. Анна и Виктор казались идеальной парой, когда уезжали после праздничного обеда, устроенного тетушкой Анны (ее родители умерли), и мне пригрезились не столь уж отдаленные годы, когда я буду гостить у них в Шропшире, став крестным отцом их первенца.
Вскоре после свадьбы я уехал по делам и лишь в декабре получил весточку от Виктора. Он приглашал к себе на рождественские праздники, и я с радостью согласился.
Они жили вместе около восьми месяцев. Виктор показался мне счастливым и всем довольным, Анна стала еще прекраснее. Я с трудом отрывал от нее взгляд. Встретили меня очень радушно, и я обосновался в старом добром доме Виктора, хорошо знакомом мне по предыдущим приездам. С первого взгляда я понял, что семейная жизнь Виктора удалась. И если, судя по фигуре Анны, они еще не ожидали наследника, ничто не мешало им наверстать упущенное.
Мы гуляли по поместью, охотились, читали по вечерам — словом, наслаждались жизнью.
Я обратил внимание, что Виктор приладился к спокойной манере Анны, хотя едва ли спокойствие являлось правильным определением присущего ей дара умиротворения. Умиротворение это, другого слова я не подберу, исходило из ее души и окутывало весь дом. Мне всегда нравились эти комнаты с высокими потолками, широкие окна, но теперь атмосфера покоя ощущалась еще острее, словно каждое бревнышко пропиталось необычной, раздумчивой тишиной.
