Мы - живые - Рэнд Айн (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
Кира прошептала:
— Я… Я думала о тебе… сегодня.
— Ты думала обо мне?
Его пальцы больно сжали ей руку: он наклонился ближе, и она увидела угрожающе расширенные глаза, насмешливые, надменные, всепонимающие, ласковые и властные.
Она прошептала:
—Да.
Они стояли на середине реки. Лязгал трамвай, карабкаясь вверх по мосту, заставляя дрожать стальные опоры до самых корней, уходящих глубоко под воду.
— Все это время я боролся со своими мыслями.
Кира промолчала. Она стояла прямо, напряженно, неподвижно.
— Ты знаешь, что я хотел сказать тебе, — сказал он, приблизив свое лицо к ее лицу.
И, без всякой мысли, безотчетно, без колебаний, голосом, который как бы выражал чью-то волю, а не ее собственное желание, она ответила:
—Да.
Его поцелуй словно ранил ее.
Ее руки сомкнулись вокруг его шеи. Она услышала его шепот настолько близко, что, казалось, ее губы услышали это первыми:
— Кира, я люблю тебя…
И по чьей-то воле ее губы повторяли настойчиво, жадно, безумно:
— Лео, я люблю тебя… Я люблю тебя… Я люблю тебя…
Мимо прошел мужчина. Крошечный огонек папиросы вычерчивал резкие зигзаги.
Лео взял ее за руку и повлек за собой, к мосту, по глубокому нехоженому снегу, по коварному льду. Под мостом они остановились.
Она не слышала, что он говорил, не знала, что ее воротник был расстегнут; она ощущала его руки на своей груди, она чувствовала, что его губы прижимались к ее губам.
Когда трамвай начал взбираться на мост, тот судорожно вздрогнул, глухой грохот прокатился по его суставам, а после того, как трамвай исчез, он долго еще слабо постанывал.
Первыми словами, которые она запомнила, были:
— Я приду завтра.
Затем она услышала свой голос, произнесший:
— Нет. Это слишком опасно. Я боюсь, что кто-то заметил тебя. В институте есть шпионы. Подождем неделю.
— Так долго?
—Да.
— Здесь?
— Нет. На старом месте. Поздно вечером. В девять часов.
— Будет тяжело ждать.
— Да, Лео… Лео…
—Что?
— Ничего. Мне нравится слышать твое имя.
Этой ночью, на матрасе в углу своей комнаты, она лежала неподвижно и наблюдала, как голубоватый квадрат окна окрашивался в розовое.
VIII
На следующий день в коридоре института ее остановил студент с красным значком.
— Гражданка Аргунова, вас ждут в партячейке. Прямо сейчас. В комнате партячейки: за длинным, грубо сколоченным столом восседал Павел Серов.
Он спросил:
— Товарищ Аргунова, что за мужчина был с тобой у ворот вчера вечером?
Павел Серов курил. Он твердо держал папиросу в губах и сквозь дым смотрел на Киру.
Она спросила:
— Какой мужчина?
— У товарища Аргуновой что-то случилось с памятью? Тот мужчина, которого я видел с тобой накануне вечером.
На стене за Павлом Серовым висел портрет Ленина — глаза слегка прищурены, лицо замерло в полуулыбке.
— О, да, я припоминаю, — произнесла Кира. — Был мужчина. Но я не знаю, кто это такой. Он спросил меня, как пройти на какую-то улицу.
Павел Серов стряхнул пепел папиросы в треснувшую пепельницу и вежливо сказал:
— Товарищ Аргунова, ты — студентка Технологического института. Несомненно, ты хочешь ею оставаться и впредь.
— Несомненно, — ответила Кира.
— Кто был тот мужчина?
— Меня он не настолько заинтересовал, чтобы я стала задавать ему подобный вопрос.
— Очень хорошо. Я не буду больше спрашивать об этом. Я уверен, что мы оба знаем его имя. Его адрес — больше мне ничего не надо.
— Так, дайте вспомнить… да, он спросил, как пройти на Садовую улицу. Вы можете поискать его там.
— Товарищ Аргунова, я напомню вам, что господа из вашей фракции всегда подозревали нас, студентов-пролетариев, в принадлежности к тайной полиции. И, знаешь, это может оказаться правдой.
— Хорошо, могу я, в свою очередь, задать вам вопрос?
— Конечно. Всегда рад услужить даме.
— Кто был тот мужчина?
Кулак Павла Серова опустился на стол.
— Товарищ Аргунова, тебе что, напомнить, что здесь не шутят?
— Если так, то не скажете ли вы мне, чем мы здесь занимаемся?
— Сама поймешь, и очень, очень скоро. Ты прожила в Советской России достаточно долго и знаешь, насколько это серьезно — укрывать контрреволюционеров.
Дверь распахнулась без стука. Вошел Андрей Таганов. Его лицо не выразило ни удивления, ни каких-либо других чувств. Серов занервничал, резко вскинул папиросу к губам.
— Доброе утро, Кира, — спокойно поздоровался Андрей.
— Доброе утро, Андрей, — ответила Кира.
Он подошел к столу. Взял папиросу и наклонился к той, что была в руке у Серова. Серов торопливо вытянул руку. Серов ждал, но Андрей не произносил ни слова. Он стоял у стола и молча смотрел на Киру и Серова. Дым от его папиросы ровной струйкой поднимался вверх.
— Товарищ Аргунова, я не сомневаюсь в твоей политической благонадежности, — мягко произнес товарищ Серов, — я уверен, что тебе нетрудно будет ответить на один-единственный вопрос об известном адресе.
— Я уже сказала вам, что я не знаю его. Я никогда не видела этого человека раньше. У меня не может быть его адреса.
Павел Серов украдкой попытался определить, как на все это реагирует Андрей; но тот не шелохнулся. Серов наклонился вперед и заговорил мягко и доверительно:
— Товарищ Аргунова, я хочу, чтобы ты поняла, что тот мужчина находится в государственном розыске. Возможно, его розыск — не твоя задача… Но если ты сможешь помочь нам, это было бы очень полезно для тебя и для меня — и для всех нас, — добавил он многозначительно.
— А если я не могу помочь вам, что я должна делать?
— Ты должна идти домой, Кира, — сказал Андрей.
Серов выронил папиросу.
— Именно так, — добавил Андрей, — если только у тебя нет лекций. Если понадобишься нам — я вызову.
Кира повернулась и вышла из комнаты. Андрей сел на угол стола, скрестив ноги. Павел Серов улыбнулся; Андрей не смотрел на него. Серов откашлялся и сказал:
— Андрей, старина, надеюсь, ты не думаешь, что я… из-за того, что она твой друг и…
— Я так не думаю, — сказал Андрей.
— Я никогда не стану оспаривать и осуждать твои действия. Даже если я считаю, что не совсем этично с точки зрения партийной дисциплины отменить приказ соратника-коммуниста в присутствии постороннего.
— Какая дисциплина позволила тебе вызвать ее на допрос?
— Извини, друг. Виноват. Я всего лишь пытался помочь тебе.
— Я не просил помощи.
— Андрей, вот как это было. Я увидел ее с ним у дверей вчера вечером. Я видел его фотографии. ГПУ уже почти два месяца разыскивает его.
— Почему ты не доложил об этом мне?
— Хм, я не был уверен, что это был именно он. Я мог ошибиться… и…
— И если бы ты нам помог, это было бы в определенном смысле… полезно для тебя.
— Ну, Андрей, ты же не будешь обвинять меня в каких-то личных мотивах? Возможно, я немного превысил свои полномочия в этом деле, которое касается только ГПУ и является твоей работой, но я хотел только помочь собрату-пролетарию в его обязанностях. Ты же знаешь, что ничто не может помешать мне выполнить свой долг, даже никакие… личные симпатии.
— Нарушение партийной дисциплины — это нарушение партийной дисциплины, независимо от того, кем оно совершено.
Павел Серов посмотрел на Андрея Таганова очень пристально и медленно проговорил:
— То же самое и я не устаю повторять.
— Не советую излишне ревностно относиться к своим обязанностям.
— Конечно, это так же недопустимо, как и небрежность в работе.
— На будущее — допрашивать кого-либо по политическим вопросам в нашей ячейке буду только я.
— Как скажешь, друг.
— И если ты когда-нибудь решишь, что я не справляюсь с этой задачей, — можешь доложить об этом партии и потребовать моего смещения.
— Андрей, как ты можешь говорить такое! Не думаешь же ты, что я хоть на минуту подвергаю сомнению твою неоценимую важность для партии? Кто ценит тебя больше, чем я? Разве мы не старые друзья? Разве мы не сражались вместе в окопах, под красными флагами, ты и я, плечом к плечу?
