Пойти и не вернуться - Быков Василь Владимирович (книга регистрации .txt) 📗
Что она могла на это сказать? Начало, безусловно, не удалось, могло быть и хуже, если бы не подоспел он. А может, без него она была бы осмотрительнее и не влезла сгоряча в реку. Но уж заблудилась, точно, по своей оплошности, тут уж винить было некого.
2
Минуту они молча бежали рядом. Зоська с нетерпением вглядывалась вперед, стараясь в редевшем мелькании снежинок заметить первые признаки деревни, но деревни все не было, даже не начиналось поле, под ногами по-прежнему стлалась некошеная трава поймы. Антон начал поглядывать в сторону и даже оборачиваться назад, где затемнелось в ночи что-то высокое, похожее на пригорочек с хвойной рощицей. Наверно, этот пригорочек был тут единственной видимой приметой на их болотном пути, и Антон, вдруг остановившись, громко, с досадой выругался.
— Ах ты, черт! Вон куда мы зашли. Это же Круглый грудок. Деревня в стороне осталась.
Зоська разочарованно выдохнула, она едва уже держалась на ногах, в груди все горело от усталости; а руки и особенно ноги выше колен совершенно задеревенели от стужи. Юбка быстро смерзлась и жестко терла ее тощие бедра.
— Что ж теперь делать? — растерянно проговорила она, остановившись и чувствуя, что выхода нет, видно, придется ей замерзать на этом болоте.
— Да, дела! — сокрушался Антон. — Надо же… Думал, этот грудок слева, а он… Наделала ты беды с этой речкой.
Ее разозлили упреки Антона, хотелось крикнуть, что это все из-за него, что, не появись он у нее за спиной, она бы не сунулась сломя голову в эту проклятую речку, постаралась бы найти переход понадежнее. А то ведь сам ее напугал, загнал в ледяную воду и еще упрекает. Но что-то удержало ее от этого объяснения, все-таки она чувствовала, наверно, и свою здесь вину и потому, пересилив обиду, коротко бросила:
— Ладно! Я уж сама как-нибудь…
Однако в голосе ее уже слышались слезы, видно, он почувствовал это и смолк, снова вглядевшись в сумерки. Что-то там вроде серело в отдалении, но она не могла различить что, — одубевшими пальцами она вытирала глаза.
— Постой! — сказал он. — Гляди, стожок вроде? Действительно! А ну бегом!
Она тоже различила в сером ветреном сумраке сизые копны стожков на болоте возле кустарника. Передний стожок был совсем близко, в какой-то полусотне шагов — покосившийся, с заснеженным боком и черной палкой вверху, он явился для нее очень вовремя; ничего лучшего теперь, наверно, нельзя было и придумать. Антон, опередив ее, первым подбежал к стожку и, ощупав его бока, начал энергично выдергивать сено, чтобы забраться внутрь. Подбежав туда же, Зоська сунула в жесткое шуршащее сено свои онемевшие руки. Но пересыпанное снегом, настылое сено только студило, к тому же оно было туго спрессовано в этом стожке, и Антон, как ни старался, за десять минут сделал лишь небольшое углубление в его боку.
— Черт! Слежалось — не выдерешь. А ну дергай, тут вроде податливей, — указал он ей место в стожке, а сам побежал к следующему.
Зоська, кажется, совсем замерзла, хотя на этой стороне стожка было затишнее от ветра, но мокрые ноги и бедра стыли жестоко. Руки, однако, стали согреваться в сене, из травяных недр которого вместе с душистыми ароматами трав как бы исходило накопленное за лето тепло. Она уже готова была втиснуться телом в небольшое, образовавшееся под ее руками углубление, как издали снова донесся голос Антона:
— Эй, сюда иди! Слышь, топай сюда!
Голос был бодрый, призывный, она сразу почуяла в нем надежду и, бросив на снег горсть сена, побежала к соседним стожкам. Возле одного из них стоял Антон и, махнув ей рукой, тотчас куда-то исчез, вроде бы зашел за стожок.
— Сюда! Лезь сюда, — услышала она, подбежав ближе и едва различив в темноте черную дыру в округлом боку стожка, откуда доносился приглушенный голос Антона:
— Зачем дергать, когда готовое ловжо есть. А ну, лезь. Хотя погоди — я вылезу.
Он задом выбрался из сенной норы, и она, недолго раздумывая, нырнула в ее душистую теплоту, обещавшую какое ни есть укрытие от леденящего ночного ветра.
— Вот будем сушиться. Что — еще холодно? — подобревшим голосом говорил он, забравшись следом и шурша сеном у входа. — Ничего! Надышим, знаешь, как тепло станет! Только ты раздевайся. Раздевайся, раздевайся, скидывай с себя все мокрое. Да, вот еще… На мой кожух — укройся. А я лаз заделаю. Тепло будет, увидишь.
Стуча зубами, она поспешно устраивалась в этом гулко шуршащем, полном травяных запахов укрытии, стараясь не думать о возможных последствиях этой ее ночевки. Кое-как сняла с ног мокрые сапоги, развернула портянки и сунула ноги в ласковое тепло кожушка. Антон тщательно заделывал сеном лаз, и она, недолго размышляя, стащила с себя все мокрое, что только можно было стащить, туже завернулась в кожушок и, все еще дрожа и крупно вздрагивая, никак не могла найти положения, чтобы скорее согреться.
— Вот это ночлег! — удовлетворенно сказал Антон, с шумом устраиваясь рядом. — А что? Не хуже, чем в землянке, правда?
— Правда, — тихонько сказала она и, подумав, спросила: — А ты… по своему заданию или как?
— Я? — неопределенно переспросил он, подвигаясь поближе, вплотную к ее поджатым ногам. — Да почти что по твоему.
— Это как — вместе, значит, пойдем?
— Безусловно. Не возражаешь?
— Нет, что ты!
Зоська горестно вздохнула. Если бы не те ее нелепые страхи, все могло оказаться удачнее, они бы заночевали в деревне, при людях, а не в этой норе, где хотя и теплее, чем в поле, но… Она, не шевелясь и почти не дыша; скорчилась, забившись в самый конец этой прорытой кем-то норы. Все-таки было не по себе от этого непривычно близкого соседства с мужчиной. Хотя бы он не начал приставать, она просто не знала, как повести себя с ним. С одной стороны, она была обязана ему, вытащившему ее из воды, устроившему в это убежище, согревшему своим полушубком. А с другой — кто знает, что у него на уме. Надо бы от него держаться подальше и вести себя по возможности строже.
— Ну как, греешься? — заботливо спросил он, придвигаясь поближе. Голос его прозвучал совсем не так, как на пойме, — это был совсем другой голос, с нотками доброты и сочувствия, каким его Зоська привыкла последнее время слышать в лагере.
— Греюсь, — сказала она.
— Скоро согреешься, — пообещал он. — Это я знаю. Как-то заночевал осенью. Дождь шел, промок, сухой нитки не было. А в стогу все обсохло. Лучше, чем на печке в избе. Помнишь Заглядки? — вдруг спросил он без всякой связи с их сегодняшним происшествием, и она улыбнулась.
— А, Заглядки? Как же… Такие вечеринки устраивали там!..
— Вечеринки на славу. Кузнецов это любил. Умел повоевать и погулять любил.
— Так молодой был.
— Молодой, да. Двадцать четыре года.
— Кажется, когда все было. А уж нет ни Кузнецова, ни многих, — горестно вздохнула Зоська.
— Кто знает, может, и нас скоро не будет.
— Нет! — зябко встрепенулась Зоська. — Не хочется об этом думать. Нельзя об этом. О другом надо.
— Это верно, что о другом, — согласился Антон. — Но о чем ты ни говори, как ни отвлекайся, а это в тебе сидит, как присохло. Как хвороба какая.
— Шумит все, — тихо сказала Зоська.
— Ветер. Шуметь долго будет. Зато нас не слышно, заглушает.
— Все равно страшно. Тише надо.
— А ничего. Тут нигде никого.
Оба, замолчав, прислушались, но действительно вокруг было тихо, лишь снаружи глухо шумел в сене ветер. Завернутые в кожушок Зоськины ноги стали понемногу согреваться, влажная ткань исподнего помалу теплела, нора набиралась человеческого духа, и усталость сладкой волной расходилась по утомленному телу девушки.
— А знаешь, — сказал вдруг Антон, и она разомкнула смежившиеся было веки, хотя в абсолютной темноте все равно ничего не было видно. — Я помню, как ты была одета. Там, в Заглядках. На тебе было голубое платье в цветочках. Правильно?
— Правильно, — просто ответила Зоська. И платье в цветочках, и тот, единственный с ним танец под балалайку, когда Антон лихо выхватил ее из группы девчат и минут десять молча кружил по избе, она хорошо помнила и теперь радостно удивилась, что это самое вспомнил и он.
