Сны и страхи (Сборник) - Быков Дмитрий Львович (читать хорошую книгу txt) 📗
— Кусайте! — завопил председатель.
— Они просят вас попробовать немедленно, — сказал Антонов. — Для них… Для нас это очень важно. Мыть не надо. У нас чистые руки.
— Боюсь, что я не могу… Это не еда, а произведение искусства. Я отвезу его в Лондонский музей…
— Для музея вам дадут еще. Ну откусите, ну что вам стоит?
Ничего не оставалось. Шоу вздохнул и с хрустом откусил. Раздались аплодисменты. Шкура огурца была тверда, как броня, а нутро оказалось бледно-розовым, с серо-бурыми твердыми семечками. На вкус это было так же далеко от огурца, как и на вид, но, кажется, не опасно.
— Что ж, — сказал он, прожевав, — думаю, что этот чудесный огурец займет подобающее ему место в музее. «Не жрать же его, в самом деле», — закончил он про себя.
Они вышли из теплицы — огурец приходилось так и нести в руке, и гость полагал, что выглядит с ним глупо. «Не глупее все же, чем когда выхожу на поклоны», — утешил он себя. Его долго еще водили среди парников и грядок. Гостю показали красные тыквы, красную репу, красный хрен — по счастью, его пробовать не пришлось. Женщины, работающие среди растений (почему-то одни женщины), приветливо махали ему и сразу возвращались к труду. Овощи неожиданного цвета повергли писателя в долгие размышления. В этом было и величие, и безумие — впрочем, они всегда ходят рука об руку. Встреча со Сталиным была еще впереди, а уже так не терпелось… Каков же должен быть человек, который, ничего прямо не говоря, не отдавая приказов, может заставить всю огромную страну безропотно грызть невкусную, но — как там они сказали — идейно верную еду! «Если бы мясо не было красным, пожалуй, эти люди сделались бы вегетарианцами», — думал он, разглядывая кроваво-алый баклажан. Все было настолько лишено своих свойств, в очередной теплице он замер в недоумении.
— Ну а это что, по-вашему? — ликуя, спросил Лаптев.
Шоу помедлил. Это было похоже и на сливу, но таких красных и мясистых слив не бывает, и на дивную гигантскую ягоду, какие, возможно, растут лишь в Сибири, и на какую-то, черт ее знает, клубнику без семечек, — но цвет был подлинно алый, тот самый, как кровь рабочего класса.
— Право, я теряюсь, — сказал он.
— Это помидор! — воскликнула Катерина. — Наш колхозный помидор!
«Господи, — подумал Шоу. — Я уж и забыл, что бывают вещи, красные от природы. Так истина приходит в облике парадокса: ты думаешь, что перед тобой парадокс, — а это таблица умножения».
И он записал это в книжечку.
— Ну а теперь пообедаем — и к Дарье Михалне! — сообщил председатель. Они подошли к пахнущей краской постройке, из которой доносились сквозь краску запахи еды. — Вот, так сказать, наша колхозная столовая, куда советский человек может прийти покушать, не впрягая советскую женщину в кухонное рабство.
Антонов почему-то пропустил эту неточность и перевел, как было сказано. «Значит, и здесь, при всем их равенстве, советский человек не то же самое, что советская женщина, — подумал Шоу. — Слава богу, еще живо в них что-то человеческое».
В дверях столовой появилась баба с хлебом-солью. Хлеб и соль оказались нормального цвета. В самой столовой не было ни души.
— Время не обеденное, — объяснил председатель. На самом деле время было самое обеденное, но работникам колхоза загодя сказали, что обедают они сегодня часом позже. Гостя усадили за стол, и перед ним появилась тарелка густого красного (это уже не удивило, борщ подавали и в гостинице) супа с плавающим в нем жирным куском мяса.
— Простите, но я не ем мяса, — осторожно заметил Шоу.
Повисла пауза. Затем переводчик начал что-то быстро говорить председателю, а тот — поварихе. Гость не мог понимать, о чем речь, а говорили они вот что:
— Георгий, ты понимаешь, что ты творишь? — возбужденно шептал Антонов.
— А мне кто чего сказал? Что я сделаю? Эй, Фроська! Слышь, че? Мяса, говорит, не ест! То есть вообще не ест, понимаешь ты? Что там у тебя еще?
— Ест, не ест! Поработал бы по-человечески, на земле, все бы съел, — ворчливо отзывалась повариха. — Ниче, щас дам ему другого, который для наших.
— Ну, теперь можно и к Дарье Михалне! — Доев, Лаптев встал и похлопал себя по животу. — Николай ждет уж.
У столовой действительно ждала телега, запряженная печальной серой лошаденкой. Николай был приземистый мужичок в алой рубахе — он стоял возле лошади, что-то шепча ей в ухо. Ехали минут двадцать, телега привезла их к рядам длинных бараков запах навоза тут витал и вовсе невыносимый, он перебивал даже стойкий и неизменный запах свежей краски. Антонов побледнел, а председатель будто не замечал вони.
— Животные у вас тоже красные? — спросил гость.
— Мы работаем над этим. Красить пробовали, но они дохли. Коровы сейчас на выпасе, так что пойдем прямо к Дарье.
Они обогнули ближайший барак. За ним обнаружилась огороженная площадка, посыпанная свежей соломой. Посередине площадки возвышался серый бугор.
— Вот, так сказать, наша героиня, сама Дарья Михална, красавица наша, кормилица! — Председатель подобрал ком земли и бросил в бугор. Он зашевелился.
Это была самая гигантская свинья, которую когда-либо приходилось видеть кому-либо: Лениво привстав, Дарья Михална посмотрела на посетителей маленьким заплывшим глазом. Затем с неожиданной резвостью вскочила, так что гости отпрыгнули, постояла, качаясь на маленьких копытцах, и с тяжким вздохом рухнула обратно, продолжая, однако, настороженно поглядывать на людей. Она была страшна. В ней одной поместился бы сам сатана со всем своим легионом.
— Шестьсот пятьдесят три килограмма, — с восторгом прошептал председатель. — Это год назад, с тех пор не вешали. Самая большая свинья в мире, уверяю вас!
Почти полторы тысячи фунтов. Шоу не мог отвести глаз от Дарьи Михалны. Она же глядела на него, разом поняв, кто тут главный зритель, всем своим видом говоря: «Ты никто, вы все никто, вы существуете, чтобы я ела!»
— Мы Дарью Михалну бережем, — продолжал председатель. — Чтоб жила долго и росла.
— Какие же поросята рождаются? Этак вы выведете свиней размером со слона.
— Слона не видал, но скажу вам так, товарищ писатель, — поросят мы с нее не имеем — это ж еще не всякий хряк управится. Да и говорю ж — бережем ее, родимую! А с поросят свинья худеет.
— Значит, на котлеты?
Председатель даже вздрогнул.
— А еще вегетарьянец, товарищ писатель! Это как же Дарью Михалну на котлеты? Это ж как меня вон или вас все равно. Она — наша гордость. Может, даже к премии приставят.
— Что ж, вы ее заслужили, — Шоу все смотрел на свинью. Она с трудом подняла голову.
— Да не нас к премии, ее, Дарьюшку! Нас-то чай много, а она одна такая.
Свинья издала протяжный стон. Тут же откуда-то со стороны бараков примчались две совсем юные девчушки, вдвоем они тащили здоровенное ведро с дурно пахнущим месивом. Осторожно отодвинув щеколду, они втащили ведро в загон, вывалили содержимое в корыто и метнулись назад — но свинья оказалась проворнее. Вновь подскочив с невообразимой для такой туши прытью, она разбежалась и тупым рылом боднула зазевавшуюся девчонку пониже спины. Та с визгом повалилась на солому — солома сбилась, и под тонким слоем обнаружилось месиво из грязи и навоза.
Дарья Михална невозмутимо отвернулась и, волоча брюхо по земле, вразвалку поковыляла к корыту, погрузила туда голову и стала жрать, рыча и похрюкивая.
— Георгий, почему ее так зовут? — спросил гость.
— Так Мишки Косого была свинья до коллективизации, вот и Михална. А теперь общественная.
— А где теперь хозяин?
— Сожрала, — вздохнул председатель. — Год уж как. Голодная была, так-то не тронула бы. А он к ней зашел по старой памяти, а Дарья-то привыкши, что он с кормом, а он пустой. Ну и обиделась, красавица.
Шоу посмотрел на свинью.
— Но если ни поросят, ни котлет, да еще бросается, то зачем же она… такая? — недоумевая спросил он. Лаптев оторопел.
— Да как же вы, товарищ писатель, не поймете?! Она ж вон какая! Как это зачем? Я вам так скажу: если свинья такая огромная, то и спрашивать не надо, зачем она.
