На берегах Ярыни - Кондратьев Александр Алексеевич (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
Новые слуги новой жены брали пример со своей госпожи и склонны были признавать только ее. Повелителю Ярыни, привыкшему к рабской покорности утопленников и русалок, не нравилась такая независимость, которая могла явиться дурным примером для других обитателей дна. Недовольный тем, что один из бесенят недостаточно низко ему поклонился, Водяник закатил несчастливцу такую пощечину, что маленький лозовичок упал и долго не мог подняться на задние лапки.
Марыська воспользовалась наказанием бесенка как поводом для того, чтобы излить всю желчь, которая у нее накопилась на сердце.
— Не смей трогать моих слуг, толстобрюхий жабий самец! — взвизгнула она. — Это тебе не утопленники! Что глаза-то выпучил, урод старый?.. Морда твоя лягушечья! Нечего рожи страшные делать! Не боюсь! — продолжала бесовка, наседая на Водяного.
Тот действительно, угрожающе пыхтя, оскалил щучьи зубы свои и хотел было ухватиться сильными перепончатыми пальцами за пышные черные косы Марыськи.
Но та предупредила супруга и с новым визгом вцепилась ему в раздутую, сразу утратившую грозное выражение морду острыми своими когтями, явно при этом добираясь до выпученных глаз. Одну из ее рук Водяному удалось оторвать от разодранных ноздрей, но не на радость: бесовские когти скользнули вниз по животу, едва при этом не вы пустив внутренностей. Вторая рука опустилась вслед за первой, царапая и вцепляясь во все, во что только можно вцепиться.
Острые когти болотной красавицы так сильно и жестоко исполосовали в разных местах толстое тело донного владыки, что тот, не помня себя от боли, выскочил из реки и долго бежал вдоль берегов, не смея опуститься в прежде всецело ему принадлежавшие струи. Лишь когда стало почти вовсе светло, бултыхнулся он в свежую воду, приятно охладившую его бегом разгоряченное тело. Там отдохнул изгнанник на илистом дне под высоким обрывистым берегом. Выпуклые глаза его вновь освежала желто-зеленая муть, в которой дрожали, искрясь, частицы проникшей на дно солнечной пыли.
Тут понял он, что вернуться обратно — значит обречь себя на постоянную пытку беспокойства и унижений. Водяной решил поэтому не возвращаться, но перекочевать как можно дальше, вниз по теменью Ярыни, поселиться где-нибудь возле заброшенной мельницы и там скрываться, пока не зарастут оскорблявшие его достоинства раны. Утопленники и русалки найдутся везде, и старик рассчитывал, что ему вновь удастся обзавестись хозяйством и женами. Водяному было грустно лишь при мысли о том, что он лишился такого верного друга и собеседника, как дубовый идол Перуна, деливший с ним зимнюю скуку и терпеливо переносивший дурное расположение духа властелина Ярыни.
Старый Водяной не знал, что изуродовавшая его коварная бесовка не только провозгласила себя госпожою и подчинила себе всех окрестных утопленников и русалок, но посягнула даже на спокойствие его дубового друга.
Узнав, что тот был некогда богом, Марыська приказала откопать полузасыпанного илом деревянного идола. Воздав затем последнему божеские почести, бесовка провозгласила Перунов истукан своим мужем и новым повелителем Ярыни.
И тот, кто некогда раскатывал, грохоча, среди грозовых темных туч на сверкающей синим пламенем колеснице и метал раскаленные стрелы в испуганных демонов, тот, кто властной рукой обнимал когда-то небесных богинь, сам стал теперь подневольной забавой насильно сделавшей его супругом своим болотной бесовки.
Марыська довольно быстро освоилась с новым своим положением повелительницы Ярыни. Из русалок никто на столь высокий сан не посягал, и соперниц в этом отношении у нее не было. На утопленников новая госпожа навела должные страх и уважение своими звериными когтями. Все они видели, что от сердитой бесовки убежал сам Водяной. Приказания свои Марыська отдавала по большей части чрез преданных ей болотных бесенят, от имени деревянного бога, женою которого себя объявила.
На глазах всех обитателей дна обнимала она дубовое тело истукана, прижималась к старику и шептала ему на ухо (так, чтобы слышно было) полные самой бесовской страсти слова. А иногда и сама прикладывала ухо к украшенным некогда золотыми усами губам идола, как бы выслушивая его беззвучную речь, и сама тут же передавала испуганным подданным распоряжения нового властелина Ярыни.
Но все это было только для подвластного ей подневольного народа утопленников и русалок.
В настоящем же, неподдельном общении со своим новым мужем, у Марыськи были совсем иные с ним речи. Бесовка была недовольна тем, что лишенный золотых усов и драгоценных камней на поясе истукан, безропотно воспринимающий её супружеские ласки, не только со своей стороны не отвечает на них, но не желает или не может, хотя бы ради населения дна, подать какой бы то ни было знак, что он не просто искусно составленный из больших и малых кусков окаменевшего дерева неприличный и неподвижный болван, но имеет нечто вроде жизни и в состоянии даже порой проявлять свое существование. О том, что у идола есть мысли, настроения, чувства, и некое подобие двойника или тени, Марыська знала уже с первого, часа супружества с ним. Потому-то она и приставала денно и нощно к молчаливому мужу:
— Выйди из своего деревянного обрубка и хоть на миг покажись этой лупоглазой толпе царем и богом, — просила она, прижимаясь к супругу.
— Я не в силах сделать этого, — отвечал обычно тот. — Я слишком ослабел за последние века, в которые мне никто не молился, не любил меня и не приносил мне жертв.
— А я разве недостаточно люблю тебя? — спросила Марыська.
— Твоя любовь только разжигает мои желанья, но не может утолить их. Она не в состоянии вернуть мне силы двигаться, быть осязаемым и зримым вне моего деревянного дома. Ты сама нуждаешься время от времени в страсти живых существ: людей или животных. Мне хорошо известно, зачем выбегаешь ты из реки по ночам и возвращаешься лишь поутру. Мысленным взором моим я сопровождаю тебя и, зная, кто ты, не могу тебя осудить… Пойми же и ты, что для меня тоже нужны, если не вполне живые тела, то хотя бы такие, в которых есть частица своей или чужой жизненной силы… В давние времена я вдыхал эту силу вместе с испарениями крови зарезанных для меня отроков. Удовлетворенный этими жертвами, я грохотал среди темных туч, рассекал их сине-белою молнией, и обильное семя мое, проливаясь вместе с весенним дождем, оплодотворяло ненасытную Землю… Достань же для меня жизненной силы, чтобы снова я мог стать могучим и бодрым.
— Хотя и теперь неутомимо крепкие дубовые члены твои, но, раз это нужно, я буду впредь делиться с тобою той силой, которой набираюсь на берегу, — обещала Марыська. — Постараюсь впредь запасаться этой силой от людей и животных для нас обоих.
И, то в воде кошки, то собаки, то купающейся женщины, Марыська стала чаще и чаще пропадать по ночам…
Благодаря стараниям бесовки-супруги, жизненной силы в идоле накопилось мало-помалу настолько, что он мог однажды в грозовую ночь отделить от себя слабо светящийся синевато-стальным блеском двойник. Двойник этот, к ужасу утопленников, русалок и даже самой царицы речного дна, прошел медленно по дну реки и выбрался на берег, куда, ввиду блеска молний и частого грохота грома, не осмелилась за ним последовать Марыська. В украшенном тесно прилегающими друг к другу перьями, полупрозрачном, слабо светящемся одеянии, двойник деревянного бога стоял на плотине и, скрестив на груди мощные некогда руки, внимательно следил за лиловатыми вспышками, прорезавшими грозовое, черное небо. Лицо божественного призрака странно преобразилось. При каждой новой молнии все ярче загорались блеском светлые золотые усы, которых давно уже не было на дубовом идоле. Грознее и грознее супились густые, как бы из почерневшего серебра, темные мохнатые брови. Ему хотелось крикнуть приводившим когда-то в трепет исчадия Ночи грозным рокочущим голосом: "Кто смеет ездить на моей колеснице?!. Отдай мне ее! Отдай мой дворец в заоблачных высях! Верни моих жен и детей! Вороти мою власть над землей, природой и небом!..”
