Живи с молнией - Уилсон Митчел (полная версия книги txt) 📗
4
Он был строг к себе, строг к Хэвиленду; из-за своей постоянной озабоченности стал строгим и к Сабине. Только однажды он стал мягче к ней – это было в тот день, когда им пришлось освободить квартиру.
Еще дня за три до ухода они начали относиться к своему временному жилью совсем по-другому. Незаметно, мало-помалу они от него отвыкали. Так медленно умирающий больной постепенно становится для окружающих все менее родным и близким.
Последнюю ночь Сабина провела с Эриком, но все же комната казалась им холодной и чужой. Они потушили свет, поцеловались, пожелав друг другу спокойной ночи, и еще долго молча лежали в темноте с открытыми глазами. Эрик, уставясь в потолок, пытался разгадать, о чем думает Сабина. Он старался не шевелиться, делая вид, что спит.
Казалось, целые часы прошли в молчании. На потолке светлым ромбом отражался свет уличного фонаря. Золотистые зайчики бежали по стене от каждой проходящей машины. Оба лежали без сна и мучились, и каждый так остро чувствовал страданье другого, что им казалось: лучше всего молчать. Вдруг он обнял ее, и давившая на них темнота сразу как бы растворилась.
– Тебе хочется плакать? – спросил он.
– Да что толку в слезах? – вздохнула она. – Но здесь было так чудесно, правда, Эрик?
– Лучшие дни в моей жизни, – сказал он. – Честное слово.
– Эрик… – ласково начала Сабина, как бы подготавливая его к, серьезному разговору. – Скажи, ты совсем-совсем не жалеешь, что мы с тобой жили тут?
– Что за глупый вопрос?
– Нет, ты так не отвечай. Скажи мне правду.
– Ты хочешь сказать, не жалею ли я об этом сейчас, когда нам так тяжело уходить отсюда?
– Да, именно. Ведь теперь все нам будет казаться гораздо хуже.
– Но мы были так счастливы, пока жили здесь. Мы будем вспоминать. А потом, может быть, у нас будет и собственная квартира.
– Зачем ты это говоришь? – мягко упрекнула она. – Ты же знаешь, что по крайней мере еще с год у нас не будет такой возможности.
– Я тебе говорил, что мне сказал Хэвиленд. – Эрик высвободился из ее объятий и лег на спину, глядя в потолок. – Он не отрицает, что мы можем справиться за лето.
– Только чтобы доказать тебе, как много зависит от везения.
– И все-таки он признал, что это возможно. О, я все понимаю, но послушай, Сабина… – Он приподнялся на локте, в темноте заглянул ей в глаза и сказал с мольбой: – Позволь мне надеяться. Чем больше я буду верить, что мы это сделаем, тем упорнее я стану работать. А чем больше я буду работать, тем ближе буду к цели.
Сабина провела пальцами по его лицу.
– Я просто не хочу, чтобы тебе пришлось потом разочароваться, – сказала она. – Ты все так остро воспринимаешь. Когда что-нибудь у тебя не ладится, больше всего страдаешь ты сам.
– Дай мне возможность три месяца изо всех сил надеяться и работать, и пусть потом три месяца я буду страдать, если у меня ничего не выйдет. Что бы ты ни говорила, это все-таки лучше, чем коптить небо и бездельничать целых шесть месяцев. Сабина, позволь мне верить, что я это сделаю.
В темноте она разглядела его взволнованное лицо.
– Хорошо, Эрик, – сказала она, ласково улыбаясь.
– Но ты тоже будешь верить?
– И я должна? – спросила она, все еще с улыбкой.
– Да, – засмеялся он, но она разглядела у него на глазах слезы отчаяния и боли и, еле сдержав рыдание, внезапно охватила его голову руками, прижала к своей груди и стала горячо целовать.
– Ты увидишь… – шептала она, – увидишь… Боже мой, я так верю в тебя!
5
После переезда в общежитие Эрик самозабвенно погрузился в напряженную работу. Он приходил в лабораторию в восемь часов утра и оставался там допоздна. Хэвиленд был верен своему слову. Он появлялся в лаборатории далеко не каждый день, причем приходил обычно не раньше четверти десятого и, независимо от работы, уходил ровно в пять. Если Эрик прежде и надеялся заразить его собственным воодушевлением, то теперь убедился, что все его усилия напрасны.
И все-таки он не сдавался. Он вынудил Хэвиленда составить список всех работ, которые необходимо было сделать, прежде чем приступить к опыту. Эрик перепечатал этот бесконечный перечень через один интервал, чтобы он казался как можно короче, и повесил над столом, за которым обычно сидел Хэвиленд. Каждое выполненное задание он вычеркивал красным карандашом. Время шло, вездесущая пыль медленно покрывала бумагу серым слоем, но свежие карандашные пометки все еще ярко рдели на ней, пока недели через две бумага не слилась с серой оштукатуренной стеной.
Но хотя было очевидно, что дела, указанные в списке, не будут закончены в месячный срок, Хэвиленд ни разу не сказал: «Я же вам говорил», а у Эрика не было оснований упрекать его в нарочитой медлительности. Хэвиленд работал в своем обычном темпе и с такой бесстрастной размеренностью, что иногда Эрику казалось: если в последнюю минуту последнего дня он успеет лишь наполовину завинтить какой-нибудь винт, то ни за что не станет завинчивать его до конца, а отложит до осени.
Через три недели была выполнена лишь одна треть перечисленных в списке дел. Оставалось всего шесть дней, и вдруг за пять дней красные отметки покрыли три четверти списка. Даже Эрик с трудом мог поверить, что работа почти закончена. Меньше чем за неделю удалось сделать чуть ли не половину дела! Да ведь при таких темпах…
В первый раз с тех пор, как был вывешен список, Эрик заговорил о нем с Хэвилендом.
– Ну, что вы теперь скажете? – он указал на список. – Взгляните-ка. Если бы вы дали мне еще неделю – одну только неделю, – нам бы ничего не стоило кончить работу.
– Почему вы так думаете? – спросил Хэвиленд. Он не рассердился, не оборвал Эрика. Тон его скорее был снисходительно-усталым. – Вы судите только по длине списка.
– Да ведь в списке перечислены все работы, и три четверти из них уже сделаны. Вы же не станете этого отрицать?
Хэвиленд медленно, но упрямо покачал головой.
– Осталось самое трудное. Этого за неделю никак не сделаешь.
– Одну только неделю, – взмолился Эрик. – И если я окажусь неправ, я больше никогда и не заикнусь об этом.
– Нет.
– Вы же видите, вы сами никогда не думали, что мы столько успеем. Скажу откровенно, я тоже не думал. Я просто надеялся наперекор всему, и только. Вы, конечно, согласитесь, что мы можем закончить работу за месяц. За один только месяц.
– Только что вы просили неделю.
– Месяц или неделя – не все ли равно? Ведь это совсем ничтожный срок.
– Следовательно, – твердо сказал Хэвиленд, – если мы начнем осенью, то кончим в ничтожный срок.
– И это ваше последнее слово?
– Самое что ни на есть последнее. – Хэвиленд немного помолчал, и за эти несколько секунд от его спокойной уверенности не осталось и следа. – Ради Бога, Горин, дайте же мне передохнуть! Целый месяц вы тянете из меня душу!..
– Я ни разу ни о чем вас не просил.
– Вы вбили себе в голову, что, если будете торопиться, я не смогу отстать от вас. Думаете, я не знаю, что у вас на уме? Вы расставляете мне ловушку, – гневно сказал он, но потом махнул рукой и отвернулся. – Впрочем, на вашем месте я наверняка поступал бы так же. Поймите же, что я тоже хочу добиться своего этим летом, и для меня это так же важно, как для вас – ваша цель. Так же важно! – горячо повторил он. – Но я, черт вас побери, поступаю гораздо честнее. Я все время стараюсь вам помочь. Вы же не помогаете мне ни капли. Ни капли.
– Ладно, – устало сказал Эрик. – Сдаюсь. – Решившись наконец на капитуляцию, он почувствовал даже облегчение, но вместе с тем это была такая мука, такое горькое поражение! С чувством полного безразличия он опустился на табуретку. – Простите меня за все. Просто мне очень хотелось закончить поскорее.
Он взглянул на Хэвиленда – тот смотрел на него смущенно, как всегда после того, как ему случалось погорячиться.
– Вы придете завтра хоть на минутку? – спросил Эрик. – Я просто хочу знать насчет лаборатории, когда вы ее запрете и когда мне запечатывать прибор.
