Мы - живые - Рэнд Айн (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
— Весь мир перевернулся, — сказала Мария Петровна и закашлялась.
Виктор понимающе взглянул на отца. Но Василий Иванович не ответил ему; он демонстративно отвернулся и ушел. Уже несколько недель он избегал Виктора.
Маленькая Ася заползла в угол за буфет, тихо и беспомощно сопя.
— Ася, подойди ко мне, — приказал Василий Иванович.
Она медленно, покорно подошла к нему, смотря на кончик своего носа и вытирая его воротником.
— Ася, почему у тебя всегда такие плохие отметки? — спросил он ее.
Ася ничего не отвечала, лишь сопела.
— Ну что опять произошло с арифметикой?
— Это все тракторы.
— Что, что?
— Тракторы. Я не смогла решить задачу про них.
— Какую еще задачу?
— В Сельскосоюзе было двенадцать тракторов и их разделили па шесть бедных деревень. Сколько досталось каждой деревне?
— Ну, сколько будет двенадцать разделить на шесть?
Ася, сопя, уставилась на кончик носа.
— В твоем возрасте Ирина была первой ученицей в классе, — огорченно сказал Василий Иванович и отвернулся.
Ася убежала и спряталась за спинкой кресла Марии Петровны.
Василий Иванович вышел из комнаты. Виктор пошел вслед за ним на кухню. Но Василий Иванович не обратил на него ни малейшего внимания, хотя и слышал его шаги. В кухне было темно. Окно было разбито, и его пришлось закрыть куском картона. Три длинные полоски света лежали на полу, соседствуя с длинными трещинами. Под раковиной лежали сваленные в кучу рубашки Василия Ивановича. Он медленно нагнулся и запихал их в медный газ, в который затем налил воды. Взяв кусок синеватого мыла, он медленно и неумело начал стирать. Содержать прислугу они больше не могли, а Мария Петровна была очень слаба и не могла заниматься домашними делами.
— В чем дело, папа? — спросил Виктор.
— Ты сам знаешь, — не повернувшись, ответил Василий Иванович.
— Но отец! Я правда не знаю! Что я такого сделал? — почти срываясь на крик, спросил Виктор.
— Ты видел эту девушку?
— Киру? Да. Ну и что?
— Я думал, что могу доверять ей, как самому себе, но революция сломала ее, испортила. И ты — на очереди.
— Но отец…
— В мое время не считалось женской добродетелью ложиться в постель с первым встречным.
— Но Кира же…
— Может быть, я несколько старомоден. Я таким рожден и таким умру. Но вы, молодежь, успеваете сгнить до того, как созреете. Социализм. Коммунизм. Марксизм. И к черту достоинство и честь!
— Но отец, я…
— Ты… Тебя они сломают иначе. Ты думаешь, я не вижу? Что за друзья приходили к тебе на этой неделе?.. А со вчерашней вечеринки ты вернулся домой пол утро.
— Но ты же ничего не имеешь против небольшой вечеринки?
— Кто там был?
— Несколько очаровательных девушек.
— Не сомневаюсь. А еще?
— Ну… еще пара коммунистов, — ответил Виктор, смахивая пылинку с рукава.
Василий Иванович промолчал.
— Ну, давай мыслить шире, отец. То, что я с ними немного выпил, не повредило мне, а в будущем, наоборот, может здорово помочь.
— Есть вещи, которые ни за что нельзя предавать, — голос Василия Ивановича был звучен и тверд как у пророка; пузыри булькали под его руками в холодной воде.
Виктор весело рассмеялся и обнял отца за сильные, мускулистые плечи:
— Ну будет тебе, отец, мы ведь отлично понимаем друг друга. Ты же не хочешь, чтобы я пал духом и сидел сложа руки, только потому, что сейчас у власти они? Я хочу победить их, играя в их же собственную игру. Дипломатия — вот лучшая философия наших дней. Сейчас наступило время дипломатии, ты ведь не станешь с этим спорить? Но ты знаешь меня. Играя, и не дам затянуть себя в это всерьез. Ведь я все еще — дворянин.
Василий Иванович обернулся к нему. Его лицо рассекла узкая полоска света. Теперь оно уже не было таким суровым; глаза под тяжелыми побелевшими бровями были усталыми и беспомощными. Он выдавил из себя улыбку и слова:
— Знаю, сын. Я ведь доверяю тебе. Ты сам знаешь, что делать. Но сейчас — такое смутное время, а Ирина и ты — это все, что у меня осталось в жизни.
Ирина первой из прежних знакомых Киры пришла навестить ее в новом доме.
Лео изящно и церемонно раскланялся, но Ирина, открыто посмотрев на него, улыбнулась и сказала просто:
— Вы мне нравитесь. Я почему-то не сомневалась, что вы мне понравитесь. Я тоже надеюсь понравиться вам, ведь я пока ваша единственная родственница по линии Киры и, боюсь, надолго. Но будьте уверены, все остальные покоя мне не дадут, расспрашивая о вас.
Они присели в гостиной и стали разговаривать о Рембрандте, чье творчество Ирина изучала в институте; о новых французских духах, которые Вава Миловская купила у контрабандиста. О, это были настоящие французские духи! «Коти», пятьдесят миллионов за флакон. Ирина слегка надушила ими носовой платок, и Мария Петровна, вдыхая их аромат, даже немного всплакнула. Поговорили об американском фильме, который недавно видела Ирина, где женщины ходили в довольно откровенных нарядах и где показан ночной Нью-Йорк с его огнями, небоскребами, витринами. Эпизод был очень коротким, и Ирина дважды ходила на этот фильм именно из-за него. Ей так хотелось нарисовать ночной Нью-Йорк.
Она взяла со стола какую-то книгу и начала сосредоточенно рисовать что-то карандашом на обложке. Когда она закончила, бросила книгу Кире. Там был нарисован Лео, обнаженный и во весь рост.
— Ирина!
— Можешь показать ему.
Лео улыбнулся и вопросительно посмотрел на Ирину.
— Так вам больше всего идет, — объяснила Ирина. — Вы не должны смущаться. Под одеждой ничего нельзя скрыть от глаз… художника. У вас что, есть возражения?
— Только одно, — сказал Лео, — эта книга принадлежит Госиздату.
— Ну, что же, — сказала она, решительно отрывая обложку, — скажите им, что использовали ее для революционного плаката.
Перед тем как уйти, когда они остались с Кирой одни, Ирина серьезно спросила:
— Кира, скажи, ты… счастлива?
— Да, счастлива, — спокойно ответила Кира.
Кира редко кому говорила о своих мыслях, и еще реже о своих чувствах. Но в ее жизни был человек, для которого она сделала исключение и в том, и в другом. Более того, она делала для него и другие исключения, и в глубине души Кира удивлялась, почему же она их делает. Коммунисты вызывали в ней страх; страх опуститься, просто общаясь и разговаривая с ними, и даже просто глядя на них. Она боялась не их винтовок, тюрем или их вездесущих невидимых глаз, но чего-то, что скрывалось за их морщинистыми лбами, чего-то, что в них было, а может, наоборот, чего не было, но что заставляло ее чувствовать себя запертой в клетке с диким зверем, уже раскрывшим пасть, которого невозможно остановить ни доводами, ни силой. Она доверчиво улыбалась Андрею Таганову, прижимаясь к стене аудитории в институте; глаза ее блестели, на ее лице появлялась робкая улыбка, словно у ребенка, тянущегося за родительской рукою.
— Андрей, я счастлива.
Он не видел ее уже несколько недель. Он с нежностью посмотрел в ее глаза и сказал:
— Я скучал по тебе, Кира.
— Я тоже, Андрей. У меня… были дела.
— Я не решился прийти к тебе домой, зная, что тебе это не понравится.
— Видишь ли… — начала Кира и тут же осеклась.
Ведь она не могла ему ни о чем рассказать, не могла пригласить его в свой новый дом, дом Аео. Андрей мог быть опасен, ведь он служил в ГПУ и должен был выполнять свой долг; и играть с этим было небезопасно. И она лишь добавила:
— Да, Андрей, и правда, лучше тебе совсем не приходить ко мне домой.
— Хорошо. Но обещай, что ты будешь аккуратно посещать все лекции, чтобы я мог видеть тебя и слышать, что ты счастлива. Мне это так приятно…
— Андрей, а ты был когда-нибудь счастлив?
— Я никогда не был несчастлив.
— Этого достаточно?
— Ну… Я всегда, всегда знаю, чего хочу. А когда знаешь, чего хочешь, можно смело идти к цели. Иногда продвигаешься быстро, а иногда надолго застреваешь на одном месте. Может быть, чувствуешь себя счастливее, когда бежишь. Не знаю… А вообще, я уже давно не чувствую разницу. Пока движешься, то не все ли равно, счастлив ты или нет.
