Смирительная рубашка. Когда боги смеются - Лондон Джек (библиотека книг бесплатно без регистрации .TXT) 📗
У них совсем не было хлеба, и мы ели белый рис (питательность которого невелика), мясо, которое, как мы решили, было собачьим (это животное обыкновенно идет на бойню в Чосоне), и безбожно острые маринады, которые мы чрезвычайно не любили. И у них был напиток, настоящий спиртной напиток, не молочное питье, а белая крепкая жидкость, перегнанная из риса, пинта которой могла убить слабака, а сильного человека довести до безумия. В обнесенном стеной городе Чонхо я сумел, однако, перепить Кима и городскую знать, уложив их под стол или вернее — на стол, потому что столом служил нам пол, на котором мы сидели на корточках, отчего судороги без конца сводили мои ноги. И снова все бормотали: «У Ен Ик, Могучий», и молва о моей доблести разнеслась далеко вперед — до Кейдзе, достигнув королевского двора.
Я был скорее почетным гостем, нежели пленником, и неизменно ехал возле Кима; мои длинные ноги почти доставали до земли, иной раз утопая в грязи. Ким был молод! Ким был человечен! Ким был великолепен! Он был бы своим человеком везде, во всякой стране. Мы с ним болтали, шутили и смеялись весь день и полночи. И я действительно выучил язык. Я имел к этому особые способности. Даже Ким удивился, как быстро я овладел его наречием. И я научился корейской точке зрения, корейскому юмору; узнал слабые места корейцев, их щепетильность. Ким научил меня песням цветов, песням любовным и застольным. Одна из последних была его собственного сочинения, и я привожу здесь ее конец в своем переводе. В юности Ким и Пак дали зарок воздерживаться от напитков, но их клятва вскоре была нарушена. В старости Ким и Пак поют:
Нет, нет, прочь!.. Налей еще!
Я хочу еще вина!
Ну-ка, стой-ка, старина!
Где вина мне продадут?
Там, где персики цветут, в саду?
Ну прощай, а я туда иду.
Хендрик Хэмел, изворотливый пройдоха, всячески поощрял мои усилия, которые принесли благосклонность Кима не только мне, но через меня — и Хендрику Хэмелу, и всей нашей компании. Я упоминаю здесь о Хендрике Хэмеле как о моем советчике, потому что он сыграл большую роль в том, что произошло в Кейдзе, помогая мне завоевать благосклонность Юн Сана, сердце госпожи Ом и милость императора. У меня была воля, и выдержка, и упорство, и даже немного находчивости, но гораздо большей находчивостью обладал Хендрик Хэмел, в чем я открыто признаюсь.
Так продвигались мы к Кейдзе, от одного обнесенного стеной города к другому, через снежные горные страны, прорезанные возделанными плодородными долинами. И каждый вечер, на склоне дня, один за другим на вершинах гор вспыхивали сигнальные огни. И всегда Ким внимательно вглядывался в эти ночные сигналы. Со всех побережий Чосона, как сказал мне Ким, эти цепи сигнальных огней тянулись к Кейдзе, чтобы принести весть императору. Одна вспышка означала, что в провинции все спокойно; две — значит, бунт или набег врагов. Но мы всегда видели только одну вспышку. И все время, пока мы ехали, Вандервут тащился сзади, беспрестанно спрашивая: «Господи, что теперь будет?»
Кейдзе оказался большим городом, где все население, за исключением родовитой знати, было одето в неизменный белый цвет. По объяснению Кима, это было внешним признаком касты, служившим как бы предупреждением: с первого взгляда можно было судить о положении, занимаемом каждым человеком, смотря по степени чистоты его одежды. Очевидно, что кули, имеющий только ту одежду, которая есть на нем, должен быть очень грязным. Очевидно также, что человек в белоснежном платье должен иметь несколько смен одежды и нанимать прачку, чтобы добиться такой белизны. Что же касается знати, носившей бледные разноцветные шелка, то они были выше этого.
Мы провели в гостинице несколько дней, в течение которых мы чистили наши костюмы и латали их, поскольку они сильно истрепались во время кораблекрушения и путешествия; и вскоре нас призвали к императору. На большой открытой площади перед дворцовой стеной лежали колоссальные каменные изваяния собак, больше похожих на черепах. Они лежали ничком на массивных каменных пьедесталах, вдвое превышавших человеческий рост. Дворцовые стены были огромны и сделаны из узорного камня. Так крепки были эти стены, что могли, наверное, выдержать обстрел самой большой пушки в течение года. Одни только ворота были величиной в добрый дворец и походили на высокую пагоду со ступенчатой крышей, причем каждая ступень была покрыта черепицей. Отряд рослых солдат стоял у ворот. Это были, как сказал мне Ким, «охотники за тиграми» из Пхеньяна, самые свирепые и страшные бойцы, которыми только мог похвастаться Чосон.
Но довольно! Одному описанию императорского дворца вполне можно было бы посвятить тысячу страниц моего повествования. Здесь же будет достаточно сказать, что, увидев его, мы увидели могущество в его материальном воплощении. Только древняя и высокоразвитая цивилизация могла породить эту обнесенную стеной, увенчанную бесчисленными гребнями крыш резиденцию королей.
Но не в зал для аудиенций привели нас, морских бродяг, а на праздничный пир. Он уже заканчивался, и все присутствующие находились в весьма веселом настроении. Но каковы были гости! Высокие сановники, принцы крови, опоясанная шпагами знать, бледные священники, высшие офицеры с обветренными загорелыми лицами, придворные дамы, раскрашенные кисан,или танцовщицы, которые развлекали гостей, прислужницы, евнухи, лакеи и целые толпы дворцовых рабов.
Все, однако, расступились, когда император со свитой приблизился к нам, чтобы поближе рассмотреть. Это был веселый монарх, особенно для Азии. Ему было не более сорока лет, светлая, бледная его кожа никогда не знала солнца. Брюхо его отвисло, а ноги были слабыми и тонкими. Все-таки когда-то он был красивым мужчиной. Благородный лоб свидетельствовал об этом. Но глаза были тусклые, с набрякшими веками, а губы подергивались и дрожали из-за разных излишеств, которым он предавался. Эти излишества, как я узнал, вполне одобрял и даже разделял с ним Юн Сан, буддийский монах, о котором я расскажу после.
В нашей видавшей виды матросской одежде мы представляли собой забавное зрелище, и забавным было окончание нашего приема. Необычный для туземцев, странный наш вид дал повод к смеху. Кисан окружили нас, сделав нас своими пленниками, и стали танцевать с каждым, с некоторыми — по две-три девушки. Они плясали с нами, как с дрессированными медведями, заставляя нас делать всякие трюки. Это было оскорбительно. Но что могли сделать бедные моряки? Что мог поделать старый Иоганес Мартенс со стаей смеющихся девушек, щиплющих его за нос, за руки, щекочущих его ребра так сильно, что он начал подпрыгивать? Чтобы избежать такого мученья, Ганс Эмден вышел на свободное пространство и пустился в пляс, неуклюже откалывая голландский танец до тех пор, пока весь двор не покатился со смеху.
Все это было особенно унизительным для меня, который привык быть равным Киму, быть его веселым товарищем в течение нескольких дней. Я не обращал внимания на смеющихся кисан. Я выпрямился, твердо упершись в пол ногами и скрестив руки: никто ни толчком, ни щипками не мог заставить меня сойти с места, так что меня оставили в покое, устремившись к более легкой добыче.
— Ради Бога, дружище, задай им, — пробормотал Хендрик Хэмел, который очутился возле меня, отбиваясь от трех волочащих его назад кисан.
Он с трудом произнес эти слова, потому что каждый раз, когда он открывал рот, чтобы говорить, они набивали его сладостями.
— Спаси нас от этого дурачества, — настаивал он, приседая, чтобы увернуться от наполненных сладостями ладоней. — Мы должны иметь достоинство, понимаешь ты, достоинство. Это погубит нас. Они сделают из нас прирученных зверей, игрушку. Когда же мы им надоедим, они нас выбросят вон. Наведи порядок. Поколоти их. Убери их. Прикажи им уважать нас, уважать всех нас…
