Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А (др. перевод) - Рэнд Айн (лучшие книги онлайн TXT) 📗

— Ты не сделаешь ничего подобного! — воскликнула Дагни, до того изумленная, что даже не могла возмутиться.

Мейгс взглянул на нее; если б его глаза могли что-то выражать, в них было бы удивление.

— Отдайте распоряжения, — равнодушно повторил он Эдди и вышел.

Эдди делал какие-то пометки на листе бумаги.

— Ты в своем уме? — спросила она.

Эдди, словно обессиленный после многочасовых побоев, поднял на нее глаза.

— Придется, Дагни, — сказал он мертвенным голосом.

— Кто он такой? — спросила она, указав на закрывшуюся за Мейгсом дверь.

— Объединитель.

— Что?

— Представитель из Вашингтона, осуществляет план объединения железных дорог.

— Что еще за объединение?

— Да как тебе сказать… О, погоди, Дагни, у тебя все хорошо? Не покалечилась? Это действительно была авиакатастрофа?

Она никогда не думала, как лицо Эдди будет стареть, но видела это сейчас — оно стало старым в тридцать пять лет, всего за месяц. Дело было не в складках или морщинах, оно оставалось прежним, во всех своих чертах, но на него легла тяжелая печать смирения, страдания и безнадежности.

Дагни улыбнулась мягко, уверенно, понимающе, не желая заниматься всеми проблемами сразу, и протянула руку:

— Ладно, Эдди. Здравствуй.

Он прижал ее руку к губам, чего не делал никогда раньше, но не дерзко или извинясь за что-то, а просто, по-дружески.

— Да, была авиакатастрофа, — сказала она, — и чтобы ты не волновался, скажу тебе правду: я не покалечилась, серьезных повреждений не получила. Но журналистам и всем остальным преподнесу другую историю. Так что помалкивай.

— Само собой.

— Связаться я ни с кем не могла, но не потому, что пострадала при крушении. Это все, Эдди, что могу сказать тебе сейчас. Не спрашивай, где я была и почему так долго не возвращалась.

— Не буду.

— Теперь объясни, что это за план объединения железных дорог.

— Это… Слушай, пусть объяснит Джим. Он скоро появится. Мне очень не хочется… разве что ты настаиваешь, — добавил он, вспомнив о дисциплине.

— Понимаю, что не хочется. Только скажи, правильно ли я поняла объединителя: он требует, чтобы ты отменил два рейса «Кометы», чтобы послать паровозы вывозить из Аризоны грейпфруты?

— Да.

— И отменил отправку состава с углем, чтобы получить вагоны для грейпфрутов?

— Да.

— Для грейпфрутов?

— Именно так.

— Почему?

— Дагни, слово «почему» уже вышло из употребления.

Чуть помолчав, она спросила:

— О причине догадываешься?

— Мне догадываться не нужно. Я ее знаю.

— Так в чем же она?

— Состав формируется для братьев Смэзерс. Год назад они купили фруктовое ранчо в Аризоне у человека, который обанкротился после принятия Закона об уравнивании возможностей. Этот человек владел ранчо тридцать лет. Братья Смэзерс до прошлого года выпускали доски для игры в вещевую лотерею. Ранчо они купили, получив займ в Вашингтоне по проекту помощи районам массовой безработицы, таких как Аризона. У этих братьев есть в Вашингтоне друзья.

— И что?

— Дагни, это знают все. Знают, как нарушались в последние три недели расписания поездов, и почему одни районы и грузоотправители получают транспорт, а другие нет. Но говорить, что мы это знаем, нам не положено. Нам надлежит делать вид, что любое решение принимается ради общего блага и что общее благо нью-йоркцев требует доставки громадного количества грейпфрутов. — Чуть помолчав, Эдди добавил: — Объединитель — единственный арбитр общего блага и единственная власть над распределением локомотивов и подвижного состава на всех железных дорогах страны.

Наступила минута молчания.

— Понятно, — сказала Дагни. И, чуть погодя, спросила:

— Что с уинстонским туннелем?

— Работы прекращены. Три недели назад. Поезда не откопаны. Техника вышла из строя.

— Что с восстановлением старой ветки, огибающей туннель?

— Дело отложено в долгий ящик.

— Так у нас нет никакого трансконтинентального движения?

Эдди странно посмотрел на нее.

— Есть, — ответил он с ожесточением.

— Через окружной путь «Канзас Вестерн»?

— Нет.

— Эдди, что тут произошло за последний месяц?

Он улыбнулся так, словно признавался в чем-то постыдном.

— В последний месяц мы делали деньги.

Дагни увидела, как открылась дверь и вошел Джеймс Таггерт в сопровождении мистера Мейгса.

— Эдди, — спросила она, — хочешь присутствовать на этом совещании? Или предпочтешь уйти?

— Нет, хочу присутствовать.

Лицо Джеймса походило на скомканный лист бумаги, хотя морщин на его дряблой коже не прибавилось.

— Дагни, нужно многое обсудить, произошла масса важных перемен, — резко заговорил он еще издали. — О, я рад, что ты вернулась, рад, что ты жива, — вспомнив, раздраженно добавил он. — Так вот, есть несколько неотложных.

— Пошли в мой кабинет, — предложила она.

Кабинет ее походил на исторический памятник, восстановленный и оберегаемый Эдди Уиллерсом. На стенах висели ее карта, календарь, портрет Ната Таггерта, и не оставалось никаких следов эры Клифтона Лоси.

— Насколько понимаю, я все еще вице-президент этой железной дороги? — спросила она, усаживаясь за свой стол.

— Да, — ответил Таггерт торопливо, с обидой, чуть ли не с вызовом. — Конечно. И не забывай — ты не бросала своего дела, ты все еще… Так ведь?

— Нет, я не бросала своего дела.

— Теперь самый неотложный вопрос — сообщить об этом прессе, сообщить, что ты снова на работе, где была и… кстати, где?

— Эдди, — обратилась Дагни к Уиллерсу, — будь добр, подготовь необходимое сообщение и отправь журналистам. Когда я летела над Скалистыми горами к туннелю Таггерта, у самолета отказал двигатель. Я сбилась с курса, ища место для вынужденной посадки, и разбилась в безлюдном горном районе… Вайоминга. Меня нашли старый овчар с женой и отнесли в свой дом в лесу, в пятидесяти милях от ближайшего населенного пункта. Я серьезно пострадала и лежала без сознания почти две недели. У пожилых фермеров не было ни телефона, ни радио, никаких транспортных средств, кроме старого грузовика, который сломался, когда они попытались его завести. Мне пришлось оставаться там, пока я не начала ходить. Я прошла пятьдесят миль до предгорий, потом добралась на попутках до одной из железнодорожных станций в Небраске.

— Ясно, — сказал Таггерт. — Что ж, замечательно. Так вот, когда будешь давать интервью…

— Я не собираюсь давать никаких интервью.

— Что? Но мне звонили весь день! Они ждут! Это необходимо! — Вид у него был панический. — Совершенно необходимо!

— Кто звонил весь день?

— Вашингтонцы и… и другие… они ждут твоего заявления.

Дагни указала на записи Уиллерса:

— Вот мое заявление.

— Но этого мало! Ты должна сказать, что не бросала своего дела.

— Это ясно само собой, разве не так? Я вернулась.

— Ты должна что-нибудь сказать об этом.

— Например?

— Что-нибудь личное.

— Кому?

— Стране. Люди тревожились о тебе. Ты должна их успокоить.

— Эта история успокоит их, если кто-то обо мне беспокоился.

— Я не то имел в виду!

— А что?

— Я… — Джеймс умолк и отвел взгляд. — Я…

Он сидел, подыскивая слова и похрустывая суставами пальцев.

«Джим совсем измучился», — подумала она: у него появились нервозная раздражительность, резкий голос, панический вид; на смену осторожной вкрадчивости пришли грубые вспышки бессильной злобы.

— Я имел в виду… — «Он подыскивает слова, — подумала Дагни, — чтобы выразить свою мысль не прямо, а дать мне понять то, что ему хочется скрыть». — Я имел в виду, что общественность…

— Я знаю, что ты имел в виду, — сказала она. — Нет, Джим. Я не стану успокаивать общественность относительно положения дел в нашей отрасли.

— Раз ты…

— Общественности лучше оставаться настолько неуспокоенной, насколько у нее хватает ума. А теперь перейдем к делу.

— Я…

— К делу, Джим.