Мертвые души. Том 3 - Авакян Юрий Арамович (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗
Сидя во глубине своей коляски на мягких, эластических сидениях, и правя поспешный свой путь, Павел Иванович и по прошествии доброго часа, всё ещё продолжал без устали поносить Ноздрёва самыми страшными и тёмными словами, не в силах взять в толк того, отчего это, по какому неведомому замыслу всесильного провидения, выпало ему вновь повстречаться с Ноздрёвым, да ни где—нибудь, а в самоей столице, и именно в тот час, когда были отправляемы им те самые дела, от коих, можно сказать, зависела вся счастливая будущность нашего героя.
К чему была предназначена та встреча? Для чего она? Неразрешимая для человеческого ума загадка, да и только! И я, ваш покорный слуга, не в силах разрешить ея, хотя, признаться, не раз уже отмечал подобную странность происходившую и со мною во время многих моих путешествий, когда даже и за границею встретишь вдруг нежданно на улице, либо в каком ином, совсем, казалось бы неподходящем для подобной встречи месте, давнишнего своего знакомого, коего не чаял повстречать уже и вовек. И всякий раз после подобной встречи, удивляющей тебя сверх всякой меры, принимаешься гадать, как это могло занести вас обоих сюда, да к тому же ещё и в одно и то же время, из какого—нибудь там Торопца либо Кобеляк.
Но с другой то стороны, посудите сами, кого ещё можно узнать во всякой толпе на улице всякого города, как ни того, с кем сводила вас судьба, уже хотя бы однажды. Так что, как ни удивляйся Павел Иванович подобной встрече, а ему ещё не раз и не два придётся повстречать знакомцев, что всяк в свой черёд посетят сии страницы, за долгое время его путешествия, о нынешнем отрезке коего мы не станем распространять подробностей, по причинам уж сказанным нами ранее. Отметим лишь то, что в какие—то четыре с небольшим дня добрался Павел Иванович до пределов «NN»—ской губернии, и сверх ожиданий, безо всяких приключений, чему причиною, как думается, были та поспешность и тревога, с которыми правил он свой путь, не позволявшие нашему герою отвлекаться до всяких несущественных мелочей.
Однако, как бы там ни было, пересекая уже ввечеру границу губернии, решил он не заезжая в город «NN», с тем, чтобы до сроку не открывать своего здесь появления, нанесть визит кому—либо из помещиков с коими, казалось бы, совсем недавно, а на самом деле уж более тому, как два года назад, совершал купчие на мертвецов. Фигура Манилова показалась в тот час Павлу Ивановичу более привлекательной, нежели остальные, и в этом, нельзя не согласиться, был некий резон. Посему—то и было велено им Селифану отправляться на поиски Маниловки, для того чтобы обресть в этом скромном селении потребные Чичикову кров и приют.
Памятуя о том, как пришлось плутать им по диким этим полям да дорогам, Павел Иванович принялся со вниманием обозревать окрестности, с тем, чтобы не пропустить нужного им поворота. Да и Селифан, которому, надобно думать, памятен был тот случай, тоже принялся усердно вертеть головою по сторонам, то и дело, привскакивая с козел и отпуская в адрес нелюбимого им чубарого коня привычные уж тому окрики и замечания, потому как изо всех знакомых примет, что виднелись по сторонам дороги, самыми заметными были лишь чушь да дичь; а именно всё тот же вздор из мешающихся в одно жиденьких молодых берёз, низкого кустарника, ельника впополам с обгоревшими соснами, и дикого вереска стлавшегося вдоль обочины.
Точно и не уезжал отсюда Павел Иванович! Всё те же темнеющие в серых сумерках деревни, что показались некогда Чичикову похожими на складенные дрова, вытянутые вдоль дороги, точно по снурку, сменяли одна другую, всё те же мужики, в овчинных тулупах позёвывая, чесали в бородах, да толстолицые, толстомясые их бабы привычно бранились чему—то, готовясь отойти ко сну. Уж и вправду сделалось темно, и деревни совсем терялись в темноте, отзываясь на проезжающий мимо экипаж лишь собачьи побрехиванием, да криком лягушек в деревенских прудах, уж луна показалась над зубчатою, встопорщившейся чёрным лесом линиею горизонта, осветивши белым своим печальным светом, пустынный тракт по которому катила коляска нашего героя, а Маниловки всё было не видать. Павел Иванович уж начал тревожиться не на шутку, уж стало ему казаться, что и на этот раз заехали они не в ту сторону, уж принялся он грозить расправою притихнувшему Селифану, но вот проехавши ещё с полверсты повстречали они поворот на просёлочную дорогу показавшуюся им знакомою и, приободряясь, поворотили на неё. Проделавши ещё несколько вёрст, увидали они наконец—то и господский дом, что так же открытый всем ветрам стоял на юру, и деревню уж спавшую у подножия того холма, на котором маялась в одиночестве господская усадьба. В ночной тиши разлит был запах луговых трав, в которых прятались перекликавшиеся меж собою перепела да коростели, чей крик временами прерываем был перебранкою сидевших по дворам псов, да всё тем же оглушительным кваканьем лягушек справлявших весенние свои свадьбы чуть ли не в каждой луже.
По причине позднего часа в господском доме не светилось уж ни одно окно, не горела ни одна свеча, так что казалось будто дом этот смолкнул уснувши навек. Подъехавши ко крыльцу Чичиков довольно резво, но уже не с тою резвостью, что отличала его прежде, взбежал по ступенькам и принялся выкликать прислугу, дёргая за висевший у двери снурок. На раздававшийся в доме звон колокольчика довольно долго никто не откликался, и лишь когда Павел Иванович замолотил в дверь кулаками, где—то во глубине дома мелькнул огонек свечи и переползая от окошка к окошку стал приближаться ко входу. Но прошла ещё не одна минута, прежде чем загромыхали железныя запоры, и раздался из—за двери недовольный бабий голос. Слов, звучавших за дверью, разобрать не было никакой возможности, потому как заглушаемы они были стуком и звоном железа, да впрочем, известно, каковыми бывают слова, произносимые деревенскою нашей прислугою, разбуженной неурочным ночным визитом нежданного гостя, но вот двери отворились, и в проёме их показалось сморщенное личико востроносой маленькой старушонки. Одною рукою придерживая оплывающую свечу, а другою, придерживая створки дверей, она принялась шарить подслеповатыми своими глазками по фигуре Павла Ивановича и, признавши в нём благородного господина, ворчать перестала, спросивши лишь о том, чего ему надобно.
— А надобно, любезная, повидать мне барина твоего. Небось, почивает уж? — отвечал ей Чичиков.
— Знамо дело почивают. А как тут не почивать, коли уж ночь на дворе, — отвечала старушонка, и впуская Чичикова в сени, спросила, прежде чем отправляться к барину в опочивальню. – Как же доложить о тебе, батюшка?
— Доложи, что Чичиков Павел Иванович, собственною персоною, — отвечал Чичиков, и спросил вдогонку удаляющейся старушонке. – А как он, здоров ли, барин твой, матушка?
На что та, махнувши рукою, отвечала:
— Да здоров он, здоров! Что ему сделается, вертопраху—то? — с чем и скрылась за дверью, ведущей в покои дома.
Дожидая хозяина, которого верно в эти минуты выуживали из тёплой супружеской постели, Чичиков прошёл в гостиную и усевшись в кресло, принялся оглядывать знакомую ему залу. И вновь почудилось ему, будто и не уезжал он отсюда вовсе. Всё те же прекрасные мебеля стояли вокруг, часть из которых была оббита шёлком, а часть обычною рогожкою, всё те же горшки с геранью теснились по окнам, и те же, знакомые Павлу Ивановичу картины глядели со стен. Причём и здесь наблюдалась всё та же чехарда – некоторые из них покоились в замечательных отсвечивавших тусклою позолотою рамах, прочие же висели и вовсе без рам. Но всё же какие—то перемены, пускай и не замеченные сразу нашим героем, всё же имели место и глядя на них делалось понятным, что время шло и в этих комнатах, что и тут тоже была какая—то жизнь, пускай и придуманная, отделённая от настоящей, истинной жизни – жизнь Маниловского семейства.
Сколько же, прости меня Господи, на Руси подобных семейств, что живут в своих захолустных углах, в которых кажется протухнуло даже и самое время, стиснутое меж неких придуманных и словно бы игрушечных отношений, игрушечных же целей и скудных свершений.
