Венера - Манн Генрих (книги txt) 📗

Якобус покраснел.

— Пасква, иди в дом! — приказал он.

— Почему? — сказала герцогиня. — Мне приятно смотреть на нее.

— Что вы хотите?.. — пробормотал он, — потребность в женщине… И потом, мальчик доставляет мне столько радости!

— Это ваш ребенок?

— Да.

Она, помолчав, сказала:

— Вы счастливы. Мать и дитя должны делать вас счастливым.

Он продолжал оправдываться.

— Мне, знаете ли, надоели умные женщины. А уж о любящих и говорить нечего! Вечно быть окруженным бурей страстей!.. Пасква восхитительно глупа. Любить меня она тоже и не думает. Она видит только, что я здоровый, крепкий пятидесятилетний мужчина. К тому же, у меня есть качества, которые нравятся ей: я не пью, не ношу с собой ножа. Она делает то, к чему призвана, и ждет, что я вспомню о ней в своем завещании; она не разочаруется. Из мальчика мы, конечно, сделаем дельного крестьянина.

— Конечно. Он кажется очень здоровым. Если тогда в один прекрасный день вам придется оставить его одного, вы сделаете это с сознанием, что все в порядке. Он будет тоже иметь детей…

— Мне нужно было много времени, чтобы понять свое сердце: бесчувственная женщина, красивое, сильное животное — вот, что мне нужно. Ах, она не требует от меня творения. О рисовании нет и речи!

— В этом теперь, кажется, ваша гордость — не рисовать?

— Я испытал достаточно тяжелое разочарование — в свое время, — пояснил он с добродушным упреком. — Нужно время, чтобы оправиться.

— Ну, я не тревожусь за вас, вы оправитесь.

— Но теперь я попрошу вас, герцогиня, разделить со мной мой деревенский обед. У нас сегодня карпы, Пасква?.. Карп — король наших рыб. Он встречается только в Гардском озере. Он появлялся на столе римского императора, всегда увенчанный лавром.

— С удовольствием, — если только я смогу есть. Я немного устала.

Он испугался, ему показалось, что она шатается. Он подхватил ее у самой двери дома.

— В эту комнату, герцогиня, — всего несколько шагов. Но что с вами? Путешествие, вероятно, утомило вас? Пожалуйста, сюда, эта кушетка очень удобна.

Он уложил ее. Она смотрела на него и вспоминала доктора Барбассона. «Все одно и то же движение возле меня: подкладывание подушек». Устало и нетерпеливо она сказала:

— Оставьте. Я хотела бы отдохнуть часок, этого достаточно. Я еду после обеда дальше в Риву, к доктору фон Меннинген.

— А!

Он впервые посмотрел на нее вполне внимательно, не думая о том, каким он сам кажется ей. Он тихо выскользнул из комнаты.

Когда она снова показалась, он обдумал все.

— Вы послали своих людей вперед?

— Да.

— Но вы не можете ехать одна. Если прикажете, я провожу вас.

— Благодарю вас.

— Я очень хорошо знаком с доктором фон Меннинген. Лучшего выбора вы не могли сделать. Он истинный врач, следовательно, принадлежит к очень редкой разновидности. Это выдающаяся личность, помогающая, ободряющая, подкрепляющая всех; он сам счастлив своим влиянием. Он на венский манер будет духовно насиловать вас ошеломляющей любезностью, чтобы у вас не осталось возможности думать о своей болезни. Вы обратите свое честолюбие на греблю, на правильное вдыхание, на карабканье по горам в двести метров вышиной! Это здорово, это успокаивает! Вы помните, герцогиня, каким измученным, беспокойным, безнадежным, конченным был я — тогда? Ну, так вот, доктору Меннингену я обязан тем, что мне вернулось доверие к самому себе и что у меня есть цели и твердое жизненное мерило.

«Какие цели? — подумала герцогиня. — И уж чересчур умеренная жизнь!»

Она заметила:

— Я говорила о Риве немного необдуманно, я еще подумаю об этом.

— Оставайтесь при своем решении! Я даю вам хороший совет.

Он продолжал убеждать; она спрашивала себя:

«Стоит ли заставлять свои члены ежедневно производить столько-то и столько-то полезных движений — только для того, чтобы не расставаться с этим миром? Ведь я пьеса за пьесой проиграла всю программу, которая была выработана для меня, прежде чем я родилась. Три богини, одна за другой, делали складки на моей одежде и определяли мои жесты, каждая согласно своему духу. Моя жизнь была художественным произведением. Должна ли я произвольно добавлять что-нибудь к своей оконченной судьбе?.. Нет!»

— Я решила, я еду домой, в Неаполь.

— Обдумайте хорошенько, герцогиня, я умоляю вас! Вы беспокоите меня больше, чем я могу сказать вам!

— Без основания, милый друг; все идет так, как я того желаю. Проводите меня обратно, в Десенцано!

— Вы позволяете? Но сегодня больше нет пароходов. Переночуйте у меня!

— Нет, нет. Мы не можем поехать на парусной лодке?

— Можем, конечно, можем! Ведь ветер попутный!

Он побежал к двери.

— Паоло, есть попутный ветер в Десенцано?.. Да, герцогиня, мы едем! Едем на парусной лодке с вами, герцогиня!

Он был счастлив; он сразу забыл свои увещания и опасения. Он, бессознательно для нее самой, напоминал ей Нино. «Какой ребенок!» — подумала она почти с нежностью.

— Но тогда мы должны сейчас ехать! — воскликнул он. — В нашем распоряжении три часа. Поезд в Милан идет в пять часов двадцать пять минут.

— Телеграфируйте прежде врачу в Риву, что я не приеду, а также Просперу, моему егерю. Он уже там. Пусть он тотчас же вернется и едет за мной в Милан.

Они сели в лодку.

— Вы не берете с собой лодочника?

— К чему? Я сам управляю парусом так, как будто никогда не делал ничего другого.

— А Линда, — вдруг спросила она. — Маленькая Линда?

— Да, страшно жаль, что вы не видели ее. Она была здесь еще неделю тому назад. Теперь становится холодно, в городе ей будет лучше.

— В Венеции?

— У Клелии… Боже мой, должен же я был дать бедной женщине хоть какое-нибудь удовлетворение. Я оставил ей Линду. Что у нее есть еще? Мортейль тупеет все больше; я думаю, он пьет.

— Маленькая Линда в своем тяжелом, блестящем, точно перламутровом платье…

— О, она его больше не носит. Что вы думаете, ведь ей уже тринадцать лет. Большая девочка.

— И, конечно, хорошенькая.

— Еще бы!

Он поднес пальцы к губам.

— И веселая?

— Тихая, очень тихая.

Он замолчал.

— Но наружность! — быстро сказал он. — Я всегда только смотрю на нее и благодарю ее за то, что она существует. Рисовать мне ее не надо: потому-то я и нахожу ее такой красивой. Какое наслаждение смотреть на прекрасное, не думая о ремесле! Посмотрите на это туманное озеро, полное неясных отражений. Как это волновало бы меня раньше! Теперь это меня нисколько не трогает — нисколько.

— Знаете, кто недавно навестил меня? — спросил он. — Нино!

— Что он делает, где он?

— Он поехал в Геную, он собирается в Америку, по поручению своей партии. Эта молодежь!.. Его бедная мать очень больна, она недолго протянет.

— Я знаю.

— Зибелинд тоже провел день у меня. Вы встретите его в Неаполе. Он становится совсем седым. Знаете, мне приятнее замечать это на знакомых, чем на себе самом. Видеть, как все старится…

— Старится? Нет. Я, по крайней мере — нет. Моя молодость и моя жизнь кончаются одновременно.

— Тогда вы счастливы, — пробормотал он.

Прошло несколько минут.

— Я опускаюсь, — сказал Якобус. — Вернее, я уже опустился. Не думайте, герцогиня, что я не знаю этого. Большей частью мне удается не думать об этом. Но есть дни… и сегодня, когда я вижу вас… Вы прекраснее, чем когда-либо!

Она медленно опустила глаза на него; он сидел, согнувшись, и смотрел на нее снизу вверх. Они молчали. Герцогиня сидела, выпрямившись, у высокого руля. Вечерело. Из облака за ней в воду скользнуло несколько роз.

— К счастью, мне не надо рисовать вас, — опять пробормотал он.

— Мне кажется, вам живется хорошо так… Но вы обращаете слишком мало внимания на парус.

— Сейчас… Но подумайте, ведь мне ничто не удавалось. Палладу Ботичелли теперь нашли, вы знаете?

— Да, в палаццо Питти. Я видела снимки с нее.

— Я даже ездил туда… Ну, так вот, она совершенно другая.