Сельский священник - де Бальзак Оноре (читать онлайн полную книгу .txt) 📗
Написав Гростету, г-жа Граслен попросила у него взаймы сто пятьдесят тысяч франков, гарантируя этот заем государственными облигациями, рента с которых должна была в течение шести лет принести сумму, достаточную, по подсчетам Жерара, для погашения долга и оплаты процентов. Заем был заключен в марте. К этому времени проект Жерара, которому помогал его десятник Фрескен, был закончен, равно как сметы, исследования и работы по нивелировке и зондажу.
Весть о начале обширных работ облетела всю округу и всколыхнула неимущее население кантона. Неутомимый Фаррабеш, Колора, Клузье, мэр, Рубо — все люди, преданные своему краю или г-же Граслен, подыскивали работников и отбирали бедняков, на которых можно было положиться. Жерар купил для себя и для г-на Гростета тысячу арпанов земли по другую сторону монтеньякской дороги. Десятник Фрескен тоже купил пятьсот арпанов и вызвал в Монтеньяк жену и детей.
В первых числах апреля 1833 года Гростет прибыл в Монтеньяк осмотреть купленные Жераром земли, а главным образом затем, чтобы привезти г-же Граслен Катрин Кюрье, которая из Парижа в Лимож приехала дилижансом. Они появились в замке, когда г-жа Граслен собиралась в церковь. Г-н Бонне должен был отслужить мессу, дабы призвать благословение божье на готовые к началу работы. В церкви собрались все рабочие, их жены и дети.
— Вот ваша подопечная, — сказал старик, представляя Веронике худенькую, болезненную женщину лет тридцати.
— Вы Катрин Кюрье? — спросила г-жа Граслен.
— Да, сударыня.
Вероника бросила на Катрин быстрый взгляд. Это была довольно высокая, хорошо сложенная девушка с добрым бледным лицом и прекрасными серыми глазами. Овал ее лица и линии лба отличались тем возвышенным и простым благородством, какое иногда наблюдаешь в деревне у очень молоденьких девушек; эти ранние цветы с ужасающей быстротой гибнут от тяжелой работы в поле, от хозяйственных забот, жары и отсутствия ухода. В ее движениях чувствовалась свобода, присущая деревенским девушкам, но смягченная невольно усвоенными в Париже привычками. Проживи Катрин все это время в Коррезе, несомненно, лицо ее поблекло бы, покрылось морщинами и утратило свои нежные краски. В Париже она побледнела, но сохранила красоту; болезнь, усталость, горе наделили ее таинственным даром грусти и той внутренней духовной жизни, которой лишены бедные сельские жительницы, обреченные на почти животное существование. Ее костюм, отмеченный парижским вкусом, который быстро усваивают даже наименее кокетливые женщины, делал ее непохожей на крестьянку. Бедняжка была очень смущена: она ничего не знала о своей дальнейшей судьбе и не могла еще судить о г-же Граслен.
— Любите ли вы по-прежнему Фаррабеша? — спросила у нее Вероника, когда Гростет оставил их наедине.
— Да, сударыня, — покраснев, ответила Катрин.
— Почему же, раз уж вы послали ему тысячу франков за то время, что он отбывал наказание, вы не отыскали его, когда он вернулся? Он внушает вам отвращение? Доверьтесь мне, как матери. Может быть, вы боялись, что он совсем испортился или разлюбил вас?
— Нет, сударыня, но я совсем неграмотная и служила у очень строгой старой дамы; она заболела, и пришлось ухаживать за ней, не отходя ни на шаг. Хотя, по моим расчетам, день освобождения Жака был близок, я не могла уехать из Парижа, пока не умерла эта дама, которая ничего мне не оставила, несмотря на все мои преданные заботы о ней. Я заболела от переутомления и бессонных ночей и хотела выздороветь раньше, чем возвращаться сюда. Но когда я проела все мои сбережения, пришлось лечь в больницу святого Людовика, а там уж меня вылечили.
— Хорошо, дитя мое, — сказала г-жа Граслен, тронутая этим простодушным объяснением. — Но почему вы так внезапно покинули родителей, почему оставили своего ребенка, почему не давали о себе знать, не попросили кого-либо написать письмо?..
Вместо ответа Катрин заплакала.
— Сударыня, — сказала она наконец, ободренная рукопожатием Вероники, — не знаю, права ли я, но я не в силах была оставаться в деревне. Я сомневалась не в себе, а в других, боялась сплетен, насмешек. Пока Жак подвергался опасности, я была ему нужна, но когда его увезли, я почувствовала, что у меня нет сил: быть девушкой с ребенком и без мужа!.. Самой последней твари жилось бы лучше, чем мне. Не знаю, что бы со мной стало, если бы кто-нибудь сказал дурное слово о Бенжамене или его отце. Я бы наложила на себя руки, помешалась бы. Отец или мать могли бы когда-нибудь в сердцах попрекнуть меня. А я слишком вспыльчива, чтобы терпеть придирки или оскорбления, хотя у меня и мягкий характер. Я была жестоко наказана, ведь я не могла видеть свое дитя, и дня не проходило, чтобы я не вспоминала о нем! Обо мне все забыли, никто обо мне не думал, а этого я и хотела. Все считали, что я умерла, а сколько раз я хотела бросить все и приехать хоть на денек, чтобы взглянуть на своего сыночка!
— Вот ваш сын, дитя мое!
Катрин увидела Бенжамена и задрожала, как в лихорадке.
— Бенжамен, — сказала г-жа Граслен, — обними свою мать.
— Мою мать?! — воскликнул пораженный Бенжамен. Он бросился на шею Катрин, а та сжала его в объятиях, не помня себя от счастья. Но мальчик вдруг вырвался и бросился вон из комнаты, крикнув на ходу:
— Бегу за ним!
Госпожа Граслен усадила Катрин, которая едва не лишилась чувств, и увидела г-на Бонне; она невольно покраснела, встретившись с проницательным взглядом своего духовника, словно читавшего в ее сердце.
— Надеюсь, господин кюре, — сказала она дрожащим голосом, — вы не замедлите обвенчать Катрин и Фаррабеша. Узнаете вы господина Бонне, дитя мое? Он расскажет вам, что после своего возвращения Фаррабеш вел себя, как честный человек, и заслужил уважение всей округи; теперь в Монтеньяке вас ждут почет и счастье. С божьей помощью вы заживете безбедно, потому что я сдам вам в аренду ферму. Фаррабеш снова получил гражданские права.
— Все это верно, дитя мое, — подтвердил кюре.
В этот момент появился Бенжамен, тащивший отца за руку. При виде Катрин и г-жи Граслен Фаррабеш побледнел и замер не в силах произнести ни слова. Он понял, как деятельно добра была одна и как страдала в разлуке другая. Вероника увела кюре, который, в свою очередь, собирался увести ее. Как только они отошли достаточно далеко, чтобы их не могли услышать, г-н Бонне пристально посмотрел на свою духовную дочь, и она, покраснев, с виноватым видом опустила глаза
— Вы позорите милосердие, — сказал он сурово.
— Но почему? — возразила она, поднимая голову.
— Милосердие настолько же выше любви, сударыня, — продолжал г-н Бонне, — насколько человечество выше одного человека. Все это сделано не от чистого сердца, не во имя одной лишь добродетели. С высот человечности вы упали до культа отдельного человека! Благодеяние, оказанное вами Фаррабешу и Катрин, таит в себе воспоминания и задние мысли, а потому не является заслугой в глазах господа. Вырвите сами из своего сердца жало, оставленное там духом зла. Не лишайте ценности свои деяния. Придете ли вы, наконец, к святому неведению творимого вами добра? Только в нем высшая награда человеческих поступков.
Госпожа Граслен отвернулась и отерла слезы, которые показали кюре, что он коснулся кровоточащей раны в ее сердце. В это время подошли Фаррабеш, Катрин и Бенжамен, чтобы поблагодарить свою благодетельницу, но она знаком велела им удалиться и оставить ее наедине с г-ном Бонне.
— Видите, как я всех огорчила, — сказала она, указав на их опечаленные лица, и кюре, послушавшись своего доброго сердца, знаком велел им вернуться.
— Будьте счастливы, — сказала тогда Вероника. — Вот указ, который возвращает вам гражданские права и избавляет от всех унизительных формальностей, — добавила она, протягивая Фаррабешу бумагу, которую держала в руке.
Фаррабеш почтительно поцеловал Веронике руку и посмотрел на нее долгим взглядом, нежным и покорным, спокойным и беспредельно преданным, как взгляд верного пса.
