Местечко Сегельфосс - Гамсун Кнут (книги бесплатно без .txt) 📗
– Ну, вы теперь так хорошо освоились друг с другом, что я могу уйти, – сказал он.
На это они опять засмеялись, но Марианна недовольно протянула:
– Партитура! Он занят какой-то вечной партитурой!
– Он – вундеркинд, – сказал Антон.– Он счастливчик, родился в рождественский сочельник и почти сразу же заиграл на рояле. Но с ним происходит, должно быть, то же, что со всеми такими детьми: когда ребенок вырастает, чудо исчезает. Не правда ли, Виллац?
Это задело почти что за живое. Марианна низко опустила голову, Виллац ответил:
– Хе-хе, весьма возможно, что ты прав! Ну, прощайте пока! И будьте паиньки!
Но Антон очень скоро заметил, что ему следовало уйти вместе с Виллацем. Марианна смотрела ему вслед в окно и говорила уже невесело. Немного помогло и то, что Антон по всему был очень остроумен, говорил приятные вещи и признавался, что приехал сюда исключительно для того, чтобы увидеться с нею; Марианна отвечала:
– Да не может быть! Неужели это правда? Положим, я постаралась произвести на вас неизгладимое впечатление лет десять, двенадцать тому назад.
Антон ежедневно ходил к господину Хольменгро и приносил с собой молодость, веселость и развязность. Он замечал, что Виллац продолжает стоять на его пути, – этот человек с усадьбой и музыкальным талантом, в остальном же – совершенное ничто, тогда как у него самого настоящее дело. Ведь это же все чепуха, из Виллаца ни черта не выйдет, почему же он все-таки пользуется предпочтением? На что это похоже? Однажды, когда они сидели все вместе и разговаривали, она сняла с его плеча пушинку, и можно было подумать, что пушинка пристала к ее собственному плечу, так спокойно и естественно она ее сняла.
Мы прощаем тем, кто выше нас, да, это так. Но мы не прощаем равному, если он в чем-либо превзойдет нас. Антон привык идти вперед без задержки, – здесь он споткнулся. Это не образумило его. У него были даже точки соприкосновения с хозяином дома, с господином Хольменгро, они с интересом разговаривали о войне на Востоке, о пароходстве в Южной и Центральной Америке, о тоннаже, – во всех этих вопросах Виллац был, практически говоря, полнейший неуч и только слушал. То, что он – нуль, должно было бы повредить ему, умалить его шансы до минимума, – ничего подобного! Боже, что за чепуха! А ведь господин Хольменгро еще смотрел на Антона с таким уважением во время этих разговоров.
– Ваши расчеты на Южную Америку, конечно, совершенно правильны, господин Кольдевин, – если вам повезет!
Антон отвечал:
– Баркас, наверное, будет счастливым – он называется «Жар-Птица»!
Так прошла первая неделя.
И вот теперь друзья сидят вдвоем и чувствуют, что дружба их стала довольно прохладной. Антон повторяет, что у Полины какие-то необыкновенные глаза, но говорит, что это почти все, что у нее есть.
– Ты имеешь в виду приданое? – язвительно спрашивает Виллац.
– Может ли она заведовать хозяйством? – спрашивает Антон.– У нас есть дача, там коровы и сепаратор. Это величайшая комедия: по вечерам, когда коровнице некуда спешить, она со сна чуть сама не валится в сепаратор, по утрам же, когда ей некогда, она крутит ручку, как угорелая, чтоб поскорее отделаться. Может, и Полина в таком же роде?
– Нет, – сказал Виллац.
Антон посмотрел на него и усмехнулся:
– Извини, что я слегка усмехнулся: ты делаешь некоторые вещи так же, как делал твой отец. Ты его копируешь.
Виллац собрался уходить. Антон выразил изумление, что хозяин так бесцеремонно обращается с высокочтивым гостем: позволяет себе уйти от него. Что же в таком случае делать гостю?
– Если бы ты, например, пошел опять к господину Хольменгро, – сказал Виллац, – ты избавил бы меня от необходимости сидеть здесь и слушать твои грубости.
– Наверное, опять партитура?
– Да. Партитура.
– Вечная партитура, как сказала фрекен Марианна. Нет, во-первых, я не собираюсь сегодня к господину Хольменгро. Ты с такой готовностью отправляешь меня к ним, почему это? Потому что я насколько безвреден?
– Ты не совсем безвреден. Ты вредишь самому себе.
– На это то ты и надеешься. Знаешь что, я не чокнулся с тобой этим последним глотком ликера, я допью его один.
– Постыдись! Ведь ты мой гость.
– Нет, я не пойду сегодня сразу к господину Хольменгро, – продолжал Антон.
– Туда я пойду попозже, а сначала в другое место. Как зовут этого молодого господина, что был здесь?
– Ты спрашиваешь про Теодора? Теодор Иенсен, Теодор из Буа, лавочник.
– Отлично. Я обдумал и чувствую себя оскорбленным, что ты обошелся с ним так свысока. Что он тебе сделал?
– Ничего.
– Этот молодой человек – торговец, деловой человек, в некотором роде мой коллега, разумеется в меньшем и более узком масштабе. Я оскорблен за него, ты его не проводил.
– Нет.
– Почему?
– Потому что не хочу, чтоб он ко мне приходил.
– Ведь ты сам назвал его толковым человеком? Разумеется, он гораздо дельнее тебя. Человек, у которого есть почва под ногами. А ты ведь – ничто.
– Отсутствие коммерческого воспитания мешает мне ответить тебе, – сказал Виллац.– Ничто? Что за чушь! Это звучит странно, но даже и самый ничтожный человек – кое-что. Возьми, например, дельца, посредника: он покупает не для потребления, а для перепродажи с прибылью. Представь себе, что все люди начнут сами покупать все нужное для своего потребления, и посреднику конец. Так легко его устранить. Тебе и Теодору Иенсену конец. Вы и есть то ничто, о котором ты упомянул. Но все-таки кое-что вы собой представляете, вы, например, обладаете способностью одного пускать к себе в дом, а другого не пускать.
– Я пойду сделаю ему визит, – сказал Антон.– Извини, что я не слышал ни слова из твоего философского рассуждения. Ты, кажется, сказал, что обладаешь способностью не пускать в свой дом, кого хочешь? Это надо понимать вообще?
– Перестань говорить глупости.
– Если это относится к моему коллеге Иенсену, то относится и ко мне.
– Ты хочешь заставить меня вспылить? Этого ты хочешь? – спросил Виллац с особым ударением.
– Мне все равно, что бы ты ни сделал! – ответил Антон.– Выйдем вместе, нам немножко по пути. Я иду к моему коллеге. Пожалуйста, не воображай, что я раздумаю.
А Антон Кольдевин действительно пошел в Буа, будто бы за табаком, и имел долгую беседу с Теодором. Его познакомили с положением: Буа находится в состоянии раздела, здесь будут торговать две сестры и поверенный по делам, а сам Теодор открывает дело рядом, – все это, конечно, безумие и самоубийство, но неотвратимо. Антон был очень любезен с Теодором, а Теодор в свою очередь чуть не лопался от важности перед приезжими гостем.
Он собирается устроить осенний праздник, говорил он, пикник с музыкой и угощением на моем птичьем острове…
– У вас есть и птичий остров?
– О-о, мало ли что у него есть: тресковые промыслы, птичий остров, генеральная агентура «госенского» масла, театр…
– Подумайте, птичий остров! С гагарами, гагачьим пухом?
Теодор кивает: чудеснейший товар, первоклассный. Маленькая избенка на острове. Если б он осмелился питать надежду, что такой человек, как господин Кольдевин, согласится принять участие в празднике…
– Отчего же, спасибо, что невозможно. Подумать только, пикник на птичьем острове, да ведь это все равно, что молоть бриллианты на еду! Когда же это будет?
– Через несколько времени. Нельзя раньше осени, пока птицы не улетят с острова…
– Я спрошу фрекен Хольменгро, не поедет ли и она, – сказал Антон.
Впрочем, Антон Кольдевин сделал этот визит не только ради своего коллеги Теодора, но и ради его сестры, той, что служила камеристкой у консула Кольдевина в Вестландии. Надо же было Антону из вежливости навестить ее родных, но он не особенно распространялся на эту тему.
– Вам кланяется ваша сестра, – сказал он.
– Благодарю вас, – ответил Теодор, – она скоро приезжает, и тоже будет выбрасывать меня вон!
Антон отправился к господину Хольменгро и застал там Виллаца. Виллац пошел туда, а совсем не на кирпичный завод, к своей партитуре! Вот хитрая душа, черт знает! Антон больше не станет с ним считаться и уедет раньше срока! Виллац, конечно, мог бы сгладить впечатление, если б объяснился, но нет, он не объяснился; он мог бы сказать, что попробовал работать, как и было на самом деле, но ничего не вышло, он не сдвинулся с места и сегодня, как уже за много дней до того, поэтому пошел на люди, чтоб немножко освежиться. Он не сказал ни слова. Это было его английское кривляние – молчать. Антон от души презирал английское кривляние.
