Местечко Сегельфосс - Гамсун Кнут (книги бесплатно без .txt) 📗
– Я был у купца Иенсена, – сказал Антон.– Он пригласил меня на праздник, который устраивает осенью на своем птичьем острове. Это наверное будет забавно, я принял приглашение. Я приеду опять и непременно буду.
«Отлично, значит, ты опять к нам приедешь! – мог бы сказать Виллац.
«Возьмите меня с собой на праздник! – могла бы сказать фрекен Марианна.
Никто из них не сказал ни слова.
– У адвоката тоже будет осенний праздник, – проговорила наконец фрекен Марианна.—Ты пойдешь, Виллац?
– А меня пригласят? – спросил он. Молчание.
– Это на тебя не похоже, – сказала вдруг Марианна, – добиться приглашение только для того, чтоб отказаться.
Антон посмотрел на обоих с изумлением; выходит, что они в ссоре, грызутся?
Пусть делают, что хотят, он не желает больше слушать.
– Извините, фрекен Марианна, – сказал он, – я, собственно, пришел к вашему отцу. Как вы думаете, могу я поговорить с ним минутку?
– Посиди и подожди, он наверное придет, – ответил Виллац и собрался уходить.
– Отец на мельнице, – сказала Марианна.– Я не знаю, когда он вернется. Отчего бы нам не пойти туда всем вместе, может, мы его встретим?
Пошли все вместе. Виллац немножко неохотно и посмотрел сначала на часы.
Они вышли на большую проезжую дорогу между мельницей и пристанью, там стоял человек и ждал. Это был Конрад. Он поклонился и шагнул вперед, словно собираясь заговорить, но остановился один Антон, остальные прошли дальше.
– Зачем ты так сказала? – спросил, смеясь, Виллац.– Он подумает, что мы поссорились.
Глаза Марианны сделались длинными и узкими, почти совсем закрылись.
– А пусть себе думает! – сказала она.– Не все ли равно! – и перешла к другому: – У нас опять нелады с рабочими.
– Опять?
– Я не знаю в точности причины, да много ли для этого нужно? Насколько я понимаю, они разобиделись из-за какой-то бумажки, записки в Буа. Они брали там товары и записывали их на счет мельницы; теперь папа распорядился, чтоб на мельницу не отпускали никаких товаров без записки от заведующего мельницей или рабочего старосты. Вот эту-то записку рабочие и требуют отменить: это, говорят, издевательство, все равно, говорят, что наклеивать на себя ярлык.
– Да, они стали ужасно щепетильны, – сказал Виллац.
– Но потом все успокоилось, и по весьма основательной причине. Оказывается, Оле Иоган не умеет писать, и вот рабочие сами пишут вместо него и выписывают, что хотят. Ха-ха-ха, ну, как же не смеяться! Никто не ходил за записками к Бертелю из Сагвика, потому что он умеет писать, все ходили к Оле Иогану. А в конце концов не стали ходить ни к кому, а писали сами; тогда у Теодора возникли подозрения, и дело раскрылось. Сегодня к папе пришли двое и сказали: пусть виновные заплатят за товары, которые они получили обманным образом! – Я их уволю, – сказал папа. На это они не согласились. И папе пришлось пойти с ними на мельницу для переговоров.
– Он пошел с ними договариваться? – спрашивает Виллац.
– Что же ему было делать!
– Не понимаю, что за охота твоему отцу возиться с мельницей.
– Наверно, у него есть свои причины, не знаю.
У каждого свои причины. Мне следовало бы дать ему зятя, который бы ему помогал, – сказала Марианна, – а я этого не делаю.
– Попробуй только! – шутливо сказал Виллац.
– Вообще, мне надо дать ему зятя, – продолжала Марианна, – но я, конечно, этого не сумею.
Виллац засмеялся громко и уверенно, как собственник:
– Подожди еще немножко, – сказал он, – месяц или около этого, а может быть и меньше. У меня ведь не все дни неудачные.
– Мы ждем партитуры. Вот чего мы ждем.
– Мне хочется достигнуть чего-нибудь большего, чем теперь, к тому времени, когда ты удостоишь меня согласием. Оцени хорошенько эту благородную черту твоего почтительнейшего слуги.
Марианна, видимо, не могла поддерживать тот же шутливый тон, а может быть и не хотела. Ей следовало бы понять по манере Виллаца, что веселость его деланная и весь легкий тон его речи неискренен. Разве она не видела, как дергались его брови? И дергались тем сильнее, чем определеннее она говорила. Эти обнаженные фразы, конечно, оскорбляли его, – она ведь вовсе не стремилась пристроиться. Ах, эти необдуманные выражения, когда она оставит их! Он отлично знал, что по натуре она совсем не груба, до сегодня она была нежна и ласкова, как в дни детства, когда просила, чтоб он поцеловал ее «длинную-длинную минутку». Но он знал также, что ее путешествия и позднейшие знакомства изменили многое в ее взгляде. Она бывала иногда дерзка, дерзостью современной Норвегии, кое-что из новых нравов привилось и ей. Одобрение, с каким она встречала в обществе какую-нибудь смелую, откровенную фразу, составляло для него муку, много раз это отдаляло их друг от друга и кончалось ревностью и размолвками.
Но Марианна – о, она была коварная, как ее прабабушка-индианка, и отлично знала, что делает. «Гнуться или ломаться!» – верно думала она.
Марианна сказала:
– Антон, я слышу, остается. Нет, – продолжала она, – уж если ты вбил себе что-нибудь в голову, Виллац, этого из тебя не выбьешь.
– Да, я очень скучный, – согласился он. Тогда у нее вырвалось:
– Мне кажется, мы слишком уж привыкли к тому, что в течение стольких лет нас предназначали друг для друга.
Должно быть, это было непререкаемо верно, потому что он несколько раз кивнул. Антон догнал их бегом.
– Извините, что я отстал, – сказал он.– Виллац, меня просили передать тебе благодарность.
Виллац нахмурился. Он, конечно, понял, чего дожидался Конрад, и умышленно прошел мимо, как бы не заметив.
– Да, меня просили передать тебе благодарность, – продолжал Антон, не смущаясь.– Я не передам ее без квитанции. Ты только смотришь на меня?
– Да. Я, так сказать, смотрю на тебя.
– Что бы ты ни делал, – продолжал Антон, – в наших местах такое поведение тебе не сошло бы с рук. Приходит человек и хочет поблагодарить тебя за что– то, а ты даже не слушаешь его, не видишь его.
Виллац ответил:
– Ты побеседовал с ним. Ты умеешь, обходиться с народом.
– Господи, можно ли до такой степени ломаться! – от души воскликнул Антон.
– Не понимаю, что тебе за охота! Твой отец поступал так или иначе, потому что это было в нем, искренно; но ты – ты просто в роде управляющего величием, оставленным твоим отцом.
Марианна расхохоталась и рассмешила Виллаца.
– Хорошенький тон для друга и гостя! – сказал он.– Антон словно на иголках от страха – а вдруг он будет недостаточно груб.
– Я умею обходиться с народом! – сердился Антон.– Да, что ж поделать! Я не завидую твоей мрачности, она закрывает для тебя жизнь разными тонкостями и глупостями. Посмотри, вот это жизнь! – сказал он, протянув руку.
Навстречу ехали двое возчиков, они грузили муку, и лица у них были до смешного одинаковые. «Но!» – погоняли они лошадей. Телеги скрипели под тяжелым грузом, люди шли рядом с возами, изо дня в день шли рядом. По прибытии на пристань они сваливали муку и нагружали рожь, везли рожь на мельницу и опять забирали на пристань муку. Изо дня в день, изо дня в день!
– Мне кажется, я вижу, как ты принимаешь участие в этой жизни! – сказал Виллац.
– Я участвую в ней по-своему, – ответил Антон.– За этим-то я и ищу господина Хольменгро, мне нужно маленькое разъяснение, намек. Я тоже хлопочу и тружусь, хоть и не с мукой. А ты иди домой, Виллац, и женись на красавице Сюннэве Сольбаккен.
И опять Марианна засмеялась, на этот раз одна.
– А он не смеется, – сказала она.– Ты не смеешься, Виллац?
– Разве, что ты прикажешь найти это забавным, – ответил он.
Господин Хольменгро шел им навстречу, приветливо кланяясь, спокойно, как счастливый отец для всех и вся, чудо равновесия. Марианна спросила, уволил ли он грешников, но отец только улыбнулся и ответил, что грешников оказалось слишком много.
– Вот ты, поклонник жизни, тут есть кое-что интересное для тебя, – обратился Виллац к Антону. Все трое ввели его в курс дела, и Антон, выслушав, заключил:
