Плат Святой Вероники - фон Лефорт Гертруд (читать книги онлайн .TXT) 📗

Так прошли несколько недель моей новой жизни. И вот в один прекрасный день Жаннет стала журить меня за то, что я, по ее словам, совершенно отдалилась от тетушки Эдельгарт, которая всегда проявляла столько искренней заботы обо мне. Жаннет, моя прежняя бонна и первая учительница, была маленькая, уже немолодая француженка с умным, немного сморщенным и невыразительным, мышиным личиком. Весь ее облик становился с каждым годом все неприметней, так что у меня еще в детстве порой рождалась тягостная фантазия, будто Жаннет когда-нибудь просто растворится в воздухе. Я отчетливо помню, что чувство это появлялось всякий раз, когда она задерживалась в городе и приходила позже условленного времени. И эта фантазия переходила в неподдельный страх, потому что Жаннет была неразрывно связана с нами, как член семьи. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, она позволила обращаться к ней по-родственному на «ты», и эта перемена не стоила мне никаких усилий. Я никогда не воспринимала ее как объект почтительного уважения, напротив, недостаток такого рода уважения стал даже на некоторое время предметом тревоги моей бабушки, так как ребенком я не раз позволяла себе в отношении Жаннет маленькие безобидные шалости. Я помню, например, как однажды за несколько минут до начала урока я сняла туфли и поставила их за занавеску так называемого гардероба, так, чтобы выглядывали только носки; Жаннет, войдя в комнату и увидев их, должна была подумать, что я спряталась за занавеской. Все получилось, как и было задумано, и я с восторгом слушала из своего укрытия в соседней комнате, как добродушная Жаннет терпеливо увещевает меня, обращаясь к занавеске. Бабушка, которая, несмотря на всю свою снисходительность к шалостям юности, все же придавала большое значение авторитету, была немного шокирована моей проделкой.

– Когда я была девочкой, – сказала она, – мы с уважением относились даже к пробке от чернильницы учителя!

Но Жаннет легко восприняла эту историю: она знала, что можно обойтись и без уважения к пробке от чернильницы, к тому же она просто не в состоянии была отравить кому бы то ни было радость шутки. Она и сама любила пошутить, особенно если кто-нибудь из нас был чем-то раздосадован. В такие минуты она умела быть необычайно потешной, и этой своей совершенно особенной, присущей только ей одной потешностью она сознательно пользовалась и не раз с легкостью обращала наши огорчения в веселье.

Жаннет всегда была весела, даже тогда, когда, казалось бы, должна была печалиться. Когда ее за это хвалили, она отвечала, что несчастливые дни тоже надо принимать с благодарностью и радостью, иначе уныние совсем одолеет. Любовь Жаннет к веселью покорила сердце бабушки, и между ними возникло нечто вроде внутреннего родства, хотя, безусловно, разница их характеров была велика. Бабушка словно парила над неприятностями и загадками жизни: она, казалось, была настолько далека от них, что просто их не замечала. Жаннет, напротив, в решающие минуты почти ласково склонялась к вещам, и они отвечали ей тем же.

Особенно это проявлялось во всем, что связано было с одним действительно печальным обстоятельством ее жизни. В молодости Жаннет имела несчастье выйти замуж за одного музыканта, талантливого, но совершенно безвольного человека, который давно оставил ее, чтобы предаться развлечениям с разными распутными особами. Однако он до сих пор время от времени являлся к своей бывшей супруге, чтобы излить душу. Мы называли его Мсье Жаннет, нам казалось нелепым признавать за ним право на собственное, отдельное имя, поскольку он, будучи существом слабым и жалким, искал опоры в своей бедной маленькой жене, вместо того чтобы самому подставить ей плечо. Жаннет каждый раз окружала его ласковой заботой и старалась облегчить его страдания, но так как его приводило к ней не столько раскаяние, сколько муки похмелья, то в конце концов все оставалось по-старому. Бабушку, пытавшуюся оградить Жаннет от корыстного эгоизма мужа, всегда возмущали его визиты. Она требовала, чтобы та наконец указала этому бездельнику на дверь, а однажды даже пригрозила Жаннет увольнением, если она не послушается. Жаннет приняла угрозу с невозмутимой приветливостью, но продолжала поступать так, как считала нужным, и, конечно же, никто и не думал ее увольнять; порой мне даже казалось, что бабушка в душе осталась очень довольна неповиновением. Впрочем, никто из нас не мог и представить себе нашего дома без Жаннет, потому что она всегда в нужную минуту, не дожидаясь просьб и приглашений, оказывалась именно там, где ждали ее помощи или совета. Трудно было найти ее лишь в одном случае – когда хотелось поблагодарить ее за что-либо.

– Откуда ты всегда знаешь, чего именно мне сейчас хочется, Жаннет? – спросила я ее однажды, когда она каким-то чудом угадала, что я хочу апельсин.

– Я прочла слово «апельсин» на твоем бледном личике, Зеркальце, – ответила Жаннет. – Но иногда мне кое-что подсказывает мой ангел-хранитель.

Она, как я уже говорила, называла меня Зеркальцем, когда мы оставались вдвоем, и обычно прибавляла к этому имени всевозможные цитаты, часто переделывая их сообразно случаю на смешной лад: «Зеркальце, киска» [12], «Зеркальце, тебя я знаю» или «Зеркальце, зеркальце на стене, кто всех краше в моей стране?» – на что я со смехом отвечала: «Бабушка!» Ибо Жаннет все воспринимала с такой непосредственностью и приветливостью, что мне и в голову не приходило утаить от нее что-либо, как это, например, иногда хотелось сделать в отношении тетушки Эдельгарт. Впрочем, это все равно бы не удалось, так как Жаннет и сама в какой-то мере обладала тем свойством, которое приписывала мне и за которое прозвала меня Зеркальцем.

– У меня ты это видишь по лицу, а вот у тетушки Эдельгарт тебе непременно подсказывает твой ангел-хранитель, верно? – сказала я.

Жаннет едва заметно кивнула: она больше всех из нас страдала от замкнутости тетушки и, конечно же, прекрасно поняла, что я хотела этим сказать. И все-таки Жаннет была единственным человеком, с которым тетушка время от времени могла немного облегчить душу беседой.

– А как ты узнаешь, чего хочет бабушка? – спросила я.

– Ах, с бабушкой проще всего! – воскликнула Жаннет. – Она всегда сама без обиняков говорит, чего ей хочется.

Жаннет была бесконечно предана бабушке, душой же она тянулась к тетушке Эдельгарт, ради которой бабушка и оставила Жаннет в нашем доме, когда ее служба в качестве моей бонны закончилась. Правда, тетушка не выказывала к ней особой нежности, как, впрочем, она не выказывала ее и ни к кому другому, и бабушка, радовавшаяся, если ее дочь хотя бы не отвергала общества самых близких людей, конечно же, радовалась тому, что рядом с ней оказался человек, который ее искренне любит. А Жаннет и в самом деле любила ее: казалось, будто она видит тетушку совсем другими глазами, не такой, какой видели ее мы. Я помню, как она придумала удивительное и совершенно неожиданное, во всяком случае для меня, толкование ее имени.

– Твоя тетушка носит имя Эдель [13], – сказала она мне, – чтобы все всегда считали ее лишь такой, какая она есть.

Жаннет ничуть не смущала прохладная сдержанность тетушки. Ее привязанность к ней была настолько глубока и самоотверженна, что могла существовать совершенно независимо от тетушкиных чувств, отчего казалась такой же загадочной и фатальной, как и ее верность Мсье Жаннет. В действительности же и то и другое было, разумеется, всего лишь незримыми излияниями той таинственной жизни, которой маленькая Жаннет каждое утро, день за днем, причащалась во время своих тихих хождений к алтарю, – о них знали все в доме, но бабушка никогда даже не упоминала о них, а тетушка Эдельгарт говорила о них со странной неловкостью. Однако я чувствовала, что они особым образом отражаются не только на отношении Жаннет к моей тетушке, но и на тетушкином отношении к Жаннет.

Итак, в один прекрасный день Жаннет стала ласково выговаривать мне за то, что я, по ее мнению, совершенно отдалилась от тетушки Эдельгарт, которая всегда проявляла столько искренней заботы обо мне. Я простодушно ответила ей, что как раз несколько минут назад я была у нее и оставила ей для починки свое порвавшееся платьице. Жаннет спросила меня, неужели я и в самом деле полагаю, что оказываю тетушке особые знаки внимания, беспокоя ее подобными мелкими, чисто внешними нуждами.