Дни в Бирме - Оруэлл Джордж (читать книги онлайн бесплатно регистрация .TXT) 📗
24
Около шести вечера усилиями дергавшего за веревку старого Мату под крохотным церковным шпилем слабенько затренькал невесомый цинковый колокол. Сквозь струи ливня плац сиял бликами многоцветных закатных отражений. К шумящему дождю уже привыкли. Христианская община Кьяктады, числом ровно пятнадцать членов, подтягивалась в храм.
У крыльца собрались и Флори, и держащий у груди серый топи мистер Макгрегор и прочие, и, разумеется, раньше всех прискакавшие в свежевыстиранных солдатских обносках господа Франциск и Самуил, для которых каждый приезд духовного наставника бывал событием грандиозным. Надевший в доме представителя комиссара поверх рясы стихарь, высокий седовласый священник с благородно иссохшим лицом приостановился возле ворот. Несколько натянуто улыбаясь, его преподобие безмолвно щурился через пенсне, лишенный возможности как-либо объясниться с четырьмя кланявшимися новообращенными юными христианами из племени каренов. Среди паствы присутствовал также постоянно являвшийся, никому не известный, жавшийся позади дочерна смуглый индиец (несомненно, еще младенцем отловленный и крещеный миссионерами в их тщетной охоте за взрослым туземным населением).
С холма спускались Лакерстины, оба супруга и племянница в лиловом платье. Флори уже видел Элизабет утром в клубе, где на минуту довелось остаться с ней наедине. Он спросил только:
– К лучшему, что Веррэлл уехал?
И ее тихое «да» вполне заменило долгие объяснения. Флори обнял ее, она откликнулась – в утренних ярких лучах, беспощадно высвечивавших пятно на щеке, – откликнулась охотно. Упала ему на грудь, как ребенок, ищущий защиты. Он приподнял ее нежный подбородок, хотел поцеловать, она вдруг вскрикнула. Кто-то вошел, секунды не хватило произнести «будете ли вы моей женой?», но теперь времени предостаточно. Может быть, в следующий же свой приезд священник их обвенчает.
От клуба втроем приближались, хватив напоследок еще по чарочке для бодрости, Вестфилд, Эллис и новый полицейский офицер. За ними следовал занявший инспекторский пост Максвелла худой сутулый господин с абсолютно лысым черепом, зато пучками необычайно пышных бакенбард. Флори успел лишь бросить Элизабет «добрый вечер». Звонарь Мату, видя, что все собрались, перестал дергать колокольную веревку, и священник, в сопровождении мистера Макгрегора, Лакерстинов, а также верных духовных чад каренов, прошествовал к алтарю. Эллис, дохнув облачком виски, хохотнул в ухо Флори:
– Равняйсь, смирно! На парад гундосить шагом марш!
Под руку с новым офицером они замкнули процессию прихожан (молодой весельчак, вихляя задом на манер солистки пуэ). Флори уселся в одном ряду с Элизабет, справа от нее, впервые рискнув открыто повернуться меченой щекой. «Глазки прикрой, детка, и посчитай до ста», – шептал Эллис чуть не падавшему со скамьи, неудержимо прыскавшему приятелю. Мадам Лакерстин поставила ногу на педаль фисгармонии размером с дамский письменный столик. Мату за дверью принялся дергать висевшее над передними («европейскими») скамьями опахало. Фло, проскользнув, свернулась у ног Флори. Служба началась.
Смутно помнивший молитвенный ритуал, Флори почти не слушал, вместе со всеми опускаясь на колени и беспрестанно восклицая «аминь» под шелестящий сзади богохульный комментарий Эллиса. Мысли рассеянно блуждали. В сиянии счастья Эвридика возвращалась из ада. Закатный луч, упав сквозь раскрытые двери, вызолотил шелк на солидной спине мистера Макгрегора узорной царственной парчой. Хотя здесь, на виду у всех, Флори держался, ни разу даже не взглянув на Элизабет, от нее отделял лишь узкий проход, так что слышался каждый шорох ее платья, каждый вздох и, казалось, само нежнейшее дыхание ее тела. Несмотря на старательное накачивание мехов, издырявленные легкие фисгармонии простужено сипели. Пение псалмов звучало своеобразно, составляясь из звучного баритона мистера Макгрегора, стыдливого бормотания остальных белых и прилежного мычания каренов, не знавших ни слова по-английски.
Опять на колени, под шепот Эллиса «скрип-скрип, коленки драные!». Смеркалось, барабанил дождь по крыше, шумели за стеной деревья. Сквозь пальцы прижатых к лицу ладоней Флори видел кружение опавших листьев за окном; вот так же двадцать лет назад утром по воскресеньям, завораживая его взгляд плавным трепещущим полетом, кружилась бурая листва в окне присыпанной первым снежком соседней церкви. Сначала? Сбросив, забыв всю грязь последних лет? Украдкой из-под ладони он поглядел вправо: Элизабет на коленях, голова опущена, лицо прикрыто руками в трогательных конопушках. Когда они поженятся… когда они поженятся! Как милы станут мелочи их дружной жизни в этом радушном чужедальнем краю! Вот он, усталый, возвращается с просеки, а она бежит навстречу из палатки, и К°-Сла уже тащит бутылку пива. Вот она идет рядом по лесу, разглядывая диковинные цветы и хохлатых пичужек в ветвях баньяна, вот они сквозь сырой туман шагают по болоту и палят из засады в диких уток. Дом она совершенно переделает, превратит холостяцкую нору в уютную гостиную, с новой мебелью из Рангуна, букетом розовых бальзаминов на столе, с акварелями в рамках над черным роялем. Да, прежде всего – рояль! Не особенно музыкальному, Флори рояль всегда виделось воплощением прекрасного утонченного быта. Навеки сгинут вычеркнутые из жизни последние десять лет гнусных пьянок, одинокой хандры, лжи, всей этой помойной карусели со шлюхами, ростовщиками, пакка-сахибами.
Священник взошел на маленькую, приспособленную для церковных нужд школьную кафедру, достал стопку листочков и, откашлявшись, возгласил: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Аминь!»
– Не тяни, Христа ради! – в унисон бормотнул Эллис.
Минуты текли, мерно рокотали слова проповеди, Флори не слушал, погруженный в мечты. Когда они будут вместе, вот когда они будут вместе, все…
А? Что? Что такое?
Замерший на полуслове священник, сняв пенсне, огорченно указывал им на кого-то в дверях церкви, откуда неслось наглое, хриплое:
– Пайк-сэн-пэй-лайк! Пайк-сэн-пэй-лайк!
Все повскакали со скамей и обернулись. Добившись общего внимания, Ма Хла Мэй оттолкнула с порога старого Мату, вошла и завопила, грозя кулаком:
– Пайк-сэн-пэй-лайк! Пайк-сэн-пэй-лайк! Ага, я к этому, этому Флори! Вон он, Флори, расселся там впереди! Ну-ка иди сюда, трус подлый! Отвечай, где деньги, которые мне обещал?
Безумный визг ошеломил сидевших в церкви, люди оцепенели, глядя на нее – настоящую базарную ведьму, осыпанную грязной пудрой, нечесаную, в изодранном лонги. Под ложечкой свело ледяным ужасом. О боже, боже! Неужели Элизабет поймет сейчас, что это и есть та самая его любовница? Поймет! Нет никакой надежды, сто раз прозвучало его имя! Услышав знакомый голос, Фло выбралась из-под скамьи и подбежала к Ма Хла Мэй, приветливо виляя хвостом. Страшная оборванка без устали вопила, перечисляя преступления обидчика:
– Смотрите, белые мужчины, белые женщины! Глядите на меня, голодную, бездомную! Глядите на мои лохмотья! Глядите, до чего довел! И сидит, притворяется, что знать не знает! Выкинул как паршивую собаку и дела нет! Ну так смотри, смотри, подлец, на тело, которое ты столько целовал! Смотри!..
И она стала срывать с себя тряпки, обнажаясь, демонстрируя величайший позор для бирманки. Фисгармония резко запищала (судорожно качнулась миссис Лакерстин), люди опомнились, зашевелились. Беззвучно шлепавший губами священник обрел голос и строго повелел «удалить эту женщину».
Сжав зубы, упорно глядя в стену, Флори силился выглядеть спокойным, но лицо его помертвело, со лба катил пот. Самуил и Франциск, впервые в жизни, может, сделав нечто полезное, бросились и выволокли из церкви визжавшую Ма Хла Мэй.
Крик постепенно удалялся, замирал, наконец настала полная тишина. Все еще находились под сильным, тягостным впечатлением. Даже Эллис враждебно помрачнел. Флори не мог ни двинуться, ни открыть рот – сидел, окаменев, не отрывая глаз от алтаря, белый как покойник, со своей будто воспаленной черно-багровой отметиной. Взглянувшую на него Элизабет передернуло от острой физической брезгливости. Хотя что именно кричала тут бирманка, она не поняла, смысл сцены был абсолютно ясен. Любовник этой вот вопившей грязной твари? Бр-р, мерзость! Но противнее, противней всего на свете, его старое страшное лицо. Не лицо, а могильный череп, по которому какой-то живой нечистью ползет огромное безобразное пятно. О, лишь сейчас она увидела, сколь унизительно, сколь непростительно это уродство!
