Убить пересмешника - Ли Харпер (книги полностью бесплатно TXT) 📗
Её отец увидел это. Что он на это сказал, мы знаем из показаний обвиняемого. Что же сделал её отец? Мы не знаем, но имеются косвенные улики, указывающие, что Мэйелла Юэл была зверски избита кем-то, кто действовал по преимуществу левой рукой. Отчасти мы знаем, что сделал мистер Юэл: он поступил так, как поступил бы на его месте каждый богобоязненный христианин, каждый почтенный белый человек. Он добился ареста Тома Робинсона, дав соответствующие показания, которые, несомненно, подписал левой рукой, и вот Том Робинсон оказался на скамье подсудимых, и вы все видели, как он присягал на библии, видели, что у него действует только одна рука — правая.
Итак, тихий, порядочный, скромный негр, который был столь неосторожен, что позволил себе пожалеть белую женщину, вынужден оспаривать слова двух белых. Не стану вам напоминать, как они выглядели и как вели себя, когда давали показания, — вы сами это видели. Свидетели обвинения, за исключением шерифа округа Мейкомб, предстали перед вами, джентльмены, перед судом, в бесстыдной уверенности, что в их показаниях никто не усомнится, в уверенности, что вы, джентльмены, как и они, исходите из предположения — порочного предположения, вполне естественного для людей подобного сорта, — будто все негры лгут, все негры безнравственны от природы, всех негров должны опасаться наши женщины. А это по самой сути своей, джентльмены, есть ложь, чёрная, как кожа Тома Робинсона, и вы не хуже меня знаете, что это ложь. А между тем вам известна и правда, вот она: некоторые негры лгут, некоторые негры безнравственны, некоторых негров должны опасаться женщины — и белые и чёрные. Но ведь то же самое можно сказать обо всём человечестве, а не только об одной какой-то расе. В этом зале не найдётся ни одного человека, который бы ни разу за всю свою жизнь не солгал, ни разу не поступил безнравственно, и нет на свете мужчины, который хоть раз не посмотрел бы на женщину с вожделением.
Аттикус замолчал и достал носовой платок. Потом снял очки и протёр их, и мы сделали ещё одно открытие: никогда до этой минуты мы не видели, чтобы он вспотел, — он был из тех, на чьём лице никогда не увидишь испарины, а сейчас оно блестело, как от загара.
— Ещё одно, джентльмены, и я заканчиваю. Томас Джефферсон сказал однажды, что все люди созданы свободными и равными; янки и моралисты из вашингтонских департаментов вечно нам об этом твердят. Ныне, в тысяча девятьсот тридцать пятом году, есть люди, которые склонны повторять эти слова к месту и не к месту по любому поводу. Вот вам один из самых нелепых примеров: педагоги переводят из класса в класс тупиц и лентяев наравне со способными учениками и пресерьёзно объясняют, что иначе нельзя, ибо все люди созданы равными и дети, оставляемые на второй год, невыносимо страдают от сознания своей неполноценности. Но мы знаем, люди не созданы равными в том смысле, как кое-кто хочет нас уверить: одни выделяются умом, у других по воле случая больше возможностей, третьи умеют больше заработать, иным женщинам лучше удаются пироги, — короче говоря, некоторые люди рождаются значительно более одарёнными, чем остальные.
Но в одном отношении в нашей стране все люди равны, есть у нас одно установление, один институт, перед которым все равны — нищий и Рокфеллер, тупица и Эйнштейн, невежда и ректор университета. Институт этот, джентльмены, не что иное, как суд. Всё равно, будь то верховный суд Соединённых Штатов, или самый скромный мировой суд где-нибудь в глуши, или вот этот достопочтенный суд, где вы сейчас заседаете. У наших судов есть недостатки, как у всех человеческих установлений, но суд в нашей стране великий уравнитель, и перед ним поистине все люди равны.
Я не идеалист и вовсе не считаю суд присяжных наилучшим из судов, для меня это не идеал, но существующая, действующая реальность. Суд в целом, джентльмены, не лучше, чем каждый из вас, присяжных. Суд разумен лишь постольку, поскольку разумны присяжные, а присяжные в целом разумны лишь постольку, поскольку разумен каждый из них. Я уверен, джентльмены, что вы беспристрастно рассмотрите показания, которые вы здесь слышали, вынесете решение и вернёте обвиняемого его семье.
Бога ради, исполните свой долг.
Последние слова Аттикус произнёс едва слышно и, уже отвернувшись от присяжных, сказал ещё что-то, но я не расслышала. Как будто он говорил не суду, а сам себе. Я толкнула Джима в бок.
— Что он сказал?
— По-моему, он сказал — бога ради, поверьте ему.
Тут через мои колени перегнулся Дилл и дёрнул Джима за рукав.
— Гляди-ка! — и показал пальцем.
Мы поглядели, и сердце у нас ушло в пятки. Через зал, по среднему проходу, прямо к Аттикусу шла Кэлпурния.
21
Она застенчиво остановилась у барьера и ждала, пока её заметит судья Тейлор. На ней был свежий фартук, в руках — конверт.
Наконец судья Тейлор увидел её и сказал:
— Да это, кажется, Кэлпурния?
— Я самая, сэр, — сказала она. — Пожалуйста, сэр, можно я передам записку мистеру Финчу? Она к этому… к этому делу не относится…
Судья Тейлор кивнул, и Аттикус взял у Кэлпурнии письмо. Открыл его, прочёл и сказал:
— Ваша честь, я… это от сестры. Она пишет, что пропали мои дети, их нет с двенадцати часов… я… разрешите…
— Я знаю, где они, Аттикус, — перебил мистер Андервуд. — Вон они, на галерее для цветных… Они там ровно с восемнадцати минут второго.
Отец обернулся и поглядел наверх.
— Джим, — окликнул он, — иди вниз!
Потом что-то сказал судье, но мы не услышали. Мы протиснулись мимо преподобного Сайкса и пошли к лестнице. Внизу нас ждали Аттикус и Кэлпурния. У Кэлпурнии лицо было сердитое, у Аттикуса измученное.
— Мы выиграли, да? — Джим даже подпрыгивал от радости.
— Не знаю, — коротко сказал Аттикус. — Вы всё время были здесь? Ступайте с Кэлпурнией, поужинайте и оставайтесь дома.
— Ой, Аттикус, позволь нам вернуться! — взмолился Джим. — Пожалуйста, позволь нам послушать приговор. Ну, пожалуйста, сэр!
— Неизвестно, когда это будет, присяжные могут вернуться в любую минуту. — Но мы уже чувствовали, что Аттикус немного смягчился. — Что ж, вы уже столько слышали, можете дослушать до конца. Вот что, пойдите поужинайте и можете вернуться. Только ешьте не спеша, ничего важного вы не упустите, и, если присяжные ещё будут совещаться, вы дождётесь их вместе с нами. Но думаю, что всё кончится ещё до вашего возвращения.
— Ты думаешь, его так быстро оправдают? — спросил Джим.
Аттикус открыл было рот, но так ничего и не сказал, повернулся и ушёл.
Я стала молить бога, чтобы преподобный Сайкс сберёг наши места, да вспомнила, что, как только присяжные удаляются на совещание, публика валом валит из зала суда, и бросила молиться: сейчас все, наверно, толпятся в аптеке, в забегаловке, в гостинице — разве что они и ужин с собой прихватили.
Кэлпурния повела нас домой.
— …всех вас надо выдрать как следует. Слыханное ли дело, детям — и такое слушать! Мистер Джим, как же это вы додумались, маленькую сестрёнку на такой процесс повели? Мисс Александра как узнает, её прямо удар хватит. Да разве годится детям такое слушать?…
На улицах уже горели фонари, и фонарь за фонарём освещал разгневанный профиль Кэлпурнии.
— Я-то думала, у вас какая-никакая голова на плечах, мистер Джим. Слыханное ли дело, потащить туда сестрёнку! Слыханное ли дело, сэр! И вам не совестно, неужто у вас совсем никакого соображения нету?
Я ликовала. Столько всего случилось за один день, сразу и не разберёшься, а теперь вот Кэлпурния даёт жару своему драгоценному Джиму — какие ещё чудеса нас ждут сегодня?
Джим только хихикал.
— Кэл, а тебе самой разве не интересно, что там было?
— Придержите язык, сэр! Вам бы от стыда глаз не подымать, а у вас всё хиханьки да хаханьки… — Кэлпурния снова обрушилась на Джима, грозила ему самыми страшными карами, но он и ухом не повёл. — Извольте идти в дом, сэр! Если мистер Финч вас не выдерет, так я сама выдеру, — привычно закончила она и поднялась на крыльцо.
