Друзья и враги Анатолия Русакова - Тушкан Георгий Павлович (книги без сокращений .txt) 📗
— Мне все равно где.
— Что же касается твоей работы шофером на автозаводе— приветствую. Сам люблю машины. После окончания десятилетки я работал четыре месяца на заводе учеником слесаря, а когда призвали в армию и впервые посадили за баранку, даже спортом перестал заниматься— так увлекся. А ведь я был перворазрядник по тройному прыжку, заядлый футболист, играл в юношеской сборной… да что тебе объяснять, сам знаешь.
— Знаю. Сяду за баранку и «мир забыл», как говорил мой учитель, шофер дядько Грицько.
Началась беседа о моторах и автомобилях. Видно было, что дело это очень увлекает обоих. Сергей Порфирьев оказался завзятым мотоциклистом, участником спортивных гонок. Работая в райкоме, он одновременно вечером учился.
Анатолий рассказал о своем учителе, дядьке Грицько— «профессоре шоферского дела», о том, что весной ему удалось поработать в поле на тракторе.
Теперь всюду, и в деревне и в городе, — моторы: автомобили, тракторы, комбайны, мотоциклы, катера, всякие там движки… В колонии организовали сначала один кружок автодела, а потом еще пять. И он, Анатолий, помогал преподавателю.
— Даже странно, — закончил он, — почему в школах не преподают курс автодела. Это должен быть обязательный предмет и для мальчиков и для девочек. Каждый школьник, оканчивая школу, должен получить шоферские права. А то кончают школу и ни черта не умеют делать. Даже электрические пробки сменить!
— Вот видишь, даже тебе это ясно! — Порфирьев засмеялся.
— А разве кому-нибудь не ясно?
— Эх, рассказать бы тебе… Трудового политехнического образования требовал еще Ленин. Но в тридцать седьмом году почему-то ликвидировали школьные мастерские, из учебных планов исключили преподавание труда. А что получилось? Десятилетки стали выпускать белоручек, которые считают, что аттестат навеки избавляет их от физического труда и что дорога у них только одна: из школы — в вуз. У парня, может, способности к практическому делу, руки золотые, а он вбил себе в голову, что если сразу со школьной скамьи не пойдет в вуз, то, значит, пропащий человек…
Анатолий горячо перебил Сергея:
— Чепуха! Я сам слесарь и не понимаю, как бы стал учиться на инженера-автомеханика, если бы не знал, как обращаться с металлом.
— Ну вот видишь! Так это говоришь ты, рабочий человек. А есть немало иначе рассуждающих. А насчет автодела в школах ты прав. Мотор должны знать все. И еще вот почему. У молодежи огромная тяга к технике. Вчера многие увлекались в свободное время шахматами, шашками, а сегодня их тянет в технические кружки.
Малообщительного Анатолия вдруг прорвало. Чуткий ко всякой фальши и неискренности, он сразу же зачислил Сергея в свои друзья. И как это ни было неприятно Анатолию, он в ответ на искренность Сергея счел себя обязанным быть таким же искренним и рассказал о том, какую страшную цену он заплатил, чтобы убедиться в том, что честь надо беречь смолоду. А закончил рассказ об Иване Игнатьевиче и дядьке Грицько.
— Слушай, Анатолий, — предложил Сергей, — напиши статью о вашем опыте в «Московский комсомолец».
— И о пользе всеобщего автообучения?
— И об этом.
— Боюсь, не сумею…
— Ну чем ты рискуешь? Я помогу. Дело нужное.
Порфирьев сразу же уточнил срок — не позже чем через десять дней. Составили краткие тезисы, а потом разговор зашел о жизни ребят в колонии.
Прощаясь, Сергей сунул Анатолию бумажку с номерами своих телефонов, записал телефон Анатолия и сказал:
— Звони!
С прикрепительным талоном в кармане Анатолий отправился в клуб имени 1905 года, где помещался комитет комсомола райжилуправления. Длинный полуподвальный коридор был безлюден, но из-за какой-то двери неслись звуки баяна. Девичий голос пел о печальной рябине. Анатолий отыскал дверь с вывеской комитета.
Маленькая комнатушка была уставлена разнокалиберными скамейками и стульями. За единственным, залитым чернилами столом сидела миловидная девушка в коричневом платье с короткими рукавами.
Анатолий поздоровался, вручил ей прикрепительный талон и засыпал вопросами. Девушка оказалась дежурным членом комитета Ольгой Рузман. От нее Анатолий узнал, что в их организации — двести семьдесят комсомольцев. Они делятся на группы, по месту жительства. Русаков живет на улице Воровского? В этой группе двадцать семь комсомольцев, он будет двадцать восьмым. Кто они? Разные. Несколько домработниц, электромонтер домоуправления… Есть окончившие десятилетку и готовящиеся в вузы. Два брата Щегловы — Игорь и Василий— недавно демобилизовались из армии, учатся на вечерних годичных курсах. Костя Селезнев, например, окончил географический факультет университета и пока нигде не работает. По распределению в Забайкалье ехать не хочет, ищет место в Москве. Хорош «географ»! А она, Ольга, окончила Полиграфический институт. Русакову надо обязательно увидеться с Борисом Сущевым, комсоргом группы. Пусть Русаков почаще заходит сюда, при клубе есть кружок самодеятельности.
Оля приняла членские взносы за два месяца, записала в карточку адрес и телефон Анатолия.
Дверь сильно хлопнула, и в комнату не вошел, а почти вбежал взлохмаченный молодой человек в очках. Он сердито посмотрел на Анатолия, на Ольгу и прокричал, будто с трибуны:
— От человека надо требовать по способностям, а не так, как вы!
— Что я? — растерянно отозвалась Ольга.
— Вы формалисты и бюрократы, вот вы кто… Вам лишь бы заткнуть дырку, лишь бы поставить цифру в отчете. Галочку!
— О чем ты?
— Ага, теперь спрашиваешь, о чем? Надо было раньше, а теперь со мною нечто… нечто…— Он оглянулся на Анатолия и спросил у Ольги: — Сюда уже звонили обо мне?
— Нет… Да в чем дело?
— Ах, так! — Молодой человек несколько успокоился, пригладил волосы. — Товарищ Рузман, доведите до сведения секретаря и всего бюро мое заявление. Я согласен на любое поручение. Я не увиливаю. Но я не в состоянии, понимаете, не в со-сто-я-нии иметь дело с ворами и бандитами. Словом, я не Макаренко, не Песталоцци, не Ушинский… Давайте любое другое дело — земной шар поверну, а это…— Он развел руками.
— Да что случилось? — спросила Ольга.
— Вам, конечно, наговорят обо мне черт знает что: «Розанчиков не справился, Розанчиков дезертировал»…
— А если не дезертир, так чего же ты сбежал? — насмешливо спросил вошедший рослый молодой человек, уверенно и деловито усаживаясь верхом на стул. — Ты, Славка, так орешь, что тебя даже на улице слышно.
— Я не сбежал, Юлий, я просто ушел. Если меня площадно ругают, не могу же я отвечать тем же? Вообще я не переношу грубой ругани, мордобоя, хамства, а другим аргументам эта шпана не внемлет.
— Так ли? — спросил Анатолий, уже понявший, в чем дело.
— Попробуйте сами с ними!
Оказалось, что Станиславу Розанчикову поручили помогать работникам детской комнаты отделения милиции. А те попросили его заняться тремя школьниками, которые перестали учиться, бросили школу. Надо было выяснить, кто дурно влияет на них, уговорить их снова пойти учиться. Мальчишки при первой же встрече высмеяли и обругали Розанчикова. Он пошел жаловаться в милицию. Там развели руками и предложили снова пойти и «найти контакт» с ребятами. Розанчиков наотрез отказался. Ему заявили, что в таких помощниках детская комната не нуждается. А об отказе Розанчикова будет сообщено в комсомольский комитет.
— Помню, — сказал Юлий, — несколько девиц отправились помогать ловить околачивающихся возле кино парнишек— спекулянтов билетами и попрошаек, которые клянчат «десять копеек на билет». Мальчишки встретили их матом. Девицы больше не являются в детскую комнату милиции, но то девицы, а ты же не девица…
— Не по мне это, пойми.
— Как же так? — насмешливо поглядывая на Розанчикова, спрашивал Юлик. — Двадцатилетний комсомолец, берущийся шар земной повернуть, испугался трех четырнадцатилетних!
Анатолий засмеялся.
— Нечего зубы скалить, — обиделся Розанчиков. — Побыл бы ты с этими бандитами, не то бы запел.
