Мертвые души. Том 3 - Авакян Юрий Арамович (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗

— Это вы мне бросаете таковое обвинение, — приговаривала Анна Григорьевна, перемежая слова со всхлипываниями, — мне, которая за целую жизнь свою не только не сказала, но и не помыслила ни о ком дурного! И за это мне такая расплата! — рыдала она, уткнувшись в диванную подушку.

— Позвольте, душечка, неужто надобно так убиваться из—за пустого слова? Нет, верно, я предупреждала, что у вас сделается нервический припадок от моего известия. Господи, уж лучше бы я вам о нём и не говорила. Ведь как знала, Господи! — принялась причитать Софья Ивановна.

— Какого известия? Вы ведь толком так ничего и не рассказали, — оторвавшись от подушки и кривя плаксиво рот проговорила Анна Григорьевна, — сказали только, что приехал он и больше ничего…о…о!.., — не унималась она.

— Так вы же сами не захотели слушать, — принялась оправдываться «просто приятная дама».

— Это вы не стали рассказывать, а я очень даже и слушала, — пытаясь справиться со слезами, но всё ещё слегка икая, отвечала «приятная во всех отношениях дама». И промокнувши глаза платочком и усевшись поровнее она изобразила во чертах лица своего усердное внимание.

— Ну так знайте, всё, что говорилось промеж городских наших обывателей о нём, всё чистейшая ложь!

— Я так и знала, Софья Ивановна, я так и знала, что это замечательнейший, честнейший человек, — воодушевясь стала было говорить Анна Григорьевна.

— Но это ещё не всё. Он оказывается и вправду миллионщик! Говорят, богат, как Крёз! Деньгам счету не знает. Приезжал выправить какие надобно бумаги по суду. Муж мой сказывал, встречались они тут с капитаном—исправником, так тот говорит – все бумаги подлинныя, и никаких таких нету в них «мёртвых душ», а все крестьяне, как есть живые и выведены им уж за пределы губернии. Так—то вот, душенька моя Анна Григорьевна, каковы дела, — сказала «просто приятная дама» с торжественною улыбкою на устах.

— Постойте, как же это нету мёртвых, а как в отношении остального – насчёт фальшивых бумажек, и такового прочего? — изумилась Анна Григорьевна.

— Ничего этого нету, говорю вам! Всё один только вздор и путаница…

— Да, но помнится, Софья Ивановна, вы сами рассказывали мне, как наш прелест…, то есть господин Чичиков подъезжал к Коробочке, строил куры старухе, с тем только, чтобы приобресть у ней этих самых «мёртвых душ». Это—то, как? — спросила «дама приятная во всех отношениях».

— Никаких кур он Коробочке не строил. Такого я вам сказать никак не могла, а что приезжала она справляться о ценах на «мёртвые души» — это было, это помню. Но и она продала Павлу Ивановичу самых, что ни на есть отборных крестьян, а говорила глупости оттого, что глупа была, ну да царство ей небесное, — отвечала «просто приятная дама».

— Но ведь и Ноздрёв тоже сознался в том, что продал пре…, Павлу Ивановичу «мёртвых душ», — не сдавалась «приятная во всех отношениях дама».

— Так Ноздрёв всё это и выдумал! Будто вы, милочка, не знаете Ноздрёва? Он кого угодно готов оговорить, даже и самого себя. Кстати, я думаю, это он Коробочку и подучил, верно не сошёлся в чём—нибудь с нашим прелестником, вот и решил ославить. Но ведь известно же — дурак, дураком, вот и не сумел выдумать ничего половчее «мёртвых душ», — сказала Софья Ивановна тоном, отметающим всякие сомнения, — по нему давно уж смирительный дом плачет, — добавила она, презрительно кривя губы.

— Да, Ноздрёв, Ноздрёв! Теперь уж видно, что это и впрямь его рук дело. Да и с губернаторскою дочкою всё тоже вышло не так, хотя и наболтали тогда с три коробу всякого вздору. А на поверку—то всё оказалось совсем иначе. Мы—то с вами, Софья Ивановна сразу это поняли, в отличие от многих других, — совсем уж было успокоившись сказала «дама приятная во всех отношениях».

— Кстати, жизнь моя, Анна Григорьевна, слыхали ли вы новость о Ноздрёве? — разом оживясь спросила «просто приятная дама».

— Как, разве он сызнова что—нибудь натворил? Я, признаться, думала, что он нынче в Петербурге, — отвечала Анна Григорьевна.

— Как же! Теперь он уж у себя на квартире в городе. В поместье ехать покуда не собирается, и знаете какая тому причина?

— Нет, признаться теряюсь в догадках, потому как в том, что касается сего господина, пожалуй, ничего не угадаешь наверное, — несколько рассеянно отвечала «приятная во всех отношениях дама», потому, что ей мало интересен был и Ноздрёв и та причина, что могла держать его в городе.

Ей бы хотелось поболее услышать о Чичикове, разузнать, у кого из окрестных помещиков остановился он на постой, а ежели квартирует в городе, то где именно. И тогда, конечно же, послать к нему человека с запискою, пригласить Павла Ивановича в гости к чаю или же на обед. Ведь он так дружен был с ея супругом! Вместе они могли бы помянуть покойного, да и вообще у них, без сомнения, много нашлось бы тем для задушевных разговоров, потому как Павел Иванович был человек редкостной обходительности и учености.

Покуда она думала обо всём этом, Софья Ивановна уж успела рассказать ей и о незнакомке, выдаваемой Ноздрёвым за близкую родственницу, что проживала с ним вместе в его городской квартире, и том, что не едет он в имение потому, что по ея глубокому убеждению боится своей ключницы, живущей у него на правах жены и уже успевшей нарожать Нохдрёву целую кучу ребятишек и о той основательной выволочке, что была устроена ему «отцами города» упомянула она. Но ничего из поведанного ей Софьей Ивановной словно бы и не слыхала «приятная во всех отношениях дама».

Мысли ея были уж далеко, уж и не мысли то были, а скорее грёзы. Уж словно бы отступили стены голубой ея гостиной и на место их нарисовались иные картины. Все они были чудесны, полны солнцем и радостью. Она видела себя то идущей рука об руку с Павлом Ивановичем к алтарю, в прелестном, но в то же время и скромном, как и подобает вдовице, подвенечном платье, то вступающей в огромный Петербургский дом мужа миллионщика, гордою и расторопною хозяйкою, покоряющей своим деликатным обхождением и возвышенностью натуры высшее столичное общество в котором, конечно же, и она не на минуту не сомневалась в этом, вращался Чичиков.

И заграница тоже мелькнула средь этих картинок, но мелькнула как—то невнятно и серо, потому что «дама приятная во всех отношениях» никогда не покидала пределов родимой губернии и посему знакомство ея с заграничными видами случалось лишь мельком, по картинкам, виденным ею то в одном, то в другом из журналов, либо газет, что ранее выписываемы были покойным ея прокурором. Отсюда видать и проистекала некоторая серость цвета пропитавшего мечты ея о загранице, серость присущая типографским клише.

А вот поместье с тысячами нарядных крестьян, вышедших встречать свою барыню—благодетельницу нарисовалось в ея воображении очень живо, настолько, что она словно бы видела каменные морды больших мраморных львов, охранявших мраморную же лестницу, ведущую к великолепному господскому дому, цветные рубахи мужиков и расписные платки баб, сгрудившихся вдоль улицы огромного села, по которой ехала она в карете вместе с супругом своим Павлом Ивановичем… Она несколько раз даже примерила на себя в мыслях его фамилию и осталась довольной – «Анна Григорьевна Чичикова, Чичикова Анна Григорьевна, коллежская советница…», — повторяла она про себя. Но тут мечты ея прерваны были вопросом, сделанным к ней «просто приятною дамою»:

— Ну что вы на это скажете, душечка, Анна Григорьевна?

— О чём вы, Софья Ивановна? Я, простите, несколько увлеклась мыслями и к стыду своему упустила то, о чём вы говорили, — растерянно проговорила «дама приятная во всех отношениях».

— Да вот что у него сызнова вырвали половину его бороды! — отвечала «просто приятная» Софья Ивановна.

— У кого вырвали бороду? — спросила Анна Григорьевна ещё не вполне отошедшая от прихлынувших было видений.

— Ну как это у кого, у Ноздрёва конечно же! Нет, душечка моя, Анна Григорьевна, вы положительно меня не слушаете, — надула губки «просто приятная дама».

При сих последних словах, сказанных Софьей Ивановной остатки грёз, ещё было мерцавшие пред ея мысленным взором, рассеялись. Ушли и мраморные львы, и Петербургский дом, и подвенечное платье, оставивши по себе всё ту же опостылевшую голубую гостиную с диваном, овальным и уже изрядно исцарапанным столом, ширмочками, обвитыми плющем, пыльными окошками, Аделькой, пачкающей ковры своею длинною липкою шерстью; и больше ничего…