Собрание сочинений в четырех томах. Том 1 - Гессе Герман (бесплатные версии книг .txt) 📗

К тому небольшому опыту, который я получил до сих пор в стремлении к своей жизненной цели, прибавилось теперь и нечто новое: созерцание этих образов. Погружение в иррациональные, причудливые, странные формы природы порождает в нас ощущение согласованности нашего внутреннего чувства и той воли, которая создает эти образы, так что появляется соблазн увидеть в них результат своего каприза, свои собственные создания.

Граница, отделяющая нас от природы, теряет четкость и расплывается, порождая такое состояние, когда уже не знаешь, где возникают образы от внешних впечатлений — на сетчатке глаза или в нашем воображении. Ни в какой иной ситуации, как только при этом занятии, так легко и быстро нельзя увидеть, насколько сами мы являемся творцами, сколь большое участие наша душа принимает в создании мира. Одно и то же неделимое божество живет и действует в нас и в природе; и, если внешний мир погибнет, мы сможем вновь его восстановить, потому что гора, поток, дерево, листок, цветок и корень — все это живет в нас в виде прафеноменов, приходит из души, сущность которой есть вечность: этой сущности мы не сознаем, но чаще всего она является нам как сила созидания и любви.

Много лет спустя я нашел подтверждение этим мыслям в одной книге — у Леонардо да Винчи. Он говорил о том, какое интересное, волнующее зрелище представляет собой вид стены, на которую плевали прохожие. Влажные пятна на поверхности производили на него то же самое впечатление, как на Писториуса и на меня огонь в камине.

Во время следующей встречи органист объяснил мне:

— Мы всегда стремимся втиснуть личность в узкие рамки. Мы соотносим с нашей личностью только то, что можем выделить как нечто индивидуальное и особенное. Но ведь в нас есть все, что есть в мире. Как в нашем теле прослеживаются этапы эволюции вплоть до плавников и еще дальше — в глубь времен, так и в душе сохраняются все человеческие переживания. Боги и дьяволы, которые когда-либо существовали у греков, китайцев или зулусов, остаются в нас как возможности, желания, выход. Если бы человечество вымерло и сохранился бы всего один мало-мальски способный ребенок без всяких познаний, этот ребенок смог бы восстановить весь ход вещей: он вновь воспроизвел бы богов, дьяволов, рай, заповеди и запреты, Ветхий и Новый Заветы — все.

— Ну, хорошо, — ответил я, — но в чем же все-таки состоит тогда ценность каждого? К чему же нам еще стремиться, если все в готовом виде так или иначе существует в нас?

— Стоп! — воскликнул Писториус нетерпеливо. — Одно дело — нести в себе мир и совсем другое — знать об этом! Безумец может высказать мысль, которая напомнит нам Платона, а маленький скромный школьник из общины гернгутеров [52] творчески осмыслить глубокие мифологические связи, о которых упоминают гностики [53] или Зороастр. Но он ничего не знает об этом. Он — дерево, камень, в лучшем случае животное, пока он этого не знает. А потом, когда вспыхнет первая искра познания, тогда он становится человеком. Надеюсь, вы не считаете людьми всех тех двуногих, которых видите на улице, только потому, что они ходят прямо и вынашивают детенышей девять месяцев? Вы же видите, что многие из них — это или рыбы и овцы, или черви и пиявки, или муравьи и пчелы! В каждом из них есть возможности, чтобы стать человеком, но лишь тогда, когда они почувствуют их, когда научатся осознавать хотя бы отчасти, они смогут их реализовать.

Примерно такие разговоры мы вели. В них не было для меня почти ничего нового или неожиданного. Но каждый из них, даже самый банальный, бил тихими настойчивыми ударами по какой-то точке во мне, каждый способствовал моему формированию, помогал сбросить старую кожу, вырваться из скорлупы, после каждого разговора я мог поднять голову немного выше, немного свободнее, чтобы моя желтая птица своей прекрасной желтой головой смогла пробить наконец оболочку мировой сферы.

Часто мы рассказывали друг другу сны. Писториус знал их толкование. Сейчас я вспоминаю один очень странный пример. Я видел во сне, что могу летать, но только так, будто меня бросало в воздухе сильным порывом, управлять которым я не мог. Ощущение полета было прекрасно, но вскоре я испугался, когда увидел, что помимо воли поднят на большую высоту. И тут я сделал спасительное открытие: вдохом и выдохом [54] я могу регулировать высоту полета.

Писториус сказал на это:

— Порыв, который заставляет вас летать, — это самое драгоценное достояние человека. Это чувство связи с источником силы. Но человеку скоро делается не по себе! Это ведь очень опасно! Именно поэтому большинство людей совсем отказывается от полета и предпочитает на законном основании двигаться по тротуару. Но вы не из них. Вы продолжаете полет, как и надлежит упорному человеку. И вдруг — о чудо! — вы начинаете замечать, что можете управлять полетом, что к стихийной силе, которая владела вами, прибавляется легкая маленькая собственная сила, какой-то новый орган, руль, помогающий управлять полетом. Это великолепно. Без этого вы оставались бы в пространстве лишенным воли. Как бывает, например, с безумцами. Жизнь они чувствуют глубже, чем люди на тротуаре, но у них нет этого руля, и они устремляются очертя голову в безбрежное пространство. А вы, Синклер, вы справитесь! Как? Вы еще этого не знаете? С помощью нового органа, регулятора дыхания. Теперь вы можете видеть, как мало «личного» таится в глубине вашей души. Дело в том, что не вы придумали этот регулятор! Он не нов! Идея заимствована. Она существует тысячелетия. Это орган равновесия у рыб — пузырь. И действительно, до сих пор существует несколько странных, консервативных видов рыб, пузырь которых является одновременно чем-то вроде легких и при определенных условиях действительно служит для дыхания. Это в точности то самое — легкие, которые во сне служили нам плавательным пузырем!

Он вытащил том по зоологии и показал мне названия и рисунки этих ископаемых рыб. И странным образом, содрогнувшись, я ощутил в себе отголосок некой жизнедеятельности давних эпох существования жизни.

Глава шестая

БИТВА ИАКОВА

Я не могу вкратце пересказать то, что узнал про Абраксаса от странного музыканта Писториуса. Но главное, благодаря ему я сделал еще один шаг на пути к самому себе. В свои восемнадцать лет я был все-таки необычным человеком: в чем-то довольно опытным, и даже слишком опытным, а в чем-то совершенно беспомощным и отсталым. Сравнивая себя с другими, я часто чувствовал свое превосходство, но так же часто я испытывал чувство подавленности и унижения. Я казался себе то гением, то полусумасшедшим. Я не мог наслаждаться радостями жизни своих сверстников и часто мучил себя упреками и мрачными мыслями, когда мне казалось, что я остаюсь в полной изоляции и жизнь закрыта для меня.

Писториус, который сам был великовозрастным чудаком, научил меня сохранять мужество и самоуважение, неизменно находя в моих словах, мечтах, идеях и фантазиях нечто ценное, принимая их всерьез и обсуждая внимательно и серьезно.

— Вы рассказывали мне, — говорил он, — что любите музыку потому, что в ней не содержится морали. Допустим. Но тогда и сами вы не должны быть моралистом! Вы не должны сравнивать себя с другими. И если природа создала вас летучей мышью, не надо стремиться сделаться страусом. Вы часто кажетесь себе странным, упрекаете себя в том, что живете не так, как многие другие. Отучитесь от этого. Смотрите в огонь, смотрите на облака и, как только в вас проснутся предчувствия и в душе вашей зазвучат голоса, отдайтесь им целиком и не задавайте вопросов, как отнесется к этому господин учитель или ваш папаша и будет ли вами доволен добрый Боженька. Эти вопросы сломают вас. С ними вы можете только бродить по тротуарам, словно какая-то живая мумия. Милый Синклер, нашего бога зовут Абраксас, он бог и дьявол, в нем заключен светлый и темный мир. Ни одна ваша мысль, ни одна мечта не вызовет у Абраксаса возражений. Помните об этом. Но если вы когда-нибудь вдруг станете безукоризненно нормальным, он уйдет от вас и найдет себе нового чудака, чтобы в нем растить свои мысли.