Десница великого мастера - Гамсахурдиа Константин Семенович (читать книги полностью .txt) 📗
Когда вносили яства, он пробовал их на ладони. Когда давали вина, первым отпивал их. Катепан Никифор Касавила объездил весь мир — от Китая до Ирландии, и все же он с изумлением разглядывал золотые и серебряные подсвечники, стоявшие по углам столовой палаты, ковши Багратионов, золотые подносы, азарпеши, пиалы, посуду китайскую и иранскую. Он внимательно следил за торжественным церемониалом при дворе Георгия Абазга.
Касавила представлял себе Грузию как страну почти варварскую. Он ранее бывал послом при дворе сарацинского халифа и удивлялся, что грузины не едят руками, как мусульмане, и не шумят за трапезой, а великие и малые кушают молча и чинно.
Византийские епископы и за царским столом продолжали спор о пасхальном календаре.
В то время в Византии среди богословов шел большой спор о том, как лучше составить такой календарь, чтобы в нем совпадали по времени христианская и иудейская пасхи. Архиепископ Ражден был страстным полемистом, и теперь он жаждал вмешаться в этот спор, но он знал, что царь не любил, когда грузины спорят о делах византийских, и потому перенес свое внимание на подан-ную на стол осетрину.
Царь Георгий за его обжорство дал ему прозвище «Крокодил». И правда, он походил на крокодила: с длинным-предлинным носом, широким разрезом рта и чешуйчатой прыщавой кожей.
Более ста различных блюд, поданных к столу, насчитал любопытный катепан Касавила.
Как сам Касавила, так и остальные византийские гости с большой охотой ели сладкие блюда и не притрагивались к приправленным перцем, уксусом и чесноком колхидским яствам.
Упитанные византийские епископы вступили в состязание с грузинскими епископами и безжалостно уничтожали арагвских лососей и усачей из Куры, проклиная в душе главного повара за то, что он «испоганил» перцем и чесноком чудесную осетрину и балык.
Еще не покончив с рыбными блюдами, они уже пялили свои масленые глазки па зажаренных на вертеле поросят и жирных индеек.
Смирнский митрополит Иоанн, только что вернувшийся из Антиохии, где он с мечом в руке бился с сарацинами, с такой отвагой нападал на арагвскую лососину, что даже обжора Крокодил почувствовал себя побежденным.
Два раза застревала у митрополита в горле кость, а так как из Двух епископов, сидевших рядом с ним, ни один не знал греческого языка, то на помощь ему приходил Фарсман, который в тот день был приглашен на обед в качестве толмача; Фарсман вовремя подносил митрополиту корку хлеба, и он глотал ее, чтоб протолкнуть кость. Георгий знал и греческий и арабский языки, но во дворце всегда говорили только по-грузински.
Сам царь ел без удовольствия. Ему передалось плохое настроение Шорены. Бледная и молчаливая, сидела она между Рыбьей Коровой и Гурандухт и сияла своей неземной красотой среди упитанных жен эриставов. После обедни Шорена хотела уйти домой — у нее болела голова, она предпочитала поплакать в одиночен стве, но Гурандухт пригрозила оттаскать ее за волосы, если она не пойдет на царский званый обед.
Царя злили греческие гости и особенно любопытство Касавилы, переходящее всякие границы вежливости. О каждом куске, который Касавила клал себе в рот, он неизбежно спрашивал Фарсмана: «А как изготовляется это кушанье?»
Когда подали раков, изготовленных по-колхидски, Касавила решил, что раки-то во всяком случае не будут заправлены перцем. Он смело положил себе кусок в рот, но обжегся и тут же без стеснения выплюнул его себе на левую ладонь.
— В какой реке вы ловите этих перченых раков? — обратился он к Фарсману.
— Этих раков царь Георгий разводит в реках Колхиды, чтобы прижигать языки чрезмерно любопытным гостям, — пошутил Фарсман.
Касавила много смеялся, когда узнал, чт,о раки «не разводятся наперченными», а шпигуются своим же мясом, заправленным перцем и чесноком.
Касавила брал пищу левой рукой, так как на правой у него осталось всего только два пальца. Он даже хвастался, что позапрошлый год на обеде у самого римского папы Бенедикта VIII он также ел левой рукой. Пальцы он потерял при следующих обстоятельствах: когда кесарь Василий ослеплял болгар, побежденных при Цетиниуме, то как раз он, Касавила, руководил этой операцией. Один из болгар заявил, что, он выдаст большую тайну, если ему дадут поговорить наедине с самим Касавилой.
Когда к сенатору привели болгарина, он набросился на Касавилу, Сенатор замахнулся на него правой рукой, но рассвирепевший пленник схватил его за руку и откусил три пальца.
За это «геройство» Касавила и получил сан катепана. При этом он хвастался:
— Я победил болгар при Цетиниуме и велел ослепить пятнадцать тысяч врагов!
LIII
После окончания обеда катепан гулял с царем по дворцовому саду. Он надоедал ему бесконечными расспросами, причем Георгий вынужден был выслушивать его вопросы по два раза: по-гречески и по-грузински.
Получив уклончивые ответы о состоянии крепостей и войск, катепан стал расспрашивать о царских лошадях и соколах.
Было видно, что обо всем этом он был кем-то осведомлен заранее. Даже кличка царской собаки Куршай была ему уже известна.
Рыбья Корова с дочерью Натией — девушкой с сапфировыми глазами — тоже гонялась за Георгием. Она настигла царя и катепана у клетки с гепардами. Касавила оставил болтовню о гепардах, оглядел На-тию, затем ее мать и обратился к Фарсману:
— Кто эта красавица? Не дочь ли царя? Они как две капли воды похожи друг на друга.
Фарсман отвел его вопрос. Цокала покраснела. Георгий разозлился.
— Боюсь, как бы этот двупалый катепан не залез ко мне в карман, — сказал он по-грузински. — Византийцы— воры. Они украли религию у иудеев, язык — у древних греков, Цетиниум — у болгар, Басианский край — у Грузии, Аниси— у армян! У них все ворованное, кроме совести, которая им не нужна.
— О чем изволит говорить царь? — спросил болтливый катепан у Фарсмана.
— Царь говорит, — ответил толмач по-гречески, — что, как только вернется сын его Баграт, он передаст ему трон, а сам пожалует к кесарю, чтобы объездить святые места в Византии.
Царь сдержал улыбку. Рыбья Корова немного знала по-гречески. Она испугалась, что теперь рухнут ее планы. Скоро приедет царевич Баграт, и царь с царицей отбудут в Византию. Когда они подошли к оленьему загону, катепан опять оживился…
«Теперь он изведет меня расспросами об оленях», — подумал царь и хотел уйти, но заметил Шорену, молча стоявшую рядом с Гурандухт.
Вдова Колонкелидзе тут же оставила царя вдвоем с Шореной. Георгий чувствовал, что его любовь к Шорене росла с каждым днем. Циничный с женщинами, он почему-то боялся Шорены, волновался и заикался, беседуя с ней.
Выпитое за обедом вино придало ему смелости.
— Почему ты скучна, роза Экбатаны? — обратился он к Шорене.
Девушку не тронул комплимент царя, она безмолвно опустила голову.
Царь приписал ее молчание стыдливости.
— Может быть, ты грустишь о Небиере?
Шорена хотела ответить, что у нее много горя и помимо Небиеры, но предпочла опять смолчать.
— Если ты исполнишь мое желание, Шорена, я сегодня же прикажу главному ловчему поймать твою Небиеру! — сказал ласково царь.
— Что вам угодно от меня, государь? — почти сердито ответила Шорена и печально посмотрела на оленей.
— Хочу твоей любви! — ответил он.
— Я думаю, вам довольно и того, что вы у меня уже отняли, государь. Отца моего вы лишили света, меня — свободы. А мое сердце… Оно принадлежит другому…
Царь смутился, пожелал немедленно же узнать, кто этот «другой». Чиабера и Гиршела не было в живых, кто же еще мог соперничать с ним? К счастью для Шорены, к ней подошла Рыбья Корова и завела разговор об оленях. Царь извинился перед дамами и вернулся к Касавиле.
Катепан попросил Фарсмана показать ему замечательную царскую собаку Куршай. Куршай с пустыми, высосанными сосками беззаботно лежала. Трое ее щенков возились с тремя волчатами. Касавила поразился, увидев ласки щенков и волчат. Фарсман пояснил:
