Ночь в Лиссабоне - Ремарк Эрих Мария (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗

Я кивнул:

— Знаю. Так иногда заклинают судьбу, чтобы она была милостивее.

— Доктор Мартенс у телефона, — услышал я наконец. Опять меня охватил страх. В горле пересохло.

— Рудольф, — произнес я еле слышно.

— Простите, как вы сказали?

— Рудольф, — сказал я, — говорит родственник Елены Юргенс.

— Я ничего не понимаю. Разве это не штурмбаннфюрер Юргенс?

— За него говорю я, Рудольф. Говорю о Елене Юргенс. Теперь ты понимаешь?

— Теперь я окончательно ничего не понимаю, — сказал он с раздражением.

— У меня сейчас прием больных…

— Могу я прийти к тебе во время приема, Рудольф? Ты очень занят?

— Простите, пожалуйста. Я вас не знаю, а вы…

— Громовая Рука, это ты, старина?

Наконец-то я догадался употребить одно из тех имен, которыми мы называли друг друга в детстве, играя в индейцев. Это были фантастические прозвища из романов Карла Мая [8]. Мы с наслаждением поглощали их, когда были подростками.

Секунду трубка молчала. Потом Мартенс тихо сказал:

— Что?

— Говорит Виннету, — отозвался я. — Неужели ты забыл старые имена? Ведь это из любимых книг фюрера.

— Да, да, — согласился Мартенс.

Всем было известно, что человек, развязавший вторую мировую войну, хранил у себя в спальне тридцать или больше томов приключенческих романов об индейцах, ковбоях, охотниках. Эти вещи навсегда остались для него излюбленным чтивом.

— Виннету? — недоверчиво повторил Мартенс.

— Да. Мне нужно тебя видеть.

— Я не понимаю. Где вы?

— Здесь. В Оснабрюке. Где мы можем встретиться?

— У меня сейчас прием больных, — машинально повторил Мартенс.

— Я болен. Я могу прийти во время приема?

— И все же я ничего не понимаю, — повторил Мартенс. На этот раз в его голосе я почувствовал решимость. — Если вы больны, приходите, пожалуйста, на прием. К чему этот спешный вызов по телефону?

— Когда?

— Лучше всего в половине восьмого. В половине восьмого, — повторил он.

— Не раньше…

— Хорошо. В половине восьмого.

Я положил трубку. Я снова был весь мокрый от пота.

Медленно я пошел к выходу. На небе висел бледный месяц. Он то выглядывал, то скрывался за рваными облаками. Через неделю будет новолуние. Удобно для перехода границы.

Я взглянул на часы. Оставалось еще сорок пять минут, с вокзала надо было уходить. Всякий, кто долго околачивается здесь, неминуемо вызывал подозрение.

Я отправился вниз по самой темной и пустынной улице, которая вела к старому крепостному валу. Часть его в свое время срыли, там посадили деревья. Другая же часть, та, что шла по берегу реки, осталась, как и раньше.

Я пошел вдоль вала, пересек небольшую площадь, миновал церковь Сердца Иисусова и взобрался чуть повыше. За рекой виднелись крыши домов и башни города. Купол кафедрального собора в стиле барокко слабо светился в тревожном мерцании заката. Мне был знаком этот вид, размноженный на тысячах почтовых открыток. Мне был знаком и запах воды, и аромат липовой аллеи, что шла рядом.

На скамейках между деревьями сидели парочки. Отсюда все так же открывался прелестный вид на реку и город. Я опустился на пустую скамейку: полчаса, только полчаса, а потом я пойду к Мартенсу.

В соборе зазвонили колокола. Я был так возбужден, что физически, телом ощущал колебание звуков. Это было похоже на теннис, в котором игроки обменивались мячами, поочередно посылая их друг другу.

И одним из игроков был я — тот, прежний, пораженный страхом и боязнью, не смеющий даже задуматься над своим положением. Другим был тоже я, но только новый, вовсе не желающий задумываться, идущий на риск, словно ничего другого и не оставалось. Любопытная форма шизофрении, при которой в качестве зрителя присутствует еще третий — сдержанный и беспристрастный, как судья на ринге, но одержимый настойчивым желанием, чтобы победил второй.

Я хорошо помню эти полчаса. Помню даже свое удивление тем, как я клинически-холодно анализировал свое состояние.

Мне казалось порой, что я стою в пустой комнате. На противоположных стенах висят зеркала, отбрасывают мой облик в зияющую бесконечность, и за каждым моим отражением вырисовывается другое, выглядывающее из-за плеч. Зеркала старые, темные, и никак не удается рассмотреть, какое же у меня выражение лица: вопросительное, печальное или исполненное надежды. Все расплывается, меркнет в серебристом сумраке.

Рядом со мной на скамейку села женщина. Не зная ее намерений, я подумал: может быть, под властью варваров и эти вещи низведены до уровня военных упражнений? Я поднялся и пошел прочь. Женщина позади меня засмеялась. Я никогда не забуду тихий, слегка презрительный, жалостливый смех незнакомой женщины у старого городского вала в Оснабрюке.

4

Приемная Мартенса была пуста. Растения с длинными, блестящими листьями стояли на этажерке у окна. На столике лежали журналы. С обложек их смотрели физиономии нацистских бонз, солдаты, марширующие отряды гитлеровской молодежи.

Раздались быстрые шаги, вошел Мартенс. Он взглянул на меня, снял очки, прищурился. Свет был слабый, и он не сразу узнал меня. К тому же я отпустил усы.

— Это я, Рудольф, — сказал я. — Иосиф.

Он предостерегающе поднял руку.

— Откуда ты явился? — прошептал он.

Я пожал плечами. Разве это было важно?

— Я здесь, это главное. Ты должен мне помочь.

Он вопросительно посмотрел на меня. Его близорукие глаза в неясном освещении комнаты казались мне глазами рыбы, плавающей за толстым стеклом аквариума.

— Тебе разрешено пребывание здесь?

— Я сам себе разрешил.

— Так ты перешел границу?

— Не все ли равно? Я сейчас здесь для того, чтобы увидеться с Еленой.

Он промолчал.

— И только ради этого ты явился?

— Да.

Я вдруг успокоился. Странно, я не чувствовал себя уверенно, пока был один. Теперь же возбуждение исчезло, потому что мне приходилось размышлять, как успокоить испуганного доктора.

— Только ради этого? — повторил он еще раз.

— Да. И ты должен мне помочь.

— Боже мой! — воскликнул он.

— Что такое? Она умерла?

— Нет, она не умерла.

— Она здесь?

— Да, она была здесь. По крайней мере неделю назад.

— Мне надо с тобой поговорить. Можно?

Мартенс кивнул.

— Конечно. Медсестру я отослал. Так же могу поступить и с пациентами, если кто-нибудь явится. Но жить у меня ты не можешь. Я женат. Уже два года. Ты ведь понимаешь…

Я все понимал. В тысячелетнем третьем рейхе нельзя было доверять даже родным. Спасителями Германии доносы давно уже были возведены в национальную добродетель. Я это испытал на себе. На меня донес брат моей жены.

— Моя жена не член нацистской партии, — торопливо сообщил Мартенс, — но мы никогда не говорили с ней о том, как эти пришли к власти. И я не знаю, что она, в конце концов, думает. Заходи, — он открыл дверь в кабинет. Мы вошли, и он тут же заперся.

— Не надо, — сказал я. — Запертая дверь всегда вызывает подозрение.

Он повернул ключ обратно и снова уставился на меня.

— Иосиф, ради бога, что ты тут делаешь? Ты вернулся нелегально?

— Да. Но ты можешь быть спокоен. Тебе не придется прятать меня. Я живу в гостинице за городом и пришел только за тем, чтобы попросить тебя известить Елену о моем приезде. Ведь я ничего не знаю, не слышал о ней целых пять лет. Может быть, она вышла замуж за другого? Если так, то…

— И ради этого ты здесь?

— Да. А что?

— Тебя надо спрятать, — сказал он. — Ночь ты можешь провести здесь, в моем кабинете. Диван к твоим услугам. Часов в шесть я тебя разбужу, в семь приходит женщина, которая убирает квартиру. После восьми можно опять вернуться. Раньше одиннадцати посетителей у меня не бывает.

— Она замужем? — спросил я.

— Елена? — он покачал головой. — Я даже не знаю, развелась ли она с тобой.

— Где она живет? На старой квартире?