Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А (др. перевод) - Рэнд Айн (лучшие книги онлайн TXT) 📗
Газеты об этом не упоминали. Передовые статьи продолжали твердить о самоотречении как пути к будущему прогрессу, самопожертвовании как моральном императиве, алчности как о враге, любви как долге, эти избитые фразы были тошнотворно сладкими, как запах эфира в больнице. Слухи распространялись по стране испуганными шепотками, но люди читали газеты и вели себя так, будто верили тому, что читают. Все соперничали друг с другом в том, кто будет самым бездумно-молчаливым, каждый притворялся, будто не знает того, о чем ему известно, и старался поверить в то, что не существует того, о чем не говорят. Казалось, что начинал извергаться вулкан, однако люди у подножья горы не обращали внимания на внезапные трещины, черный дым, кипящие струи и продолжали верить в то, что единственная опасность для них — признать реальность этих признаков.
«Слушайте двадцать второго ноября доклад мистера Томпсона о всемирном кризисе!»
Это было первым признанием непризнаваемого. Объявления начали появляться за неделю и звучали по всей стране. «Мистер Томпсон сделает доклад о всемирном кризисе! Слушайте мистера Томпсона по всем радиостанциям и телеканалам в восемь часов вечера двадцать второго ноября!»
Сначала первые полосы газет и вопли по радио объясняли: «Чтобы дать отпор страхам и слухам, распространяемым врагами народа, мистер Томпсон обратится к стране двадцать второго ноября и сделает полное сообщение о положении в мире в этот серьезный час всеобщего кризиса. Мистер Томпсон положит конец тем зловещим силам, цель которых — держать нас в страхе и отчаянии. Он прольет свет и укажет нам выход из наших тяжелейших ситуаций — суровый путь, как подобает серьезности этого часа, но путь славы, как подтверждает возрождение света. Речь мистера Томпсона будет передаваться по всем радиостанциям страны и по всему миру, куда только могут дойти радиоволны».
Потом вопли усиливались день ото дня. «Слушайте мистера Томпсона двадцать второго ноября!» — гласили заголовки ежедневных газет. «Не забывайте мистера Томпсона двадцать второго ноября!» — вопили радиостанции в конце каждой передачи. «Мистер Томпсон скажет всю правду!» — обращались к населению плакаты в метро и автобусах, объявления на стенах зданий и щиты на пустынных шоссе. «Не приходите в отчаяние! Слушайте мистера Томпсона!» — было написано на флажках на правительственных машинах. «Не сдавайтесь! Слушайте мистера Томпсона!» — взывали знамена в конторах и магазинах. «Не теряйте веры! Слушайте мистера Томпсона!» — говорили голоса в церквях. «Мистер Томпсон даст вам ответ!» — писали в небе армейские самолеты, буквы расплывались, и, когда фраза завершалась, оставались только последние два слова.
На площадях Нью-Йорка ко дню этой речи устанавливали общественные громкоговорители, и они ежечасно разражались хриплыми звуками при бое далеких часов, над усталым шумом уличного движения, над головами убогих толп раздавался громкий, механический крик встревоженного голоса: «Слушайте двадцать второго ноября доклад мистера Томпсона о всемирном кризисе!» Этот крик раскатывался в холодном воздухе и замирал среди окутанных туманом крыш, под пустой страницей календаря без даты.
Во второй половине дня двадцать второго ноября Джеймс Таггерт сообщил Дагни, что мистер Томпсон хочет встретиться с ней для совещания перед радиопередачей.
— В Вашингтоне? — удивленно спросила она, взглянув на часики.
— Знаешь, должен сказать, что ты не читала газет, не следила за важными событиями. Неужели не знаешь, что мистер Томпсон будет вести передачу из Нью-Йорка? Он приехал сюда, чтобы посоветоваться с ведущими промышленниками, а также с рабочими, учеными, людьми умственного труда и лучшими представителями из руководства страны. Он попросил, чтобы я привез тебя на совещание.
— Где оно будет проходить?
— В радиостудии.
— Они не ждут, что я выступлю в эфире с поддержкой их политики, а?
— Не беспокойся, тебя близко не подпустят к микрофону! Они просто хотят узнать твое мнение, и мы не можем отказаться в минуту национального кризиса, особенно если приглашение исходит от мистера Томпсона!
Джеймс говорил раздраженно, избегая ее взгляда.
— Когда начнется совещание?
— В половине восьмого.
— Немного времени для совещания по критическому положению страны, а?
— Мистер Томпсон — очень занятой человек. Пожалуйста, не спорь, не создавай трудностей, я не понимаю, что тебе…
— Хорошо, — равнодушно ответила Дагни. — Поеду, — и добавила под влиянием чувства, которое вызвало бы у нее нежелание появиться на совещании гангстеров без свидетеля:
— Но возьму с собой Эдди Уиллерса.
Джеймс нахмурился, задумался на секунду с выражением, скорее, досады, чем беспокойства.
— Ну, бери, если хочешь, — сказал он, пожав плечами.
Дагни вошла в студию, с одной стороны ее сопровождал Джеймс Таггерт как полицейский, с другой — Эдди Уиллерс как телохранитель. Лицо Таггерта было обиженным, напряженным, Уиллерса — покорным, однако удивленным и любопытным. В углу просторного, тускло освещенного помещения стояла декорация из клееного картона, напоминающая нечто среднее между величественной гостиной и скромным кабинетом. Студию заполнял полукруг пустых кресел, словно здесь готовили фотосъемку для семейного альбома, микрофоны болтались, как леска с наживкой, на концах длинных шестов, сооруженных для работы между кресел.
Лучшие люди из руководства страны, стоявшие группами, явно нервничали и напоминали участников распродажи остатков в обанкротившемся магазине: Дагни увидела Уэсли Моуча, Юджина Лоусона, Чика Моррисона, Тинки Холлоуэя, доктора Флойда Ферриса, доктора Саймона Притчетта, Мамочку Чалмерс, Фреда Киннана и жалкую горсточку бизнесменов, среди которых полуиспуганный-полупольщенный мистер Моуэн из «Эмелгемейтед свитч энд сигнл компани» был, как ни странно, намерен представлять промышленных магнатов.
На миг ее потряс вид доктора Роберта Стэдлера. Дагни понятия не имела, что лицо может так быстро постареть всего за год: впечатление неистощимой энергии, мальчишеской пылкости исчезло, оставались только морщины презрительной горечи. Он стоял один, в отдалении от прочих, и она поймала его взгляд в тот момент, когда входила. У него был вид человека, внезапно застигнутого женой в публичном доме: то было выражение чувства вины, переходящее в ненависть. Потом она заметила, как Роберт Стэдлер отвернулся, будто не видел ее, словно отказ видеть ее мог уничтожить факт присутствия ее здесь.
Мистер Томпсон расхаживал между группами, рявкая на тех, кто случайно попадался на пути, с неугомонным видом человека действия, питающего презрение к обязанности произносить речи. Он держал пачку машинописных страниц, словно узел старого тряпья, который нужно выбросить.
Джеймс Таггерт подошел к нему и произнес неуверенно и громко:
— Мистер Томпсон, позвольте представить вам мою сестру, мисс Дагни Таггерт.
— Очень хорошо, что вы приехали, мисс Таггерт, — произнес мистер Томпсон, пожимая ей руку, как будто она была избирательницей, фамилию которой он слышит впервые, и бодро отошел.
— Ну, и где же совещание, Джим? — спросила она и взглянула на стенные часы: на большом белом циферблате черная стрелка отрезала минуты, словно нож, двигаясь к восьми часам.
— Ничего не могу поделать! Не я здесь распоряжаюсь! — ответил Джеймс отрывисто.
Эдди Уиллерс взглянул на нее с горестно-терпеливым удивлением и подошел поближе. По радиоприемнику звучала программа военных маршей из другой студии, приглушая обрывки нервозных голосов, торопливые, бесцельные шаги, скрип оборудования, которое монтировали вместе с декорацией гостиной.
— Оставайтесь на нашей программе, чтобы услышать доклад мистера Томпсона о всемирном кризисе в восемь часов! — раздался из приемника воинственный голос диктора, когда минутная стрелка на циферблате дошла до цифры девять.
— Пошевеливайтесь, пошевеливайтесь, ребята! — отрывисто сказал мистер Томпсон, когда из приемника зазвучал очередной марш.
