Старое предание (Роман из жизни IX века) - Крашевский Юзеф Игнаций (чтение книг .txt) 📗
Первым откликнулся Болько Чёрный:
— Итак, да будет мир и согласие между нами, но чем подкрепите вы своё обещание сохранять мир, если мы заключим его с вами? Завтра же немецкие деды и дядья Попелеков, узнав, что мы распустили войско, могут пойти на нас войной…
— Мы тут живём и будем жить безоружными среди вас, — отвечал Бумир, — и головы наши во всякое время могут служить залогом.
— Да кто поручится, — перебил Мышко, — что вместо братской дружбы, которой вы требуете ныне, завтра же вы не пожелаете власти?
— Мы готовы дать торжественную присягу на «камень в воду», — сказал Бумир. — Что же ещё можем мы дать, кроме слова, головы и присяги?
Совещание продолжалось, и высказывались различные суждения, а Пястун и пришельцы молча слушали, пока не исчерпались горькие напоминания и упрёки.
Тогда князь-кмет поднялся и изрёк:
— Идёмте все к священному озеру, пусть каждый возьмёт с собой камень для присяги и, как то было в обычаях у отцов наших, бросит его в воду со словами: «Как камень в воду, да канут в забвение и распри наши и раздоры».
— Как камень в воду!
— Как камень в воду! — торжественно откликнулись Лешеки единодушным возгласом.
Воеводы и старейшины молчали, но князь окинул их повелительным взглядом и сказал, поднимая камень из-под ног:
— Идёмте все!
Тотчас же к озеру двинулось торжественное шествие с камнями в руках — впереди Лешеки, за ними воеводы и Пястун со всеми старейшинами. Придя на берег, князь первый бросил камень в воду, после него стали кидать и остальные, оглашая окрестности громким радостным криком.
Потом, все долго пожимали руки друг другу, но поистине великое ликование настало, когда среди ратников разнеслась весть о том, что войны больше не будет и, наконец, у полян воцарится мир, ибо Лешеки и кметы поклялись жить отныне по старинным заветам, в братской дружбе.
Горестно и унизительно было для сыновей Хвостека это примирение: они привыкли властвовать, а теперь должны были покоряться и кланяться. Однако они приняли его, не прекословя, иначе от них бы отрёкся весь их род.
К тому же, быть может, они ещё питали надежду, что впоследствии обстоятельства могут обернуться более благоприятно для них.
Все, кто был на берегу, тут и расположились лагерем, разослав челядь по дворам кметов, дабы привезли они, что требуется для общего пиршества.
Праздник мира решили справлять вместе с заложением города. Первый день все провели в ожидании, раскинув среди поля шатры и шалаши, и только на другой день должно было начаться празднество. Тем временем послали за старыми певцами, гуслярами и прорицателями; послали и на Ледницу — за Визуном, за священным огнём для возжения первого костра и за водой из священного источника. А пока шли вcе эти приготовления, как уже дважды перед тем, незаметно скрылись чужеземные гости. Наконец, настал день заложения престольного града; солнце светило ярко и весело, словно ради праздника. Пяст со старейшинами, воеводами, гуслярами и прорицателями вышел в поле, где, по старинному обычаю, должны были на паре чёрных волов опахать границы будущего города.
Но случилось так, что за всеми хлопотами позабыли о волах и о плуге и спохватились лишь теперь. Замешательство было великое.
Все стали посматривать по сторонам, не найдётся ли кто, чтобы помочь беде, как вдруг среди поля увидели опрокинутый в ожидании хозяина новый плуг, запряжённый парой чёрных волов.
Под песни гусляров Пястун подошёл к нему со старейшинами и кметами, смешавшимися с Лешеками, поднял его, перевернул, запустил в землю, и волы, словно только его дожидались, медленно двинулись тяжёлой поступью, отваливая чёрные лоснящиеся пласты земли.
Вдруг, как и в день сражения, в вышине показались две белые птицы и полетели над головой пахаря, а по обе стороны плуга зашагали в ногу с князем два аиста, не пугаясь ни пения, ни шумной толпы. Все шли за плугом Пястуна по первой его борозде, а он, опахав с добрую стадию, передал плуг старейшему после себя со словами:
— Да будет борозда моя первой, но не единственной, и да сольются воедино все силы для создания престольного города; пусть каждый приложит к плугу руки, чтобы работа была дружной и успешной.
— Лада! — воскликнули толпы.
После князя за плуг взялся сперва старейший из воевод за ним по очереди остальные, а потом — всяк, кто хотел и мог протискаться, хоть на миг прикоснулся к плугу. Таким образом, опахали вокруг будущий город, оставив место только для ворот.
Принесённый с Ледницы священный огонь разожгли над озером на холме, где уже были сложены бревна для основания будущего княжеского терема.
По старинному обычаю, чтобы отогнать жертвой злых духов, дома, дворы и хаты всегда закладывали «на головы». Кто не мог принести иную жертву, убивал под первым бревном петуха.
Так и здесь уже стояло наготове двенадцать немецких пленников, которые должны были сложить головы, как вдруг в вырытой яме обнаружили великое множество человеческих костей, что Визун возвестил счастливым предзнаменованием. Жизнь пленников не понадобилась, ибо задолго до этого сама судьба уготовала жертву для Кнезна.
Но вот бревна легли на старое пепелище, начертав на земле сруб будущего терема. Посредине его уже стоял стол, накрытый вышитыми рушниками, а на нём лежал хлеб, дабы в доме никогда он не переводился. Когда заложили сруб и порог, прежде чем переступил его человек, загнали туда барана, и на пороге закололи его в жертву, после чего без опасений взошёл князь, а за ним и старейшины. Тут стали угощать всех, кто бы ни пришёл: кормили и поили весь день и всю ночь, пели песни и веселились.
На другой день распустили по домам войска, отправив с ними и воевод; оставили только небольшой отряд для обороны нового города и личной охраны князя. С песнями шли воины по лесам, благословляя мир, наступивший, наконец, после набегов и смуты.
На месте будущего города уже суетились люди, поспешно возводили стены и рубили избы. Не только для князя, но и для дружины его строили дома на берегу Еленя, и вокруг терема, чуть не на глазах, росло новое поселение там, где, по преданию, оно уже некогда существовало.
А пока княжеские палаты не были закончены, Пястун жил в простом шатре, изредка наведываясь в свою старую лесную хату, по которой он по-прежнему тосковал. Когда, наконец, дом покрыли кровлей, стали запираться двери и в очаге можно было развести огонь, с Гопла перевезли все имущество Пяста, чтобы прежняя бедность и простота обихода всегда напоминали ему и потомству его о том, что вознёсся он из кметов.
Теперь, правда, старик носил княжеский плащ и шапку, но в светлице у себя повесил сермягу, чтобы постоянно её видеть, под окнами же расписного терема велел поставить улей — в память о лесных своих бортях. А весной произошёл удивительный случай: аист, обитавший на старой хате, свил себе гнездо на кровле терема.
Единственного сына своего Земовида отец тоже воспитал так, чтобы не забывал он обихода земледельцев и наравне с бедняками умел довольствоваться малым, не боясь ни холода, ни голода, ни тяжкого труда.
Нам остаётся досказать лишь о судьбах Домана и Дивы, которые тоже вскоре разрешились.
Когда кметы разъехались по дворам и Доман возвратился в свою хату, он долго ходил из угла в угол, размышляя, что сделать, чтобы или вырвать девушку из своего сердца, или снова её похитить и ввести к себе в дом полновластной хозяйкой.
Добек ещё лежал раненый на Леднице, понемногу набираясь сил и здоровья, поэтому приятель имел повод его навестить, никого не удивив своим посещением. Но отправился он не один. Выбрав среди челяди нескольких смельчаков, он взял их с собой.
В ту пору к озеру стеклось множество людей — плотников и иных умельцев, строивших Кнезно и терем. Пястун тоже наблюдал, как растёт новое поселение. Поэтому, приехав сюда, Доман нашёл больше свидетелей, чем то было ему желательно, и двинулся со своей челядью дальше в поисках пустынного берега, откуда мог бы переправиться на Ледницу.
