Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или (др. перевод) - Рэнд Айн (книги бесплатно без регистрации TXT) 📗
Он пока еще не принял окончательного решения, продиктовав прошение «на всякий случай». Прошение должно было стать формой защиты. Но на всякий случай он покамест его не подписал, и это было защитой против защиты. Его ненависть объяснялась одной простой причиной: он понимал, что ему не удастся растягивать этот процесс до бесконечности.
Джеймс получил сообщение о катастрофе в восемь утра, но в свой офис приехал к полудню. Инстинкт самосохранения подсказывал ему, что сейчас он обязан быть в конторе.
Люди, тасовавшие его крапленые карты, в игре, которую он так хорошо знал, в одночасье исчезли. Клифтон Лоси прикрылся медицинской справкой, удостоверявшей, что в настоящее время его нельзя беспокоить по причине тяжелого заболевания сердца. Один из управляющих прошлой ночью отбыл в Бостон, другого неожиданно вызвали в неизвестную клинику, к постели больного отца, о котором никто прежде не слышал. Телефон в доме главного инженера не отвечал. Вице-президента по связям с общественностью не могли разыскать.
Подъезжая на машине к конторе, Таггерт видел огромные черные буквы на первых полосах всех газет. Шагая по коридорам «Таггерт Трансконтинентал», он слышал голос диктора из радиоприемника в чьем-то кабинете, похожий на зловещий голос бандита, подстерегающего жертв в темном переулке. Диктор требовал национализации железных дорог.
Джеймс специально громко стучал каблуками, чтобы его видели сотрудники, и двигался достаточно быстро, чтобы никто не остановил его неуместным вопросом. Запершись в кабинете, он приказал секретарю никого не пускать и ни с кем не соединять его по телефону, а всем визитерам говорить, что мистер Таггерт очень занят.
Потом он сидел за столом, парализованный ужасом. Джеймсу мерещилось, что он заперт в подземелье, и замок ему не открыть. Еще ему казалось, что его выставили на публичное обозрение перед всем городом, и тогда он молился, чтобы замок продержался как можно дольше. Он должен находиться здесь, в своем кабинете, просто сидеть и ждать неизвестно кого, любого, кто пришел бы к нему и объяснил, что делать. Он одинаково боялся и того, что к нему могут придти, и того, что никто не придет и не подскажет, как теперь быть.
Телефонные звонки в приемной напоминали крики о помощи. Джеймс смотрел на дверь со злорадным торжеством при мысли о людях, остановленных равнодушной фигурой его секретаря, молодого специалиста, ни в чем не преуспевшего так, как в искусстве уверток, которым владел в совершенстве с безрадостной резиновой вялостью человека, лишенного моральных норм. Сейчас, думал Таггерт, раздаются голоса из Колорадо, из каждого центра, каждого офиса сети Таггертов. До тех пор, пока Джеймс их не слышит, он в безопасности.
Все чувства слиплись у Джеймса внутри в один плотный мутный шар, куда не пробивались мысли враждебно настроенных людей — управлявших отделениями, от которых нет спасения. Острые приступы страха накатывали при мысли о членах Совета директоров, но для них было заготовлено прошение об отставке, его пожарный выход: он убежит, а они окажутся в огне. Самый сильный приступ страха обрушился на него при мысли о людях из Вашингтона. Если они позвонят, ему придется отвечать, его резиновый секретарь знает, перед чьими голосами приказы Джеймса бессильны. Но из Вашингтона не звонили.
Спазмы страха следовали один за другим так, что во рту пересыхало. Джеймс и сам не знал, чего боится. Понимал только, что испугался не диктора. При звуке этого зловещего голоса он испытывал служебный страх, неизбежный при той должности, что он занимал, и привычный, как хорошо сшитый костюм и речи на официальных застольях. Но под его покровом затаилась слабая надежда, едва уловимая и вороватая, как тараканья пробежка: если угроза обретет конкретное выражение, то все разрешится, спасая его от принятия решения, от подписания прошения… он не будет больше президентом «Таггерт Трансконтинентал», но и никто другой никогда им не станет… никто больше не станет президентом.
Джеймс сидел, уставившись в стол, не позволяя взгляду и мыслям сосредоточиться. Он словно растворился в туманном облаке, сопротивляясь его попыткам принять какую-то форму. Все, что существует, имеет название. Джеймс мог удержать от существования все, что угодно, отказываясь его назвать.
Он не проверил, что конкретно произошло в Колорадо, не пытался изучить причину событий, не просчитывал возможные последствия. Он не думал. Слипшийся комок чувств давил в груди реальной тяжестью, наполнял сознание, лишал способности рассуждать. Этот комок состоял из ненависти — его единственным ответом стала ненависть, ненависть к самой реальности, ненависть, не имеющая конкретного объекта, причины, начала и конца. Она была обращена ко всей Вселенной как оправдание, как выстраданное право, как абсолют.
Телефонные звонки не умолкали, разрывая тишину. Джеймс понимал, что эти крики о помощи обращены не к нему, а к человеку, чей образ он украл. И теперь телефонные звонки этот образ с него срывали. Джеймсу казалось, что они превратились в хлысты, полосующие его череп. Объект ненависти, будто очерчиваемый этими звонками, начал приобретать форму. Плотный комок внутри взорвался и толкнул на слепые действия. Вылетев из комнаты, не обращая внимания на окружившие его лица, он бегом бросился вниз, в Производственный отдел, к приемной вице-президента.
Через распахнутую настежь дверь он увидел в широких окнах небо над пустым столом. Потом заметил подошедших сотрудников, белокурую голову Эдди Уиллерса за стеклянной стеной. Решительно направился к Эдди, рванул стеклянную дверь и с порога, так, чтобы слышали все, заорал:
— Где она?!
Эдди Уиллерс медленно поднялся из-за стола, со спокойным любопытством глядя на Таггерта, как на еще один странный объект среди множества неожиданных явлений, которые он изучал. Эдди не ответил.
— Где она?
— Я не могу вам этого сказать.
— Послушайте, ты, тупой подонок, сейчас не до церемоний! Если ты задумал убедить меня, что не знаешь, куда она сгинула, то я не поверю! Ты знаешь, где она, и скажешь об этом мне, иначе я доложу Объединенному совету! Я поклянусь им, что ты знаешь, где ее найти, и попробуй тогда убедить их в обратном!
Эдди ответил с легким оттенком удивления:
— Я никогда не делал вид, что не знаю, где она находится, Джим. Я это знаю. Но вам не скажу.
Крик Таггерта превратился в дрожащий, бессильный визг, выдавший, что он понял свой просчет.
— Ты соображаешь, что говоришь?
— Ну, конечно, понимаю.
— И повторишь при свидетелях? — он махнул рукой в сторону приемной.
Эдди повысил голос, более для четкости, чем для громкости:
— Я знаю, где она находится. Но вам не скажу.
— Ты признаешься в том, что являешься сообщником дезертира?
— Если хотите, можете назвать это так.
— Но это же преступление! Преступление против нации. Ты понимаешь?
— Нет.
— Это противоречит закону!
— Да.
— В стране чрезвычайное положение! Ты не имеешь права на частные секреты! Ты утаиваешь жизненно важную информацию! Я — президент железной дороги! Я приказываю тебе отвечать! Ты не можешь не подчиниться моему приказу! Это подсудное дело! Ты понимаешь?
— Да.
— Ты отказываешься отвечать?
— Отказываюсь.
Годы тренировок приучили Таггерта следить за окружающими, не подавая виду. Он видел напряженные, замкнутые лица сотрудников, явно не его союзников. Все лица выражали отчаяние, кроме лица Эдди Уиллерса. «Феодального слугу» компании «Таггерт Трансконтинентал», кажется, единственного не затронуло несчастье. Он взирал на Таггерта безжизненным, тупым взглядом школяра, столкнувшегося с областью знаний, которую не собирался изучать.
— Ты понимаешь, что ты — предатель? — визжал Таггерт.
Эдди спокойно уточнил:
— Кого я предал?
— Людей! Укрывать дезертира преступно! Это экономическое преступление! Твой долг служить людям превыше всего! Тебе это скажет любой представитель общественности! Ты этого не знал? Понимаешь, что с тобой сделают?
