Россия распятая - Глазунов Илья (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
Сегодня Казимир Маркович проводил два сеанса: один – от заикания, другой – от курения. Десять человек от двенадцати до семидесяти лет, страдающих заиканием, выстроились вдоль серой больничной стены, словно перед расстрелом. Воцарилась тишина. Казимир Маркович начал: «Сейчас я хочу только спросить каждого из вас, как ваше имя, отчество, фамилия и сколько вам лет. Начнем с вас, – показал он на средних лет мужчину, с надеждой смотрящего на него. – Итак, скажите ваше имя, отчество и фамилию».
На лице пациента, вдруг потерявшего веру и надежду, появилась маска клинического равнодушия и отчаяния. Мучительно глядя в пол, он начал: «Ни-ни-ни-к-к-к-олай.» Больной словно захлебнулся и замолчал. «Пока вам тяжело говорить», – подтвердил Дубровский. «А ну, пожалуйста, Вы, – обратился он к стоявшей рядом в шеренге девочке. Она вздрогнула, как птичка, и, глядя большими серыми глазами в лицо целителя, жалобно, словно пританцовывая, нараспев пропела, содрогаясь от внутренней конвульсии: „М-м-ма-а-а-а-рин-на“. На таком уровне оказались все; один человек, сделав попытку заговорить, смог только пошевелить губами и отказался от нее, ощущая всю ее безнадежность. Воцарилась зловещая тишина. Михалков шепнул мне: „Д-д-да мы по сравнению с н-н-н-ними говорим как Демосфены. Стыдно у н-н-него в-в-в-время отнимать.“ Я не мог удержаться от ответа: „Не забывайте, Сергей Владимирович, что Демосфен, который, кстати, был славянского происхождения, поначалу тоже заикался и имел при этом слабый голос. Недаром он, набирая в рот морскую гальку, произносил речи, стараясь такими упражнениями преодолеть свой дефект. И как заика заике, ибо сам после блокады вынужден был на уроках отвечать письменно, напомню вам такой случай. Демосфен одному робкому оратору, боящемуся говорить перед толпой, задал вопрос: „А скажи, друг, побоялся бы ты говорить перед ремесленником, расписывающим вазы?“ „Конечно нет!“ – ответил оратор. Демосфен допытывался: „А ты побоишься говорить с философом, солдатом, женщиной, моряком?“ «Конечно нет, – повторил ответ застенчивый оратор своему учителю. «Так почему же ты боишься говорить с ними, когда они собраны все вместе, а это и есть толпа?!“ – удивился Демосфен.
«Ну насчет того, что он славянин, – это все твои с-с-славянофильские штучки», – начал было возражать Михалков… К нам наклонился ассистент Дубровского и попросил: «Не разговаривайте, пожалуйста». Мы сидели на стульях в трех метрах от Казимира Марковича. В гробовой тишине он возвысил свой уверенный, исполненный внутренней силы голос: «Через несколько минут, дорогие друзья, вы все начнете говорить. Вы сможете объясняться в любви, спокойно общаться с продавцами магазинов, читать стихи, и кто-то из нас, – смягчился его голос от внутренней улыбки, – даже сможет работать диктором на радио. Я снимаю с вас страх произнесения первого слова. Я сейчас горю, как свеча, зажженная с двух концов, – мне помогает энергия зала. Думайте про себя: „Мы можем! Мы можем говорить, потому что хотим этого“. Я сейчас подойду к каждому из вас и дотронусь до того места лба, где, как полагали древние, заключен третий глаз человека. Наши далекие предки – арии – ввели в Индии обычай отмечать это место у женщин красным кружочком на лбу». Дубровский, как полководец перед битвой, подошел к каждому из шеренги жаждущих исцеления и коснулся пальцем точки над переносицей. «Что вы опустили взгляд? Смотрите мне в глаза!» – потребовал он у одного. Отойдя от них, Дубровский продолжал: «Когда вы через три минуты заговорите, следуйте только одному правилу: спокойно наберите воздух и постараитесь, как певцы, сосредоточить внимание на гласных. Например: те-е-е-пло, лю-юю-бовь… Ну, а теперь, – вонзил он взгляд в лица людей из шеренги, – кто первый хочет сказать? Но не надо пока говорить, а только поднимите руку».
Подняли руки маленькая девочка и седой человек в военной гимнастерке, на которой были колодки орденов и медалей.
«Ну, давай начнем с тебя, – сказал Казимир Маркович девочке. – Не спеши, скажи мне, как тебя зовут и в каком классе ты учишься?»
Зал онемел в ожидании чуда, веря в него и не веря. «Смотри мне в глаза и отвечай», – властно сказал Дубровский. И произошло чудо: нежным и сильным голосом девочка спокойно сказала, восторженно глядя в глаза Казимиру Марковичу:«Я – Марина Сидорчук, ученица третьего класса.»
Зал ахнул, и почти у всех нас выступили слезы на глазах. Единственный, кто остался невозмутим, – это Казимир Маркович. Как бы не чувствуя великого момента обретения речи, – спросил: «Прочти нам стихотворение Пушкина, которое ты знаешь». Она начала: «Мороз и солнце, день чудесный…», и вдруг, опустив глаза, запнулась. Лицо ее приняло на какой-то момент выражение неверия и муки. «Ты стала новой! – строго сказал Дубровский. – Не вспоминай того, что было. Пой гласные». Девочка подняла глаза, и мы услышали: «Мороз и солнце, день чудесный. Еще ты дремлешь, друг прелестный. Пора, красавица, проснись…»
«Хватит, – заключил он. – Кто следующий?» Плачущие родители прижимали к сердцу свою девочку. Заговорили и все остальные…
…Дубровский сидел дома ничуть не усталый и ел шоколад. Подняв на меня взгляд, сказал:
– Надо есть шоколад, в нем много энергии.
– Казик не обедает никогда, а ест шоколад, – заметила его жена.
– Казимир Маркович, а что это у вас за стеклянный шар на столе? – полюбопытствовал я.
– Это предмет моей духовной гимнастики. Я каждое утро смотрю на этот шар. Если человек живет и действует во имя высшего начала любви к людям, он все может и побеждает. Бойтесь шарлатанов и черной магии. Бойтесь сатанизма во всех его проявлениях. Вы читали «Протоколы сионских мудрецов»?
– Читал, – лаконично ответил я на его вопрос. Он помолчал…
Над столом у него висела благодарственная грамота от харьковской милиции.
– Расскажите об этом, – попросил я.
– Дорогой Илюша – в двух словах. Вы прекрасно знаете, – он показал на телевизор, – что ни он, ни радио, ни магнитофон не будут работать, если их не включить в сеть – в источник энергии. Я тоже отдаю энергию. Я «включаю в свою сеть» человека, который, может быть, и ничем не примечателен, но душевная организация которого, после подключения к моей энергии, напоминает этот телевизор. Некоторые называют таких людей медиумами. Ясновидение – это другое. Я говорю о человеке, который, будучи включенным в меня, становится ясновидящим. Я чувствую, кто может быть для меня таким экраном. И вот, когда в Харькове пропал четырнадцатилетний мальчик, безутешная мать обратилась в милицию с просьбой о розыске сына. Но все поиски были безрезультатными. Тогда обратились ко мне. Кстати, Илюша, вы слышали что-нибудь о Гурджиеве?
– Мне о нем много рассказывал Виталий Васильевич Шульгин, вы знаете, кто это, – ответил я. – Гуджиев нашел его пропавшего сына, когда бушевала гражданская война.
– Ну вот, тогда с вами легче разговаривать. На этот раз моим экраном, или медиумом, был простой гардеробщик. Я ввел в состояние транса, показал фотографию мальчика. И он через несколько минут сказал мне, что видит его идущим вдоль деревни. Я приказал ему спросить, что это за деревня и где находится. Он назвал глухую деревню в далекой Сибири.
«Почему ты очутился так далеко от дома?!» – был следующий вопрос.
Мальчик объяснил, что его обижал отчим и он, вспомнив о дальней родственнице, живущей в Сибири, уехал к ней, чтобы избежать побоев отчима и ссор с матерью.
– Как видите, – улыбнулся Дубровский, – я за это получил почетную грамоту от милиции.
Человек не знает своих возможностей до конца, и мы, – подчеркнул он слово «мы», – должны помогать людям.
– А кто это – «мы»? – робко спросил я, глядя на лицо «колдуна», как называли его многие. Глаза вдруг у него снова стали бело-голубыми. Комкая руками серебристую обертку шоколадки «Аленушка», он серьезно и коротко ответил: – Верующие.
– А вы можете передать этот дар другим? – поинтересовался я, зная, что представители Министерства здравоохранения СССР пытались прислать к нему учеников. Опустив глаза, он произнес:
