Черный обелиск - Ремарк Эрих Мария (читать книги без регистрации полные .TXT) 📗
Дамы молчат и разглядывают его. Я держусь в сторонке. Бывают такие счастливые находки – в начале или в конце, когда человек, словно играя, достигает того, над чем специалисты бьются без всякой надежды на успех. Фрици вдруг смеется.
– В конце концов для Лошади неплохо, – говорит она.
Мадам тоже усмехается.
– А сколько эта штука стоит?
С тех пор как я служу в нашей фирме, за обелиск никогда не назначали цены, так как каждый был уверен, что его продать невозможно. Я быстро высчитываю.
– официально – тысячу марок, – говорю я. – Для вас, как для друзей,
– шестьсот; для Лошади, как одной из моих воспитательниц, – триста. Я могу позволить себе предложить эту бросовую цену – ведь сегодня и без того мой последний день службы в конторе, но будь это не так, меня бы уволили. Оплата, разумеется, наличными. И за надпись отдельно.
– А почему бы и не согласиться? – замечает Фрици.
– Я тоже за, – отвечает мадам. Я ушам своим не верю.
– Значит, по рукам? – спрашиваю я.
– По рукам, – отвечает мадам.
– Триста марок. Сколько это в гульденах?
Она принимается отсчитывать банкноты. Из часов в виде домика, висящих на стене, выскакивает кукушка и выкрикивает время. Я засовываю деньги в карман.
– Помянем Мальвину стаканчиком коньяку, – говорит мадам. – Завтра утром мы ее похороним. Ведь вечером ресторан должен опять работать.
– Жаль, что мне нельзя быть на похоронах, – говорю я.
Мы все выпиваем по стаканчику коньяку с мятной водкой. Мадам прижимает платок к глазам.
– Я очень расстроена, – заявляет она. Все мы расстроены. Я встаю и прощаюсь.
– Георг Кроль установит памятник, – говорю я.
Дамы кивают. Никогда я не видел такого доверия и верности, как в этом доме. Они машут мне в окна. Доги заливаются лаем. Я торопливо шагаю вдоль ручья к городу.
– Что? – восклицает Георг. – Не может быть!
Я молча извлекаю из кармана голландские гульдены и раскладываю их на письменном столе.
– А что ты продал?
– Подожди минутку!
Я услышал велосипедный звонок. Тут же раздается за дверью властное покашливание. Я сгребаю деньги и сую обратно в карман. На пороге появляется Генрих Кроль, кромка брюк у него слегка в грязи.
– Ну, – спрашиваю я, – что продали?
Он язвительно смотрит на меня.
– Идите сами и попробуйте продать! При общем банкротстве! Ни у кого нет денег! А если у человека и есть несколько марок, так он их не вы пускает из рук!
– А я был в городе. И кое-что продал.
– Да? И что же?
Я повертываюсь так, чтобы видеть обоих братьев, и отвечаю:
– Обелиск.
– Вранье! – безапелляционно заявляет Генрих. – Поберегите ваши остроты для Берлина!
– Я, правда, к вашей фирме уже не имею никакого отношения, – говорю я, – так как сегодня в двенадцать дня перестал у вас работать. Но мне все же хотелось показать, как просто продаются надгробия. Не работа, а отдых.
Генрих вскипает, но сдерживает себя, хоть и с трудом.
– Слава Богу, весь этот вздор нам придется уже недолго слушать! Счастливого пути! В Берлине вам, конечно, вправят мозги!
– Он в самом деле продал обелиск, Генрих. Генрих недоверчиво уставляется на брата.
– Доказательства? – шипит он.
– Вот они! – отвечаю я и веером выбрасываю банкноты на стол. – Даже в девизах!
У Генриха глаза лезут на лоб. Потом он хватает один из банкнотов, перевертывает и рассматривает, не фальшивый ли.
– Повезло, – со скрежетом бормочет он наконец. – Дурацки повезло!
– Мы это везение используем, Генрих, – говорит Георг. – Иначе мы бы не смогли уплатить по векселю, которому завтра срок. Ты бы лучше от души поблагодарил. Это первые настоящие деньги, которые мы получили. И они до черта нам необходимы.
– Благодарить? И не подумаю!
И Генрих удаляется, грохнув дверью, как истинный, гордый немец, который никому и ничем не обязан.
– Нам действительно деньги так необходимы? – спрашиваю я.
– В достаточной мере необходимы, – отвечает Георг. – Но теперь сосчитаемся: сколько у тебя денег?
– Хватит. Мне прислали на билет третьего класса. А я поеду в четвертом и сэкономлю двенадцать марок. Потом я продал рояль – я не могу тащить его с собой. Эта старая шарманка принесла мне еще сто марок. Все вместе составит сто двенадцать марок. На них я могу прожить до первой получки.
Георг отсчитывает тридцать голландских гульденов и протягивает их мне.
– Ты работал как специальный агент, поэтому имеешь право получить за комиссию не меньше, чем Оскар-плакса. За особые достижения еще пять процентов.
Возникает короткая борьба великодуший; затем я соглашаюсь взять деньги, на тот случай, если в первый же месяц слечу со своего нового места.
– А ты знаешь, что тебе придется делать в Берлине?
Я киваю:
– Сообщать о пожарах; описывать кражи; рецензировать брошюрки; приносить пиво редакторам; чинить карандаши; держать корректуры – и стараться выдвинуться.
Кто-то распахивает дверь ногой. Словно привидение, стоит в ее прямоугольнике фельдфебель Кнопф.
– Я требую восемь биллионов, – хрипит он.
– Господин Кнопф, – отвечаю я. – Вы видели долгий сон и не вполне очнулись. Инфляция кончилась. Две недели назад вы еще смогли бы получить восемь миллионов за памятник, который приобрели за восемь миллиардов. Но сегодня их стоимость – восемь марок.
– Негодяи! Вы это нарочно подстроили!
– Что именно?
– Да насчет инфляции! Чтобы меня ограбить! Но я не продам его! Я дождусь следующей!
– Чего именно?
– Следующей инфляции.
– Ладно, – говорит Георг. – Выпьем за это. Кнопф хватает бутылку.
– Держим пари? – спрашивает он.
– Какое?
– Что я по вкусу узнаю, откуда эта бутылка. Он вытаскивает пробку и нюхает.
– Не отгадаете, это исключено, – заявляю я. – Когда водка из бочонка
– может быть; известно, что вы лучший знаток во всей округе, но не когда водка бутылочная.
– А на сколько мы будем держать пари? На стоимость памятника?
– Мы внезапно обеднели, – отвечает Георг. – Но тремя марками рискнуть готовы. Это и в ваших интересах.
– Хорошо. Дайте мне стакан. Кнопф нюхает и пробует. Потом требует, чтобы ему налили второй полный стакан, третий.
– Бросьте, – говорю я. – Отгадать невозможно. И можете не платить.
– Эта водка из гастрономического магазина Брокмана на Мариенштрассе,
– заявляет Кнопф. Мы с изумлением глядим на него. Он угадал.
– Выкладывайте денежки! – хрипит он. Георг отдает ему три марки, и Кнопф исчезает.
– Как ему удалось узнать? – удивляюсь я. – Или этот старый пьянчужка
– ясновидящий?
Вдруг Георг начинает хохотать.
– Он же надул нас!
– Каким образом?
– Георг поднимает бутылку. На дне наклеена снаружи крошечная этикетка: И. Брокман, гастрономия, Мариенштрассе, 18.
– Вот жулик! – говорит Георг одобрительно. – И какое еще у него зрение!
– Что зрение! – отвечаю я. – А вот послезавтра ночью, когда он будет возвращаться домой и обелиска не окажется на обычном месте, он во всем усомнится. Его привычный мир рухнет.
– А твой разве рушится? – спрашивает Георг.
– Ежедневно, – отвечаю. – Как же иначе жить?
За два часа до отъезда мы слышим топанье, голоса, пенье. И тут же на улице вокальный квартет затягивает:
О святая ночь, пролей Мир небесный в душу мне…
Мы подходим к окну. Внизу стоит Бодо Леддерхозе со своим певческим союзом.
– Что это значит? – спрашиваю я. – Ну-ка, Георг, зажги свет!
В матовом луче, падающем из окна на улицу, мы видим Бодо.
– Это в твою честь, – говорит Георг. – Прощальная серенада в исполнении союза. Не забудь, что ты тоже его член.
Пилигриму дай покой И страдания исцели… —
мощно продолжают певцы. Кое-где открываются окна.
– Тише! Замолчите! – кричит старуха Конерсман. – Ведь двенадцать часов, слышите, вы, пьяный сброд?
