Рассечение Стоуна - Соколов Сергей И. (мир книг .txt) 📗
Дипак еще раз повернул голову:
– Да, сэр.
– Большой был разрыв?
Дипак приподнял печень и направил свет лампы в нужную точку, чтобы спрашивающему было видно.
– Три четверти вены по длине.
Из вставленной им со стороны сердца трубки получилась прекрасная внутренняя шина, операция теперь шла по накатанной. Да и смотрелось красиво: из хаоса рождался порядок.
– Впечатляет, – произнес голос. Никакого сарказма, одно неподдельное восхищение. Любопытный склонился ниже, чтобы было лучше видно. – Очень, очень мило. Я бы еще добавил пенящийся гель, чтобы не травмировать лишний раз печень. Дренаж планируете?
– Да, сэр.
– Полагаю, вы штатный врач?
– Нет, я главный врач-резидент. Меня зовут Дипак.
– А где ваш ординатор?
Дипак посмотрел гостю в глаза и промолчал.
– Понятно. У него нет желания возиться. Лучше поспать подольше. А вы с ним вообще видитесь?
Рональдо фыркнул и повернул ручку своего аппарата, изображая отсутствие интереса. Гость посмотрел на Рональдо, как бы желая откусить тому голову, но в последнюю секунду, вероятно, вспомнил, что он не у себя в операционной, и взял себя в руки.
– И сколько всего шунтов Шрока вы на данный момент сделали, Дипак?
– Это будет шестой.
– В самом деле? И за какой период времени?
– За два года, что я здесь… К сожалению, к нам поступает масса больных с травмами.
– Да, к сожалению… И к счастью для нас. Мы благодарны… И все-таки… шесть Шроков, говорите? Примечательно. Каковы были результаты?
– Один больной умер, правда, после операции прошла неделя. Он ходил, ел. Видимо, эмболия легочной артерии.
– А вскрытие делали?
– Частично. Родственники разрешили только чревосечение. С полой веной все было нормально. Мы сделали фотографии.
– А прочие больные?
– Второй, третий и пятый живы-здоровы, прошло шесть месяцев после операции. Четвертый умер на столе, я не успел толком ничего сделать. Только сердце раскрыл.
– Но вы его включили в список?
– А как же иначе. Ведь планировалась именно эта операция.
– Молодец. Большинство хирургов не включило бы этот случай в статистику. А шестой?
– Он перед вами.
– Чудесно. Куда лучше, чем у меня. Я сделал четыре шунта Шрока. Это за шесть лет. Все умерли. Двое на столе, двое сразу после операции. Травмы были не у всех. У двоих хирург удалял разросшийся рак и повредил полую вену. Вам надо изложить ваш опыт, написать статью.
Дипак откашлялся.
– Со всем уважением, сэр. Надо. Только никто не опубликует отчет из Госпиталя Богоматери…
– Ерунда. Как ваше полное имя?
– Дипак Джесудасс, сэр. А это мой интерн…
– Вот что. Опишите этот случай, добавьте в серию и покажите мне. Если все будет толково, вас опубликуют. Я направлю материал редактору «Американского хирургического журнала». Вместе с вами отслежу самочувствие пациента. Я к вашим услугам. Вам стоит только обратиться. Удачи. Кстати, меня зовут…
– Я знаю, кто вы, сэр. Благодарю.
Гость, наверное, уже уходил, когда Дипак вновь подал голос:
– Сэр? Если уж вы… Да ладно, неважно.
– Что такое? Я вместе с органом для пересадки уже должен находиться в воздухе. Остановился на минутку, чтобы выразить восхищение вашей работой.
– Если бы вы показали нам, как пересаживать печень… мы бы начали операцию без вас, чтобы сэкономить время.
Обернуться я не мог, поскольку держал ретрактор.
– Я никому не доверяю эту операцию, – произнес голос, – поэтому делаю ее сам от начала до конца. Моим врачам-резидентам недостает умения. Толковые ребята, но у них нет того объема работы, который имеется здесь.
– У нас есть опыт. Но нас закрывают.
– Что? Впрочем, слухи ходят. Я слышал, Попей… Это правда?
Дипак молча кивнул.
– У вас пятый год резидентуры?
– Седьмой. Восьмой. Десятый. Смотря откуда считать, сэр. – Про стажировку в Англии Дипак не упомянул.
Только гость и так все понял.
– У вас легкий шотландский акцент. Вы были в Шотландии? Свой F. R. C. S. там получали?
– Да.
– Глазго?
– Эдинбург. Я работал в Файфе. В общем, в тех местах. Воцарилась полная тишина. Человек у меня за спиной не
шевелился. Похоже, обдумывал что-то.
– Чем намерены заняться, если вас закроют?
– Продолжу работу. Скорее всего, здесь. Я люблю хирургию…
Молчание длилось вечность. Наконец голос произнес:
– Дипак Джесудасс, правильно? Повидайтесь со мной в Бостоне, доктор Джесудасс. Расходы на поездку мы оплатим. Посетите мою лабораторию с собаками. Мы найдем вам работенку. Пожалуй, вы сможете оперировать для меня. Приедете, поговорим подробно. Мне надо бежать. Успехов в работе, Дипак.
Дверь за ним закрылась.
Мы работали в молчании. Только Дипак пробормотал:
– Он слышал мое имя всего раз… и сумел повторить. Он тщательно и рационально заканчивал операцию в том
же стиле, что и начал ее. Попросил пенный гель у сестры.
– Сколько лет здесь работаю, ни одна живая душа не могла запомнить с первого раза, как меня зовут. Никого это не волновало. В нас обычно видят типажи, а не личности.
Плечи у него распрямились, глаза блестели. Никогда его таким не видел. Я был рад за Дипака и гордился им.
– Кто это был? – не выдержал я.
– Можешь назвать меня старомодным, – произнес Дипак, – но я всегда верил, что тяжкий труд вознаграждается. Поступай по совести, будь справедлив, правдив перед самим собой… однажды все это сработает. Разумеется, это не значит, что те, кто причинил тебе зло, понесут справедливое наказание. Скорее всего, нет. Но тебе в один прекрасный день воздастся.
– Вы с ним знакомы? – повторил я свой вопрос. Дипак повернулся к операционной сестре:
– Эта бригада прибыла за печенью или за сердцем?
– За печенью. За сердцем приехали другие, они уже смылись.
Дипак ухмыльнулся.
– Мэрион, я не уверен на сто процентов из-за маски, вот если бы посмотрел на пальцы, сказал бы наверняка. Но у меня есть все основания утверждать, что ты видел одного из ведущих хирургов мира, пионера пересадки печени.
– Как его зовут?
– Томас Стоун.
Глава шестая. Виток за витком
Я верю в черные дыры, верю, что, когда Вселенная обращается в ничто, прошлое и будущее закручиваются воронкой, будто вода, исчезающая в сливе. Видимо, именно так Томас Стоун материализовался в моей жизни. Если это объяснение не подходит, не обойтись без непредубежденного Господа Бога, который хоть и предоставил нас самим себе и предпочитает не связываться с ураганами и эпидемиями – пусть события развиваются своим чередом, – но все же порой случайно задевает пальчиком приводное колесо, и тогда отец и сын, разделенные океаном, оказываются в одной комнате.
В детстве я тосковал по Томасу Стоуну или, по крайней мере, по его вымышленному образу, не одно утро прождал его у ворот Миссии. Мне кажется, это было необходимо, мой внутренний мир укрепился подобно крикетной бите, которой нужна особая обработка, чтобы стойко держала удар. Часы, проведенные у ворот Миссии, научили меня: мир тебе ничего не должен, да и собственный отец – тоже.
Просьбу Гхоша я не забыл. Скажем так: она отошла у меня на второй план. Совесть меня не мучила, у меня попросту не было времени на поиски Томаса Стоуна, более того, где бы он ни находился, я-то точно пребывал в какой-то иной Америке, у которой если и было что-то общее с его Америкой, то разве что название. Его книга путешествовала со мной из Аддис-Абебы в Судан, оттуда – в Кению, потом – в Америку, и я постепенно проникся уважением к ее автору. Кроме того, в ней была частичка сестры Мэри Джозеф Прейз, в рисунках чувствовалась ее рука, а закладку с написанными ею словами я носил в бумажнике. Личность Томаса Стоуна пронизывала текст, похоже, он обретал себя в своих записках, где доминировали болезни и нищета и где он преодолевал свою горечь в сухих медицинских терминах. Я был убежден, что основу книги составили его дневниковые записи. Абстрактные знания получили конкретное воплощение.
