Голый завтрак - Берроуз Уильям Сьюард (читаем полную версию книг бесплатно txt) 📗
Итак, началось оно вАддис-Абебе как Джерсийский Отскок, но сейчас у нас современность, Единый Мир. Теперь климактические бубоны вспухают в Шанхае и в Эсмеральдасе, Новом Орлеане и Хельсинки, Сиэттле и Кейптауне. Но сердце тянет домой, и болезнь являет отчетливую предрасположенность к неграм, это фактически беловолосый мальчик сторонников белого господства. Но колдуны Мау-Мау, говорят, варганят не венерическое заболевание а чудо просто для белой толпы. Дело не в том что у кавказской расы иммунитет: пять британских матросов подцепили ее в Занзибаре. А в Графстве Дохлого Енота, Арканзас, ("Самая Черная Грязь и Самые Белые Люди в США – Негритос, Не Дай Закату Застать Себя Здесь") Окружной Коронер свалился с бубонами спереди и сзади. Комитет бдительных соседей с извинениями сжег его заживо в уборной Здания Суда когда его интересное положение выплыло на свет. "Ладно, Лох, просто представь себя коровой с афтозой." "Или зачумленным цыпленком." "Не толпитесь, парни, у него кишки могут лопнуть в огне." Болезнь имеет свойство в два счета распространяться по разным местам, в отличие от некоторых невезучих вирусов, коим суждено прозябать невостребованными в кишках клеща или тропического компара, или в плевках подыхающего шакала, распустившего слюни, серебристые в свете пустынной луны. А после первоначального повреждения в точке заражения болезнь перекидывается на лимфатические железы промежности, которые распухают и вскрываются гноящимися язвами, многие дни, месяцы, годы выделяющими волокнистый гной пополам с кровью и гнилостной лимфой. Осложнением часто бывает элефантиаз гениталий, и зафиксированы случаи гангрены, когда предписывалась ампутация органов пациента in medio от пояса вниз, но едва ли она того стоила. Женщины обычно страдают вторичным воспалением заднего прохода. Мужские особи, покорно соглашающиеся на пассивный половой акт с зараженными партнерами, точно слабые и вскоре становящиеся лиловозадыми бабуины, также могут вскормить в себе этого маленького чужака. За начальным проктитом и неизбежными гнойными выделениями – могущими пройти незамеченными в суматохе – следует сужение прямой кишки, требующее применения машинки для удаления яблочных сердцевин или ее хирургического эквивалента, дабы несчастный пациент не был низведен до состояния пердежа и испражнений в зубах, что способствует развитию трудно поддающихся лечению случаев халитоза и непопулярности у всех полов, возрастов и состояний homo sapiens. На самом деле слепого засранца бросила его полицейская собака-поводырь – в глубине души сама лягавая. До совсем недавнего времени удовлетворительного лечения не было. "Лечение симптоматично" – в отрасли это означает, что его не существует. Теперь же многие случаи поддаются интенсивной терапии ауреомицином, террамицином и некоторыми новейшими видами плесневых грибков. Однако, определенный значительный процентаж лечению по-прежнему не поддается, как горные гориллы…Поэтому, мальчики, когда эти горячие язычки играют среди ваших яий и мудей и быстро проскальзывают вам в жопу, словно невидимая голубая струя оргонной газовой горелки, пользуясь выражением И. Б. Уотсона, Подумайте. Хватит кайф хватать, пора пальпировать… и если вы нащупаете бубон, сожмитесь в себя и холодно прогнусавьте: "Вы думаете, мне интересно подхватить вашу старую кошмарную нечисть? Меня это совершенно не интересует.")
Подростки-хулиганы Рок-энд-Ролла штурмуют улицы всех наций. Они врываются в лувр и плескают кислотой в лицо Моне Лизе. Они открывают зоопарки, приюты для умалишенных, тюрьмы, рвут водоводы отбойными молотками, вышибают полы из уборных пассажирских самолетов, пулями гасят маяки, подпиливают лифтовые кабели, оставляя один тоненький проводок, превращают канализации в водопроводы, швыряют акул, скатов, электрических угрей и кандиру в плавательные бассейны (кандиру – это такая маленькая рыбка, вроде угря или червяка, примерно четверть дюйма в толщину и два в длину, предпочитающая определенные реки Бассейна Большой Амазонки с дурной репутацией, она прошмыгнет вам в хуй или в сраку, а женщине – в пизду faute de mieux, и закрепится там острыми шипами, по каким именно соображениям – неизвестно, поскольку никто никогда не вызывался пронаблюдать жизненный цикл кандиру in situ), в водолазных костюмах таранят Королеву Мэри, что на всех парах направляется в Гавань Нью-Йорка, играют в "кто первый зассыт" с пассажирскими самолетами и автобусами, врываются в больницы в белых халатах, прихватив с собой пилы, топоры и скальпели в три фута длиной; вышвыривают паралитиков из барокамер (передразнивая их удушья, валяясь по полу и закатывая вверх глаза), делают уколы велосипедными насосами, отсоединяют искусственные почки, распиливают женщину напополам двуручной хирургической пилой, загоняют стада визжащих поросят в Обочину, они срут на пол Организации Объединенных Наций и подтираются соглашениями, пактами, договорами.
Самолетами, автомобилями, на лошадях, верблюдах, слонах, тракторах, велосипедах и паровых катках, пешком, на лыжах, санях, костылях и на палочке верхом туристы штурмуют границы, требуя с несгибаемым авторитетом убежища от "невыразимых условий, создавшихся в Свободии", а Торговая Палата тщетно пытается остановить этот потоп: "Пожалуйста, успокойтесь. Это просто несколько ненормальных, кои из ненормального же места вырвались."
ХОСЕЛИТО
А Хоселито, писавший плохие, классово-сознательные стихи, начал кашлять. Немецкий доктор кратко обследовал Хоселито, касаясь его ребер длинными нежными пальчиками. Врач, к тому же, был концертным скрипачом, математиком, гроссмейстером и Доктором Международной Юриспруденции, с лицензией на практику в уборных Гааги. Врач махнул рукой, окинув отрешенным взглядом смуглую грудь Хоселито. Он взглянул на Карла, улыбнулся – улыбка одного образованного человека другому – и воздел бровь, говоря без слов:
"Алзо тля такофо клупофо крестьянина мы толшны испекать употрепления слофа, не так ли? Иначе он опосрчтся от страха. Кохел и слюна – опа слова катки, я тумаю?"
Вслух же он произнес: "Это катарро де лос пульмонес."
Карл поговорил с врачом снаружи, под узким навесом, а капли дождя отскакивали от мостовой и мочили ему брючины, думая, скольким же людям он это говорит, а в глазах врача – лестницы, веранды, лужайки, проезды, коридоры и улицы всего мира… душные немецкие альковы, бабочка липнет, распластавшись, к потолку, тихая зловещая вонь уремии просачивается из-под двери, пригородные газоны под звук поливального распылителя, в спокойной ночи джунглей под неслышными крыльями комара-анофелеса. (Примечание: Это не фигура речи. Комары-анофелесы действительно бесшумны.) Скромный дом призрения в Кенсингтоне, весь в толстых коврах: жесткий парчовый стул и чашка чаю, гостиная в духе шведского модерна с водяными гиацинтами в желтой вазе – снаружи фарфорово-голубое небо с плывущими облаками, под плохими акварелями умирающего студента-медика.
"Шнапса, я думаю, фрау Ундершнитт."
Врач разговаривал по телефону – перед ним лежала шахматная доска. "Довольно серьезное поражение, я считаю… разумеется, не имея случая заглянуть во флюороскоп." Он снимает коня, потом задумчиво ставит на место. "Да… Оба легкие… вполне определенно." Кладет трубку и поворачивается к Карлу. "Я наблюдал, как эти люди поразительно быстро излечиваются от ран, с узкой сферой охвата заражением. Виноваты всегда легкие… пневмония и , конечно же, Старая Верная." Врач хватает Карла за хуй, подскакивая и грубо, по-крестьянски, фыркнув. Его европейская улыбка независима от проказ ребенка или животного. Он гладко продолжает говорить на своем бестелесном английском, жутко лишенным акцента. "Наша Старая Верная Бацилла Коха." Врач щелкает каблуками и склоняет голову. "Иначе они размножат свою глупую крестьянскую жопу до самого моря, не так ли?" Он взвизгивает, сунувшись лицом под самый нос Карлу. Карл отступает в сторону, а за ним – серая стена дождя.
