Погнали - Хелл Ричард (книги серии онлайн TXT) 📗

Мастерская уже закрыта. Так что мы просто снимаем машину с прицепа и ставим ее на стоянке вместе с фургончиком. Через пару минут подъезжает тетя, чтобы забрать нас домой.

Я не видел ее лет тринадцать — с тех пор, как бросил школу и уехал в Нью-Йорк. Она мамина младшая сестра, и всего на девять лет старше меня. Тетя — последняя из семьи, кто остался в Кентукки. Ее зовут Джейни.

Мне слегка перед ней неудобно, потому что я чувствую себя виноватым. Моя мать и сестра ее обожали, а она обожала меня. Я всегда был ее любимчиком и принимал ее любовь как нечто само собой разумеющееся. Уже в раннем детстве я понял, что могу делать с ней, что хочу, чем, кстати сказать, беззастенчиво пользовался: она часто меня покрывала перед родителями, и даже врала, чтобы выгородить меня, а она не из тех людей, которые могут соврать так вот запросто.

Она всегда очень любила театр, и почти все свободное время проводила в районной театральной студии — мечтала стать профессиональной актрисой, хотя на самом деле она учительница в старших классах. Тетя так и не вышла замуж, и по меркам старого Юга она — женщина добродетельная и во всех отношениях достойная, но при этом она обладает той простодушной наивностью, которая свойственная экзальтированным актрисам, уверенным, что у них есть полное право жить по своим собственным установлениям. Она слегка чопорная, но веселая и очень добрая, у нее проницательный, острый ум — язвительный, резкий и даже немного циничный. Я бы даже сказал, что тетя по-своему остроумна, хотя это не то остроумие, к которому я привык в Нью-Йорке, у нее оно более приземленное, более примитивное, и иногда я просто не могу удержаться, чтобы ее не поддеть. Она, впрочем, не обижается. Она мной гордится.

Она очень тепло принимает Криссу, и мы все набиваемся в ее крошечный автомобильчик и едем к ней. На самом деле, мне непонятно, почему тетя — с ее мечтами и при ее достоинствах, — до сих пор не уехала из Лексингтона. Мне надо следить за собой, чтобы не вдариться в снисходительный тон и не начать учить тетю жизни. Чтобы ее не обидеть, я упорно борюсь с искушением отзываться об этом городе исключительно в стиле ироничного анекдота. Для меня Лексингтон — книга прочитанная и закрытая навсегда.

Тетя живет на зеленой тенистой улице в старой части города, рядом с университетом, на втором этаже двухэтажного дома. Хозяйка, у которой тетя снимает квартиру, живет в том же доме, на первом этаже — она устроила наверху отдельные апартаменты, перекрыв лестницу между двумя этажами и оборудовав на втором этаже еще одну кухню. Джейн тактично предлагает нам выбор: отдельную гостевую спальню или раскладную тахту в гостиной, и Крисса тут же дает понять, что мы используем оба имеющихся в наличии спальных места.

Завтра — пятница, и тете с утра на работу, но зато в выходные она свободна. Я говорю ей, что завтра мне на ее адрес должна прийти посылка. Крисса сердито зыркает на меня, и тетя Джейн замечает ее напряженный взгляд. Я ставлю кассету. Мы сидим в гостиной — болтаем и пьем бурбон.

Моя тетя — истинный ангел, но когда первый восторг после встречи проходит, мне снова становится не по себе, потому что, когда она рядом, я себя чувствую хищником, готовым наброситься на невинную жертву. Она слишком сильно меня любит, и это опасно. Уже ближе к ночи я иду в душ и, запершись в ванной, роюсь в аптечном шкафчике. Нахожу пузырек с остатками перкодана, — слегка просроченного срока годности. Ура-ура. Если завтра посылка вдруг не придет, этих семи или даже восьми таблеток мне хватит, чтобы продержаться до воскресенья. Я себя чувствую Суперменом.

31

Утром за Джейни заезжает приятель, чтобы отвести ее на работу, так что она оставляет свою машину нам с Криссой. Говорит, что почту обычно приносят в 11 утра.

Поднявшись с постели, я сразу же заглотил два колесика перкодана. Впервые за долгое время мне не противно с утра. Старые деревянные домики за окном, в густой тени от больших деревьев, похожи на дома с привидениями из страшной сказки, за их закрытыми ставнями как будто скрываются мрачные тайны. И звенящий прозрачный воздух заполняет собой все пространство — входит неслышно и мягко, как обольстительный и учтивый слуга, от которого пахнет свежестью только что срезанной травы и чистой воды.

Я слоняюсь по дому, пью кофе, пытаюсь читать и общаться с Криссой. Жду почтальона. И вот, наконец, он приходит. Но без посылки.

Мы с Криссой решаем позавтракать в городе. Находим уютный маленький ресторанчик в паре кварталов от дома. Официантки явно приехали из деревни. Меню отпечатано на мимеографе. Здесь подают соленую деревенскую ветчину и домашнюю выпечку. И еще — пироги с разной начинкой, названные по именам тех, кто придумал рецепты. Я беру яичницу с ветчиной, а Крисса — ореховый пирог Тамми с ванильным мороженым.

— Вам пирог подогреть?

Очень скоро Крисса уже болтает с половиной ресторана на тему, чем отличается Париж во Франции от Парижа в Кентукки.

Мне хочется съездить в пригород, где я вырос, прямо сейчас — пока народ на работе и в школе. Крисса не хочет никуда ехать, ей хорошо и здесь, и мы решаем разделиться и встретиться уже дома. Запасной ключ лежит под крыльцом, так что никому не придется стоять под дверью.

Это даже и хорошо, что я еду в Гарденсайд один. Я не знаю, как эта поездка отзовется в моей душе, но мне хочется, чтобы отклик был чистым, а когда кто-то рядом, это всегда отвлекает. Вчера я попросил Джейни, чтобы она мне объяснила, как сюда ехать, иначе я бы точно заблудился. Все расстояния теперь кажутся намного короче, и в моей мысленной карте города — в карте, по-детски простой, — не хватает целых кварталов, а те, что есть, наполовину стерлись из памяти.

Чем ближе я подъезжаю, тем более странным становится все вокруг — странным и даже слегка жутковатым. В душе появляется смутный осадок томления, какой-то намек на напряжение. Кое-что я узнаю, кое-что — нет. В детстве, я помню, здесь было больше пустырей, теперь же почти все застроено, но улицы все равно кажутся очень знакомыми, и в то же время — чужими, как это бывает, когда ты после долгого перерыва вновь приезжаешь туда, где когда-то все было родным и близким, а теперь стало далеким.

Нахожу улицу, где я вырос. Проезжаю мимо нашего старого дома, ставлю машину и иду к дому пешком. На улице нет ни души, и меня вдруг пробивает, что я здесь — призрак. Нереальное, иллюзорное существо — порождение своего собственного воспаленного воображения. Я сам себя выдумал на этой улице, которая, несомненно, реальна. Мысленно я пребываю сразу в двух временах, но на физическом уровне меня как бы и нет — ни там, в прошлом, ни здесь, в настоящем. Я вроде как и не иду по улице, а протекаю сквозь пространство, которое не знает меня, хотя я его знаю. Я — наблюдатель, пристально изучающий окрестности, и одновременно — механик, управляющий сложным внутренним механизмом, который протягивает эту улицу мимо меня. Еще немного — и я растворюсь в воздухе.

Улица самая обыкновенная и заурядная: безнадежно обычная. Типичная скучная улица типичного скучного городского предместья образца пятидесятых. Она ничем не отличается от соседних улиц, и даже дома на ней одинаковые — весь квартал выстроен по одному проекту, правда, в трех вариациях. Наш дом — самый скромный из трех вариантов. Раньше я как-то об этом не думал, но наш старый дом — совершенное воплощение детских представлений о доме: маленький прямоугольный ящик, в центре — дверь, по обеим ее сторонам — по окошку, сверху — крыша, похожая на треугольник, а на крыше — труба. Труба, кстати, имеется. Улица поднимается в гору. При каждом доме — садовый участок, передний двор — пятьдесят футов в длину, задний — сто. Справа от каждого дома — подъездная дорожка. На каждом переднем дворе — по два дерева, точно по центру. Из-за такого симметричного расположения, они смотрятся как-то нелепо и одиноко, и кажутся чахлыми и несчастными.

То ли у меня мутнеет в глазах, то ли картинка, на которую я смотрю, расплывается, протягиваясь сквозь время, но у меня вдруг появляется ощущение, что передо мной — безнадежно некачественная фотография в газете: зернистое изображение, тусклые краски. Картинка — вот она, никуда не делась, но оно как бы распалось на крошечные частички, между которыми — пустота. Но я по-прежнему здесь, на улице, и она настоящая. Она реальная. Мне так одиноко, но это приятное одиночество. Оно меня не тяготит. Я наклоняюсь, поднимаю с земли камушек и бросаю его далеко вперед, и это кажется смелым поступком, очень значимым проявлением свободы воли.