Рассечение Стоуна - Соколов Сергей И. (мир книг .txt) 📗
– Это не более чем хитрость, – проговорил Гхош. – Они не хотят сразу хоронить монархию. Пусть публика привыкнет к мысли о переменах. Видели, как расстроилась Алмаз, услышав, что император низложен?
– А что им публика? У них оружие. У них власть, – возразила Хема.
– А гражданская война? – стоял на своем Гхош. – Крестьяне молятся на императора. Не забывай про территориальную армию, там заслуженные бойцы, которые сражались с итальянцами. Резервисты превосходят числом и регулярную армию, и лейб-гвардию. Они легко просочатся в город.
– Могут, – согласилась матушка.
– Мебрату не в силах склонить на свою сторону армию. О полиции и ВВС вообще еще рано говорить, – продолжал Гхош. – Чем больше людей он привлек к перевороту, тем больше вероятность, что его предадут. Когда я утром прибыл во дворец, генерал и Эскиндер спорили. Эскиндер настаивал на том, чтобы заманить всех армейских генералов в ловушку за компанию с министрами. Но Мебрату не согласился.
– А ты виделся там с генералом? – спросил я.
– Лучше бы он с ним не виделся, – фыркнула Хема. – Нечего ему путаться под ногами, когда такие дела.
Гхош вздохнул:
– Хема, я же прибыл как врач. Когда я вошел, Тсигу Дебу, шеф полиции, вместе с Эскиндером уговаривал Мебрату напасть на штаб армии, пока они не успели организоваться. Но генерал не согласился. В нем говорили… эмоции. Как-никак это его друзья, товарищи по оружию, равные по рангу. Он был уверен, что порядочные люди пойдут за ним. Знаешь, он проводил меня до двери, поблагодарил. Сказал, что приложит все усилия, только бы избежать кровопролития.
Остаток дня прошел во все той же зловещей тишине. Новых пациентов почти не было, ходячие больные расползлись по домам. Мы не отходили от приемников.
Генет сидела у себя одна. Ближе к вечеру Хема отправила меня за ней, и я привел Генет, крепко держа за руку. Она храбрилась, но я видел, как она расстроена и напугана. Этой ночью она спала у нас на диване, Розина не появлялась.
На следующий день в городе было тихо, только слухи кружили. Лишь храбрейшие из лавочников рискнули открыть свои магазины. Говорили, что армия еще колеблется, примкнуть к перевороту или сохранить верность императору.
К полудню Гебре передал, чтобы мы подошли к воротам. Мы прибыли на место вовремя: мимо шла целая процессия студентов университета, в руках у них были эфиопские флаги, потные лица вдохновенно сияли. Над толпой возвышались транспаранты: «Колледж искусств и наук», «Колледж инжиниринга»… Распорядители с нарукавными повязками следили за порядком. К моему изумлению, под транспарантом «Школа бизнеса» шагал В. В. Гонад, на лице у него расплылась глуповатая улыбка. Тоже мне студент!
Вдоль улицы выстроились настороженные зеваки вроде нас, бродячие собаки лаяли на демонстрантов. Красивая студентка в джинсах втиснула нам в руки листовки, Алмаз с омерзением отшвырнула их, будто заразные.
– Эй, мисс! Тебя ради этого послали в университет? – крикнула Алмаз вслед красавице.
Старик с бородой размахивал мухобойкой, будто старался прихлопнуть демонстрантов.
– Вы должны учиться, а не тратить зря время! – орал он. – Не забывайте, кто построил вам университет, кто научил читать!
Позже В. В. Гонад нам расскажет, что на рынке лавочники-мусульмане и эритрейцы встретили студентов восторженно. Но вообще в Аддис-Абебе демонстрацию приняли холодно, а когда она направилась было к казармам, чтобы убедить солдат присоединиться к восставшим, на пути колонны оказался отряд военных в полной боевой экипировке. Молодой командир прокричал, что у толпы есть ровно десять минут, чтобы убраться, а потом он прикажет солдатам стрелять. Студенты пытались вступить в спор, но щелканье затворов оказалось убедительнее. В этот момент В. В. Гонад покинул ряды.
Я по-прежнему радовался, что не надо ходить в школу, но тревога взрослых передалась и мне. Гхош и матушка отправились в больницу, чтобы подготовить все необходимое в приемном покое. Хема проводила «поворот на головку». Шива, доселе не слишком интересовавшийся происходящим, вдруг встревожился, словно почувствовал что-то недоброе. Неслыханное дело, он попросил Хему остаться дома и не ходить на работу.
– Я бы не пошла, мой милый, – Хема не знала, что ей предпринять, – но у меня сегодня «поворот на головку».
– Возьми нас с собой, – взмолился Шива. – Мы занимались каллиграфией. Посмотри на мой листок. Все, как ты сказала. – Буквы у него выходили лучше, чем в учебнике Бикхема. – Ну пожалуйста.
– Да не могу я… Мне сперва в предродовую палату надо.
– Мы пойдем с тобой, – настаивал Шива.
– Нет уж. Нечего вам делать в предродовой. – Она увидела, какое расстроенное у Шивы лицо. – Вот что. Идите в женскую клинику и ждите меня там. Только будьте все время вместе.
Вот это да! Ведь Хема никогда не брала стетоскоп домой, ее белый халат тоже не покидал больницы. Я так даже забывал, что наша приемная мать – врач. У Гхоша медицина не сходила с языка, Хема на этот счет помалкивала. Мы знали, что она акушер и что по понедельникам и средам у нее операции, слышали, что она хороший врач и от пациентов отбоя нет, но ни о чем конкретном при нас не говорилось. Зато мы жили под ее постоянным приглядом и знали, что наше воспитание для Хемы на первом месте и ничто, никакая работа не в состоянии ей помешать. «Поворот на головку» – прекрасный пример. Мы слышали о нем много раз, но не имели ни малейшего представления, что это такое.
Если Хема отлучалась ночью, это сопровождалось таинственными фразами через плечо вроде «эклампсия», или «послеродовое кровотечение», или (самое для нас любопытное словосочетание) «задержанный послед». Этот самый «послед» почему-то бывал только «задержанный», хотя его прибытия очень ждали. Нам казалось, что «послед» – это какая-то птица, и мы высматривали его на деревьях, ветки которых могли его задержать.
Шива даже рисовал послед, и не раз, у его птицы не было ни глаз, ни ног, только вытянутый треугольник крыльев, отличающийся, впрочем, изысканностью и красотой. Неужели смерть мамы как-то связана с задержанным последом? Спросить у Хемы? Но тема была под запретом – во всяком случае, так нам казалось.
Ярко-зеленое здание женской клиники, спрятавшееся за главным корпусом больницы, даже цветом своим отличалось от остальных построек – те были белые. Дерево хигении засыпало оранжевыми цветками ступеньки. Земля под деревом горела голубым пламенем лобелии, переливалась розовыми искрами клевера. На ступеньках сидела стайка беременных, головы закутаны слепяще-белыми платками, в руках розовые номерки, ну вылитые гусыни. Некоторые так и пришли босиком, прочие скинули пластиковые туфли. В городе было неспокойно, но под их смех, под разговоры о распухших коленях, изжоге, непутевых мужьях в это как-то не верилось.
Женщины подозвали нас, пожали руки, засыпали вопросами: да как нас зовут, да сколько нам лет, да почему мы так похожи? Пригласили посидеть с ними. Я бы отказался, но Шива с радостью согласился. Мне было неловко, рядом с ними я сам себе казался цыпленком меж курами, Шиве же явно нравилось их общество.
Одна женщина держала в руке розовую бумажку, которые тучами разбрасывали над городом с самолета. Она одна умела читать, хоть и медленно.
– Послание его святейшества патриарха Церки Абуне Басилиоса, – произнесла она, и беременные сразу склонили головы и перекрестились, будто его святейшество объявился перед ними собственной персоной. – К моим детям, христианам Эфиопии, и ко всему эфиопскому народу. Вчера около десяти часов вечера солдаты лейб-гвардии, кому были доверены безопасность и благоденствие августейшей семьи, совершили государственную измену…
В гуще народа, на солнцепеке меня пробрала дрожь. Слова патриарха эти женщины восприняли как истину. Его устами говорил Бог. Это не сулило ничего хорошего генералу Мебрату, человеку, которым мы так восхищались.
Дамы оживились, принялись передразнивать лейб-гвардейцев и вообще мужчин, пересмеиваться, им стало так весело, будто они на свадьбе. Шива в полном восторге улыбался от уха до уха, словно и не было никаких мрачных предчувствий, словно компания беременных – лучшее место на Земле. Многое в брате оставалось для меня непонятным.
