Это футбол! (сборник) - Шаргунов Сергей Александрович (книги .txt) 📗
А вот Чегодаев не бил пенальти и вообще забивал редко. Как он водил, как финтил, делая дурака из любого противника, какие точные, неожиданные и опасные давал пасы! А удара не было. И все же он, единственный среди нас, дошел до команды мастеров.
Но Жюль Вальдек приглядывался ко всей пятерке нападения. Первыми это поняли ребята, игравшие в защите и полузащите: безразличие иной раз приметнее внимания. Потом поняли и мы, но не сошли с ума от радости. Школа Вальдека! Она казалась нам недосягаемой, как звезда. Впрочем, я не ручаюсь, что Чегодаев был тех же мыслей. Этот молчаливый, с заспанными глазами парень что-то знал про себя. Ну хотя бы, что без футбола ему нету жизни. А раз так, то он должен быть замечен каким-нибудь ловцом футбольных талантов, почему не Жюлем Вальдеком?
Остальная четверка не переоценивала своих возможностей и, ничуть не пытаясь выставиться, играла в свой обычный футбол, весьма мало озабоченная присутствием великого и недосягаемого человека. Быть может, это и заставило Жюля особенно внимательно приглядываться к нам?..
Он появлялся во время наших товарищеских игр и просто разминок не только на стадионе «Локомобиль», но и в Сыромятниках. Великое дело – раскрепощенность! Допусти я хоть на миг, что зеленые блестящие глаза Вальдека раздумчиво останавливаются и на моей ничтожной фигуре, тут бы мне и конец. Но я не думал об этом и знай себе играл. А вот Грызлов и Люсик Варт в конце концов дрогнули и дали увлечь себя безумной надежде. я это почувствовал, потому что оба перестали кидать в меня мячи, нацелились на ворота, утратив вкус к коллективным действиям. Они заиграли не в своем ключе, это их и погубило. Настал такой незабываемый день, когда Жюль Вальдек обзвонил по телефону родителей своих избранников, чтобы узнать, как относятся они к «футбольной карьере» сына. Не знаю, как отнеслись родители Чегодаева и Алексеева к непривычной французской учтивости тренера, но у меня дома звонок Вальдека был воспринят трагически.
– Ты помнишь пророчество Леонардо да Винчи? – обратился ко мне отец, после того как мама разбитым голосом сообщила о звонке Вальдека.
– Какое пророчество?
– «Настанет время, – заговорил отец голосом пророка, – и люди будут бегать за куском свиной кожи, наполненной воздухом, с громкими криками и ругательствами».
– Ругаться на поле запрещено, – машинально сказал я, потрясенный предвидением гения Ренессанса.
– Не в этом дело, – сказал отец. – Леонардо говорит о грядущем футболе как о пришествии Антихриста.
– Мне уже сейчас кажется, – вставила мама, – что человечество делится на спартаковцев и динамовцев.
– Что вы сказали Вальдеку? – спросил я.
– Мы сказали, что не вмешиваемся в твои дела.
– Вы только этим и занимаетесь. Но вы хоть не обхамили его?
– Была Гражданская война, – далеким, эпическим голосом начала мать. – Ни хлеба, ни масла, ни мяса… я думала, что кормлю голодным молоком человека будущего, ученого или инженера… Оказывается, я приняла все муки ради левого края или правого инсайда.
– Я центрфорвард.
– Что же ты сразу не сказал! – насмешливо воскликнул отец. – Тогда дело другое. Миллионы миллионов лет жаждала твоя душа вырваться из мрака небытия, чтобы воплотиться в центрфорварда. А тебе самому не страшно?
– Нет. я все равно ничего не умею.
– Ты же отличник!
– В этом весь и ужас. Ребята, которые знают, кем будут, не отличники. А отличники – я, Нина Демидова, Бамик – кем мы будем? И кто мы есть?.. У меня хоть футбол…
– Тебе и семнадцати нет!..
– Когда надо, вы говорите: здоровенный восемнадцатилетний оболтус… я чувствую себя человеком только на поле.
– Бедный мальчик! – сказала мама. – Бедный, бедный мальчик!
– Слушай! – вскричал отец, осененный внезапной идеей. – А почему бы тебе не попробовать писать? У нас в роду все словесники. я студентом написал с дядей Гришей приключенческий роман.
– О котором продавец говорил: не роман, а плетенка?
– Как хорошо ты помнишь, чего не надо! я же не собирался стать писателем. Мне нужны были деньги. я решил написать роман и написал. Целый год жил, как Крез, накупил книг и даже сшил пальто. А моя двоюродная сестра печаталась в «Мире Божьем». Твой дедушка сделал бабушке предложение в стихах.
– Странно, что она ему не отказала.
– Насколько благороднее писать книги, чем бегать за надутой воздухом свиной кожей…
– С громкими криками и ругательствами, – подхватила мать.
Как же поразил и встревожил их звонок тренера, если для разговора со мной они откопали эту странную цитату из Леонардо, если мать не стесняется говорить о голодном молоке, а отец – похваляться убогим приключенческим романом? Но от этих мыслей во мне проснулся не протест, а смертельная жалость к ним. Сочинительница из «Мира Божьего», дед, предлагавший руку и сердце в стихах никогда не виданной мною бабушке, – сколько потревожено теней, чтобы оторвать меня от того, что было для меня единственным светом! Но я любил родителей и, хотя винил их мысленно в своей неодаренности, не желал причинять им боли.
– Слушай, – проникновенно сказал отец. – Ты варил смрадный гуталин и чудовищно маркую тушь, взрывал квартиру, словно новый монах Шварц, сделай еще одну попытку найти себя, самую безобидную из всех, – попробуй что-нибудь написать. Вдруг у тебя талант?
– О чем мне написать? – спросил я, приободренный последней фразой отца.
– Боже мой, об этом не спрашивают! Пиши о том, что тебя волнует. О том же футболе.
– Нет, – сказал я твердо. – О футболе я не буду писать.
– Тогда о том, что тебя не так волнует. Чтоб ты мог спокойно подумать, поискать слова для изображения виденного и пережитого. Ну, о какой-нибудь поездке, интересной встрече.
– А можно написать, как мы ездили в Лосинку на лыжах?
– Конечно! Писать можно о чем угодно. Вон Чехов взял и написал рассказ о чернильнице.
– Я что-то не читал… Ладно, попробую. А если из этого ничего не выйдет?..
– Что ж, – отец вздохнул, и я впервые увидел, что он старый человек, – тогда играй в футбол…
Я никогда не обманывал родителей и старался написать как можно лучше о поездке нашего класса в Лосинку, но, видимо, ко мне не перешли гены, помогшие двоюродной тетке стать сотрудницей «Мира Божьего», деду – завоевать стихами сердце бабушки, а отцу – издать свой роман. Отец прочел мое произведение и не сказал ни слова… Путь в школу Вальдека был открыт…
Энтузиазм порывистого француза явно опережал раздумчиво-неторопливую повадку хозяев «Локомобиля». «Вальдек – талантливый человек, но торопится, – так рассуждали они. – Решение о школе принято, какого еще рожна ему надо?» А ему надо было, чтобы это решение выполнялось.
Промелькнула зима с коньками и хоккеем, синий снежный март, настала мучительная, нудная и пустая черная весна, когда ни льда, ни снега, ни черта! Затем подсохло, на тротуарах появились «классы», и, выйдя однажды на большой переменке в школьный двор, я услышал волнующий грохот консервной банки, катящейся по выщерблинам асфальта. я повернулся как раз вовремя, чтобы отпасовать Люсику Варту жестянку из-под бычков в томате, направленную мне точным ударом Чегодаева. Ах, как было прекрасно почувствовать в ноге напряжение удара, а в теле сосущее влечение вперед! И пусть удар пришелся по мятой банке, пусть порыв вперед вел лишь к помойке у брандмауэра, все равно это было как пробуждение, как возвращение к жизни, как залог удачи!
Вскоре мы начали разминаться с резиновым детским мячиком в подворотне у Люсика Варта, жившего против школы, а там уже и постукивать в одни ворота настоящим футбольным мячом в громадном дворе политкаторжан, где жили многие наши ребята. И еще до майских праздников, благо весна выдалась дружная, солнечная, отправились в Сыромятники.
За это время произошли немаловажные события: нашу школу, а стало быть, и команду, покинули Ладейников и Сережа Алексеев – перешли в спецучилища, Ладейников – в ближайшее, на Покровке, в помещении бывшей церкви, Сережа Алексеев – по месту жительства, где-то за Курским вокзалом. Оба заходили показаться – в новенькой, офицерского достоинства форме, с ремнем и портупеей, в артиллерийских фуражках с черным околышем, тщательно выбритые, подтянутые, суховатые и уже чужие. Правда, Ладейников вскоре отмяк и стал прежним Борькой, а Сережа Алексеев так и не смог или не захотел скинуть свою отчужденность. Ладейников жил возле школы, дружил с девушкой из нашего класса Лизой Кретовой – куда ему деваться? Сережа жил очень далеко, совсем в другой державе, и даже непонятно, почему учился в нашей школе, никакой романтический интерес не связывал его с классом, и теперь он явно рубил канаты. «Значит, ты больше не играешь с нами?» – спросил Люсик Варт. Тот пожал плечами.
