Живая вода - Крупин Владимир Николаевич (читать книги бесплатно полностью .txt) 📗
– Уважаемый председатель, – председатель собрал бумаги и ровнял их, пристукивая о стол, – уважаемые члены симпозиума. Я просто спрошу уважаемого господина баптиста. Спрошу, почему он решил, что нас надо учить тому, как… – Она оглянулась на председателя, тот выразительно посмотрел на часы. Женщина справилась с волнением и заговорила спокойно, даже назидательно: – Почему кто-то вдруг решил, что учение Христа надо развивать? То, что в Россию без конца едут и учат нас жить, мы к этому привыкли, но есть вещи святые, неприкосновенные. Вас, господин баптист, оправдывает немного то, что вас, по-моему, никто, кроме меня, не слушал. (Точно не слушали.) Разве Иисус Христос в эпоху, как вы выразились, компьютерного мышления стал, прости, Господи, иным? Как понять ваши умозаключения о том, что нигде в Евангелии нет намека на общение Христа с ведущими представителями науки и культуры того времени? Что в числе апостолов не было ученых, а были неграмотные рыбари? Конечно, была тогда уже культура Греции и Рима, и Александрийская библиотека была, школы Дамаска, Каира. Ну и что? Это же все было языческое.
– Время, – сказал председатель.
– Главный посыл баптиста в корне неверен, – четко говорила женщина. – Как это развивать учение Христа, как это трансформировать применительно к современности? А завтра будет другая современность. Опять трансформировать? Такие заявления – издержка неправославного мышления.
– Спасибо, – сказал председатель. – Перерыв.
Я оглянулся – для кого она говорила? Баптисту чего-то шептал переводчик, баптист сделал жест в том смысле, что ничего этим русским не докажешь. Зал пустел. Женщина шла к выходу по ковру между рядами. Я поклонился ей. Она взглянула. Лицо ее было в легких розовых пятнах. Глаза ее не искали сочувствия – ясно, она объединяла меня с этим залом.
– Простите, что пришлось говорить вам, а не мне, – сказал я.
– А, зачем только сунулась! Кому это здесь надо?
– А что, баптист так и сказал, что учение Христа надо развивать?
– Он хуже сказал.
– Бог поругаем не бывает.
– Это так, – согласилась она. – Но Бог молчанием предается.
Мы уже вышли и стояли в прокуренном фойе.
– Знаете, – я стал оправдываться, – я его не слушал. Я их не слушаю после одного случая. – Я пересказал историю с вопросом специалиста по России о том, почему же архиереи с бородами. Она улыбнулась. – Это мне надо было возражать. Хорош мужчина, отмолчался, а женщина пошла под пули.
– Ну что вы, вы преувеличиваете. Здесь очень душно, я выйду на улицу.
Она, кивнув в легком поклоне, ушла. Мне хотелось пойти за нею, а я вдруг застеснялся. Я не понял ни ее возраста, ни того, красива ли она, только поразило вдруг ощущение, что стояла рядом, вот тут, и нет. На меня налетела длинноногая устроительница:
– Вы получили талоны на обед? Где ваш знак? Надо носить.
Она говорила о карточке с фамилией, которую давали для прикрепления к пиджаку. Вот уж чего я терпеть не могу – этих карточек, да еще и с фотографиями на груди, что-то в этом лакейское.
"Уйду! – решил я. – Уйду и сегодня же уеду, сегодня же!" Я представил долгий петербургский вечер до поезда. Как его прожить? В гостинице? С участниками симпозиума? У выхода продавали билеты в театры. Нет, на театры у меня аллергия. Вот билеты в капеллу, я помнил ее по ее приездам в Москву. Билеты на сегодня – Бетховен и какой-то Орф. "Это сокращенно от Орфей? – пошутил я. – Мне два". Почему я взял два? Я оделся, вышел на улицу. Солнце сияло. "Погода шепчет: бери расчет", как шутили мы бывало. Но чего-то не шутилось. Я посмотрел на билеты, положил их на подоконник здания и побрел по улице. Какое-то томление поселилось во мне. Куда я шел, зачем вообще я в этом городе, на этой болтовне, зачем я вообще занимаюсь глупостью никому не нужной науки? Вдруг я понял, что все дело в том, что она ушла.
Я обнаружил себя на пространстве у Казанского собора. Куда идти? Прикрыв глаза, я прислушивался к себе: что делать?
– И вы на солнышко вышли, – услышал я. – Правда, оно у нас такая редкость.
Она! Я растерялся и торопливо объяснил:
– Да вот стою и не знаю, куда пойти. Я совсем Ленинграда не знаю. Не могу, кстати, привыкнуть к новому имени.
– А я никак не называю. Город и город. "Поехала в город", "была в городе".
– А где храм Спаса-на-крови?
– Вот так, через Невский и так. Рядом. Три минуты.
"Что ж тебе, три минуты на меня жаль потратить?" – так я подумал, потом оправдал ее, ведь шла же куда-то по делам.
– Я еще хотел вам рассказать не только про архиереев с бородами, но и про певца, может, вы слышали интервью его по телевизору?
– Я телевизор не смотрю.
– Да я в общем-то тоже почти что. Но тут интересно. Он говорит: я живу в России и захожу иногда в православные храмы. Но так как я еврей, то, приезжая в Израиль, надеваю ермолку и иду к Стене плача. А недавно, говорит, я был в арабской стране и молился Аллаху.
– Теперь вообще новая всемирная религия насильно внедряется. – Она никак не оценила ни певца, ни мой о нем рассказ. – А вы часто бываете в Лавре? Троице-Сергиевой. Вы в Москве живете?
– Нет, не часто. Только по работе. Живу в Москве, но я по корням не москвич, – стал я как будто оправдываться. – Из Сибири. А вы часто бываете в Лавре?
– В здешней – да. А в Сергиевом Посаде?… Нет, Москву тяжело переношу. Но вообще, я бы в Москве жила только из-за того, что Лавра, преподобный Сергий близко. А так Москва тягостна.
– Уверяю вас, что город "из тьмы лесов, из топи блат" вельми тягостен тоже. Простите, если обидел.
Она распустила узелок тонкого платочка, концы платка высвободила, они вытянулись вдоль светлых пуговиц.
– Что вы, нет. Я, знаете, со страхом даже вижу, что из меня уходит любовь к городу. Осталось несколько мест, которые меня поддерживают: Лавра Александро-Невская, Карповка и Кронштадт, Смоленское кладбище, блаженная Ксения и Никольский морской собор. Вот все. Конечно, и Казанский. – Она оглянулась. – Но очень большой, парадный.
Она как-то сникла.
– Вы торопитесь? – спросил я.
– Да.
– Вам в каком направлении?
– Мне на остановку.
Мы пошли к проспекту.
– Если вы в храм, то так и так.
– А храм Спаса-на-крови в ваш список не входит?
– Он войдет, когда в нем служба будет. А пока только и говорят о чудесах реставрации. Александр же Второй. Царь-мученик. Конечно, я за канонизацию Николая, и особенно наследника, но Александр? Такой царь! Благоденствие России, отмена крепостного права, Европа при нем знала свое место. Мученическая смерть. Вы там, в Москве, поднимайте этот вопрос. Ой, мой номер. Ой, нет. Вот слепая.
– Скажите, Орф – хороший композитор?
– "Кармена Бурана"? Это… это не просто прекрасно, это необъяснимо. Ну вот, теперь мой уж точно.
Прижав к груди концы платка, она заторопилась. И скрылась внутри троллейбуса. "И вся любовь!" – сказал я чуть ли не вслух. Пошел в интервал движения через проспект. Был освистан милиционером, но это как будто было не со мной. Села да уехала, как это так?
Я поднял голову – город стал другим. В городе ощутилось ее присутствие. Кто она? Сколько лет? Я не мог вспомнить ее лица. Цвет пальто помнил, платок помнил, то, как она говорила, помнил, лица – не помнил. "Любимое лицо не помнят", – процитировал я японскую пословицу. Я был начитанным юношей.
Куда сейчас? Я стоял на берегу замерзшего канала, смотрел на пестрый, похожий на букет или на салют храм. Уеду!
После Москвы город казался мне крохотным. Гостиница, вокзал, все рядом. Идти никуда не хотелось. Валялся, пил чай. Включил телевизор. Телевизор показался еще пакостнее, чем в Москве. Пошел на вокзал, купил билет. Как все просто было в жизни. Нет проблем. Я вернулся на симпозиум.
Может, она вернулась? Я прошел в зал. Нет, нигде нет женской головы в шелковом платочке. Все или прически, или парики. На трибуне очередное: геополитика, энергетика, коррективы, в зале – дремание или разговаривание.
