Последний Карфаген (Повесть. Рассказы. Дневники) - Козлов Сергей Сергеевич (книги регистрация онлайн бесплатно .txt) 📗
Самое смешное, что они не видят своего индюшиного чванства. Идут с ним к людям, как будто так и надо. Их жалеют и из жалости не всегда смеются им в лицо. И все же смеются…
Грех смеяться над юродивыми, над обделенными умом с рождения, оставшимися в детстве, но как не смеяться над самовлюбленным дураком, возомнившим себя гением (пусть в определенной одной единственной области) и величайшей фигурой современности.
С завидным упорством такие люди пробивают себе и «своим творениям» путь к «общему признанию». Но над головой у них павлиний хвост вместо нимба.
Иногда, еще не дописав рассказ, я уже знаю, что он не получился. Я откладываю его в сторону (выбрасывать-то жаль) в надежде вернуться к нему в недалеком или далеком будущем. Но еще ни к одному не вернулся. Душа не лежит. На неудачных вещах словно наложена печать изначальной ущербности и непоправимости. Во всяком случае, для меня. Большинство писателей увидят в этом недостаток. И я с этим соглашусь.
И все же хорошо, когда нет недостатка в новых идеях и начинаниях.
Иногда мне кажется, что в неудачные вещи в самом начале было заложено неправильное настроение. Или, что называется, сел не вовремя. Сделал усилие над собой, заставил себя, а полета не получилось. Поэтому — доведение до ума безвдохновенного — сизифов труд.
«Непонимание жены» понятно каждому пишущему мужику.
Но почему графоманам везет с женами?!
Дареному коню при всех в зубы не смотрят.
В облачном краю, если ветер, то небо в клочья!
Совершенно точно подмечено священником Ельчаниновым: гордость не только мать всех грехов, но и родина глупости.
Из какой-то малопроглядной пелены ко мне приходят образы. И нужно прислушиваться, всматриваться, чтобы не упустить что-либо важное.
А бывает как при ясной погоде… Это и называется вдохновением.
Наступает Светлое Христово Воскресение, а я даже последнюю неделю Великого Поста прожил в суете и бездарной трате времени. Я и все, живущие вокруг меня. Кто из нас вспомнил страдания Христа? Кто из нас остановился хоть ненадолго в проникновенной молитве? Все наши якобы более важные дела — тлен. И на душе от этого смрадно… Нет ни одного оправдания, да и не может быть! Оправдания могут быть только у сумасшедших, только у тех, которые не знают ничего, пребывая в мертвой точке умственного состояния, как мы, пребывающие в мертвой точке состояния душевного.
В этом году в нашем поселке еще не будут звонить колокола…
И все же! И во веки! Наступающее утро несет невыразимую радость и свет. Его свет! Свет победившего смерть. И как отрадно жить, зная, что жизнь не лишена смысла, как смерть лишена своей власти, низводящей человека до высокоорганизованного животного.
Христос Воскресе!..
Я люблю свою работу, но количество ее, позволяющее вести мало-мальски безбедное существование, называемое нагрузкой, превращает меня в изнуренного раба. Равнодушного к результатам своего труда. Была бы миска похлебки к ужину…
Я не утрирую, я образно излагаю усталость. И не только свою.
И я не умею халтурить. Подобное отношение к учительскому труду вызывает у меня презрение.
И все же самое страшное в моей работе — это равнодушие в глазах учеников.
Оно бывает не всегда и не у всех, но стоит столкнуться с ним, как в воздухе зависает дилемма: то ли ты никудышный учитель, то ли перед тобой закоснелый в своей лени и расцветающем эгоизме ученик.
Бездарных учителей нет, но есть люди, которые ходят на работу в школу. Для массовости их тоже называют учителями. А еще есть чиновники от образования, которые эту работу выдумывают. Ни те, ни другие никогда не были учителями.
Нет, бездарные учителя есть. Те, которые считают, что есть абсолютно бездарные ученики!
Современные педагогические газеты — большей частью откровенное западническое дерьмо, издаваемое людьми с нерусскими фамилиями.
Зимник в период распутицы, когда прорываются последние машины: по болоту приходится плыть, рискуя провалиться в неизведанную бездну; остальная часть пути: умение водителя проскочить колесами между промоинами и сила двигателя, помноженная на запас прочности, чтобы перемалывать всепоглощающую няшу — жидкую грязь, в которую, если ступить, то будет по пояс.
А мужики балагурят. Выталкивают машины подручными средствами, вытягивают друг друга, между делом поддают, смачно матерятся и абсолютно уверены — доедем!
Именно на майском зимнике (звучит-то как!) я впервые увидел с близкого расстояния журавлей, вышедших подкрепиться на то, что осталось от дороги. Именно вышедших: они грациозно прогуливались, и только когда машина «подплыла» совсем близко, совершили быстрый и красивый разбег и скрылись за верхушками ближайших сосен.
Кто-то пожалел, что под рукой не было фотоаппарата, кто-то вспомнил о ружье.
Армия, которая придет завоевывать Облачный край, завязнет на этом зимнике, канет в небытие в необъятных болотах, ее просто сожрут комары!..
Мы непобедимы! Если сами не сдадимся…
1998 г.
Корпускулы
Первичная материализация мысли происходит на бумаге, причем далее она получает свойство превращаться во все, что угодно. Потому что ее можно взять и использовать.
В невысказанной или хотя бы недосказанной мысли есть своя особая прелесть.
В детстве, когда в нашей стране не хватало книг, я уходил из библиотеки с тяжелой авоськой, набитой приключенческими, фантастическими и историческими романами. Я брал столько, сколько давали, я нес целую сумку или портфель миров, и на какое-то время они принадлежали только мне. И уж если я поселялся в один из них, вернуть меня оттуда в нашу обыденность было делом непростым.
Я тогда завидовал библиотекарям. Ведь они жили и распоряжались по моим понятиям целыми галактиками. Как при виде звездного неба, глаза мои разбегались перед длинными стеллажами, плотно заставленными книгами.
Сегодня книги стали доступнее. Если не по цене, то по количеству и своей разноплановости. Если опустить вопрос художественного качества многих произведений, то звезды стали ближе, можно найти нужную или скрупулезно выбирать. Но, похоже, народ решил смотреть только на одну фальшивую, рукотворную звезду — телеэкран.
А что же библиотекари? Нет, они не остались без посетителей, романтиков, мечтателей, заядлых читателей, они остались без зарплаты. Государство, почувствовав конъюнктуру, решило, что хранители цивилизации обойдутся самым малым или как-либо подстроятся к рыночным условиям. Но библиотека — не видеопрокат, сюда не прибегут с деньгами, чтобы проглотить свежую голливудскую стряпню, сюда приходят за вечным, а вечное цены не имеет.
Когда была опубликована моя первая повесть, я вдруг вспомнил о библиотекарях снова. Потому что теперь в разных уголках страны они будут хранить и мой мир… Я испытал к ним повторное чувство благодарности.
