Сайлес Марнер [= Золото и Любовь., Золотые кудри., Сила Марнер, ткач из Равело] - Горфинкель Даниил Михайлович
Когда молодой человек вроде Данси вынужден передвигаться столь исключительным способом, как ходьба пешком, держать в руке хлыст приятно, так как это смягчает сознание непривычности такого положения. И Данстен, пробираясь сквозь густой туман, то и дело ударял хлыстом по какому-нибудь предмету. Это был хлыст Годфри, который Данси взял с собой без спроса, выбрав его потому, что у него была золотая рукоятка. Разумеется, когда хлыст был в руках у Данстена, никто не мог разглядеть, что на золотой рукоятке вырезано имя Годфри Кесса, — видно было только, что это очень красивый хлыст. Несмотря на туман, Данси боялся, что встретит кого-нибудь из знакомых, в глазах которого он будет иметь довольно жалкий вид, так как на близком расстоянии и туман ему не поможет. И когда наконец, не встретив ни души, он очутился на знакомых тропинках в окрестностях Рейвлоу, он про себя заметил, что ему, как всегда, повезло. Но теперь туман, к которому присоединились и сумерки, скрывал не только его, но и все вокруг. Не видно было рытвин, куда могла соскользнуть нога, приходилось двигаться осторожно, и Данстен шел, похлопывая хлыстом по низким кустам, которые росли вдоль изгороди. Теперь, соображал он, скоро должен быть пустырь у каменоломни, он узнает это место по отсутствию ограды. Однако он обнаружил его иным способом, которого не предвидел, а именно по слабому мерцанию света, исходившему, как он тотчас догадался, из хижины Сайлеса Марнера.
Эта хижина и спрятанные в ней деньги не выходили у него из головы во время пути, и он все обдумывал, как можно было бы подольститься к ткачу и соблазнить его временно расстаться с деньгами ради получения процентов. Данстен предчувствовал, что, помимо уговоров, придется и немного припугнуть старика, ибо сам Данстен был в арифметике слаб и не мог бы привести убедительные доказательства выгоды процентов. Что же касается гарантии, то он имел о ней лишь смутное представление, как о средстве обмануть человека, заставив его поверить, что деньги будут ему возвращены. Данстен заранее знал, что эту трудную задачу — умаслить старого скрягу — Годфри, конечно, постарается возложить на своего более смелого и хитрого брата. Что ж, он за это возьмется. И к тому времени, когда он заметил свет, струившийся сквозь щели в ставнях Марнера, он уже настолько освоился с мыслью о разговоре с ткачом, что ему показалось совершенно естественным не откладывать этого знакомства. Кроме того, еще и другие соображения склоняли его к этому шагу. У ткача наверняка был фонарь, а Данстен уже устал ощупью искать дорогу. До дома еще оставалось три четверти мили, а тропинка становилась все более скользкой: туман сменился дождем. Данстен свернул в сторону хижины не без опасения, что может сбиться с пути, так как не был уверен, какие окна светятся, передние или боковые. Но он осторожно ощупывал рукояткой хлыста землю перед собой и наконец благополучно добрался до дверей хижины.
Данстен громко постучался, наслаждаясь мыслью о том, как перепугается старик, услышав неожиданный стук. Ответа, однако, не последовало, в хижине царила тишина. Неужели ткач уже лег спать? Но тогда почему же он оставил свет? В скряге такая рассеянность непонятна! Данстен постучал еще громче и, не дожидаясь ответа, просунул пальцы в щель, намереваясь потрясти дверь и подергать щеколду, в уверенности, что дверь заперта. Но, к его удивлению, она тотчас отворилась, и он очутился перед ярко пылавшим очагом, который освещал всю обстановку хижины: кровать, ткацкий станок, три стула и стол. Марнера же нигде не было.
Ничто в эту минуту не могло быть приятнее для Данси, чем яркое пламя очага; он вошел и тотчас уселся перед огнем. Над очагом он увидел кое-что весьма заманчивое для человека голодного, но еще не совсем готовое. Это был небольшой кусок свинины, который был привязан к бечевке, перекинутой через железный прут для подвешивания котелка. Другой конец бечевки был пропущен сквозь большой дверной ключ — прием, издавна известный домашним хозяйкам, у которых нет приспособления для поворачивания вертела. Свинина висела близ конца прута, подальше от огня, по-видимому чтобы она не пережарилась в отсутствие хозяина. «Значит, старый лупоглазый дурак лакомится на ужин жареным мясом?» — подумал Данстен. А люди-то говорят, что он живет одним заплесневелым хлебом, чтобы отбить у себя аппетит! Но где он может быть в такое позднее время и в такую погоду? Почему он оставил ужин на огне и не запер двери? Помня, с каким трудом он сам только что добрался сюда, Данстен решил, что ткач, выйдя из дому набрать дров или еще за чем-нибудь, вероятно, свалился в каменоломню. Такое предположение показалось Данстену очень интересным, ибо оно открывало совершенно новые возможности. Если ткач погиб, кто унаследует его деньги? Кому будет известно, где они спрятаны? Кому будет известно, что в хижину кто-то приходил и взял их? В дальнейшие размышления Данстен не вдавался. Им всецело завладел насущный вопрос: «Где деньги?» — заставив забыть, что смерть ткача была лишь догадкой. Человек, не отличающийся острым умом, приходя иной раз к выводу, дающему простор его желаниям, редко способен осознать, что его вывод основывался всего лишь на зыбком предположении. У Данстена и был такой неразвитый ум, характерный для уголовного преступника. Он слыхал только о трех потайных местах, куда простые фермеры прячут деньги: в соломе под крышей, в кровати или в яме под полом. Но хижина Марнера не была крыта соломой, и поэтому Данстен, после недолгого раздумья, подгоняемого алчностью, первым делом бросился к кровати, в то же время жадно осматривая пол, где при свете огня в очаге можно было под тонким слоем песка отчетливо разглядеть каждый отдельный кирпич. Но не везде! Он вдруг заметил место, особенно тщательно засыпанное песком, на котором отпечатались следы пальцев, старавшихся, очевидно, разравнять этот песок. Оно приходилось как раз у подножки станка. Данстен мгновенно бросился к этому месту, смел хлыстом песок и, вставив тонкий конец рукоятки между кирпичами, обнаружил, что они уложены свободно. Он быстро поднял два кирпича и увидел то, что было — он не сомневался — предметом его поисков, ибо что, как не деньги, могло заключаться в этих двух кожаных мешочках? Судя по их весу, они были наполнены гинеями. Данстен еще раз обшарил яму, чтобы убедиться, что там больше ничего нет, затем быстро положил кирпичи на место и засыпал их песком. Не более пяти минут прошло с тех пор, как он вошел в хижину, но ему казалось, что протекла целая вечность. И хотя он совсем не думал о том, что Марнер, пожалуй, жив и в любую минуту может войти в хижину, тем не менее, когда он поднялся с мешочками в руках, им овладел безотчетный страх. Ему хотелось поскорее уйти во тьму и тогда уж подумать, что делать с добычей. Он тотчас закрыл за собой дверь, чтобы отгородиться от света. Нескольких шагов будет достаточно, чтобы и тот предательский отблеск, что пробивался сквозь щели в ставнях и скважину в дверях, больше не падал на него. На дворе было еще темнее, чем раньше, и дождь лил еще сильнее, но Данстен был этому рад, хотя идти с мешочками в руках, да еще держать хлыст, было совсем нелегко. Но ему нужно пройти лишь два или три шага, а потом можно не спешить. И Данстен шагнул во мрак.
Глава V
Когда Данстен Кесс вышел из хижины, Сайлес Марнер, который возвращался из деревни с мешком на плечах, вместо плаща, и с фонарем в руках находился не больше чем в ста шагах от дома. Ноги у него устали, но на душе было спокойно, ибо его не тревожило ни малейшее предчувствие беды. Чувство безопасности чаще возникает из привычки, чем из убеждения, и поэтому иногда сохраняется даже после такого изменения обстоятельств, которое могло бы вызвать тревогу. Если какое-либо событие не произошло в течение значительного времени, из этого, по логике привычки, постоянно выводят, что оно никогда и не случится. А между тем, это время только приближает событие. Рудокоп скажет вам, что, раз он проработал в шахте сорок лет и с ним до сих пор не произошло никакого несчастного случая, теперь уж ему нечего бояться, хотя бы над его головой начала оседать кровля. Любопытно отметить, что чем мы старше, тем труднее нам поверить в близость смерти. Привычка, без сомнения, весьма сильно влияла на человека, чья жизнь текла так однообразно, как у Марнера, который не видел новых людей и не слышал ни о каких событиях, способных возбуждать в нем мысль о неожиданностях и переменах. Этим объясняется, почему он мог с легким сердцем покинуть свой дом и свое сокровище, не приняв обычных мер предосторожности. Сайлес с двойным удовольствием думал об ужине: во-первых, потому, что он будет горячим и вкусным, а во-вторых, потому, что ничего ему не будет стоить. Этот кусок свинины достался ему в подарок от превосходной хозяйки, мисс Присциллы Лемметер, которой он нынче отнес кусок отличного полотна. И только по случаю такого подарка Сайлес позволял себе полакомиться жареным мясом. Ужин был его любимой трапезой, ибо совпадал для него с часом радости, когда сердце его согревалось созерцанием золота. Всякий раз, когда у него было жаркое, он старался оставить его на ужин. Однако в этот вечер, только успел он быстро и ловко обвязать кусок свинины бечевкой, закрепить другой конец, как полагалось, вокруг дверного ключа, пропустить ее сквозь кольцо и набросить на железный прут, как вдруг вспомнил, что рано утром ему понадобится моток тонкой пряжи, чтобы начать новый кусок ткани. Он совсем забыл об этом, когда возвращался от Лемметеров, потому что ему не пришлось идти через деревню; отправляться же за пряжей утром и тем самым потерять много времени — об этом он и думать не хотел.
