Три версты с гаком - Козлов Вильям Федорович (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
Артем попытался растолковать плотнику свои соображения. Тот, слушал внимательно, не перебивал, а когда Артем закончил, неожиданно подытожил:
— Выходит, в вашем деле таким, как Серега Паровозников, вольготно живется? Ежели простому человеку вместо хлеба мякину подсунуть, он сразу разберется, что к чему, а вот с книжкой или музыкой, видать, потруднее...
— Людей, Гаврилыч, не так-то просто обмануть... Настоящий талант — он как луч солнца: далеко светит. И всегда рано или поздно найдет дорогу к читателю или слушателю. Плохую книжку и читать не будут. Так же и пустая песня человека за душу не возьмет. Как говорится, в одно ухо влетит, в другое вылетит. Кстати, всех этих ремесленников и не интересует, как люди относятся к их продукции...
—- Ну ладно, а как вот ты сам о себе думаешь? Художник ты? В альбоме-то много чего начиркано, так это все наспех. А настоящие-то картины есть у тебя?
— Если бы я не верил, что когда-нибудь напишу настоящую картину, — сказал Артем, — я бы давно краски и кисти забросил... И честное слово, поступил бы к тебе в ученики. Лучше быть хорошим плотником, чем плохим художником.
— Так я и разбежался тебя брать... В плотницком деле тоже талант нужен.
На следующий день, когда Артем вернулся из столовой, рядом с его грубой кособокой скамейкой-золушкой стояла ладная крепкая скамейка-принцесса. Она сияла на солнце древесной свежестью. Коричневые отполированные сучки, будто родимые пятна, были рассыпаны на гладкой поверхности. Казалось, четыре фигурные ножки сами выросли из широкой доски. Скамейка, в отличие от Артемовой, была сделана без единого гвоздя. И лишь в пазах застыл белыми пузырьками казеиновый клей. Мимо такой скамейки не пройдешь: остановишься, полюбуешься и присядешь. Сама тебя приглашает, уговаривает.
.
Глава двенадцатая
1
Артема уже все знали в поселке и, проходя мимо дома, здоровались по сельскому обычаю: мужчины снимали кепки, а женщины кланялись, певуче произнося при этом:
— Доброго здоровьичка-а!
Артем тоже кланялся, отвечал, что на «здоровьичко» пока не жалуется, желал всем доброго утра. Гаврилыч, занятый своим делом, на дорогу не смотрел. И вообще, если с кем он и здоровался, то делал это обстоятельно: вонзал топор в бревно, подходил к калитке, крепко жал руку, потом доставал табак, бумагу и закуривал. Начинался разговор о последних новостях и о дороге, которую никто не хочет ремонтировать. Человек, спешащий на работу, разумеется, не мог подолгу задерживаться, поэтому Гаврилыч охотно беседовал со стариками и старухами. Выкурив цигарку, внезапно обрывал неторопливый , разговор и, забыв про собеседника, снова брался за топор. А собеседник, несколько ошарашенный, еще с минуту топтался на месте, потом, вспомнив про дела, смущенный, уходил.
В субботу поздно вечером, когда на танцплощадке умолкла музыка, в калитку громко постучали. Артем наспех оделся и вышел. Над домом ярко светила полная луна. Доски у колодца серебристо блестели.
Стучал Кошкин. Он тоже, видно, только что соскочил с теплой постели, глаза его
часто-часто мигали, будто в них попала пушинка с подушки, а лицо было озабоченным.
— Там, у вокзала, сильно дерутся, — сказал он. — Надо что-то делать.
Еще не зная, что делать, Артем вместе с ним побежал к тускло освещенному вокзалу. Они немного опоздали. Драка только что закончилась, и один из парней стоял на коленях, согнувшись в три погибели. Даже при луне было видно, как побледнело его лицо. Парень прижимал обе ладони к правому боку и негромко стонал. Заметив приближающихся Артема и Кошкина, три других парня пустились бежать. Не раздумывая, Артем бросился вдогонку за одним из них. У железнодорожного пакгауза парень что-то выбросил. Предмет, холодно блеснув в лунном свете, упал в траву. У пульмана, стоявшего в тупике, Артем настиг беглеца и обхватил за плечи. Парень молча стал вырываться, и тогда Артем повалил его прямо на блестящие рельсы. Парень затих, дыша водочным перегаром. Артем поднялся и сказал:
— Быстренько вставай, и пойдем!
Тот покорно встал и пошел назад, где все еще стоял на коленях раненый. Возле него маячила фигура Алексея Даниловича. По дороге Артем поднял брошенный нож и положил в карман. Кошкин нагнулся над пострадавшим. Парень, не обращая на него внимания, молча разглядывал свою окровавленную ладонь.
— Олежка! — узнал подошедшего Кошкин. — Доигрался, сукин сын! — Взглянув на Артема, пояснил: — Первый драчун в поселке... В прошлом году судили паразита. Два года условно получил и вот тебе снова отличился!
Олежка молчал, угрюмо глядя в сторону. Спутанные черные волосы низко нависли над глазами. Белая рубаха разорвана у локтя, вся в черных пятнах.
— Твоя работа? — кивнул Кошкин на раненого.
— Ты еще не милиционер, дядя Алексей, — пробурчал Олежка, — а всего-навсего дружинник...
— Видали, как разговаривает! — возмутился Кошкин. — Ничего, в милиции по-другому заговоришь!
Артем вытащил из кармана финку и протянул Алексею Даниловичу.
— Вот выбросил...
— Ну, Олежка, — разглядывая нож, сказал Кошкин, — твоя песенка спета. Не был ты человеком и, видно, не будешь... Жалко батьку. Вот из-за такого стервеца теперь сколько неприятностей ему.
— Неохота мне тебя слушать, — вяло пробормотал Олежка. — Ведите куда надо, и дело с концом, а батька мой тут ни при чем.
— И откуда только такие паразиты берутся! — с сердцем сказал Кошкин.
— Понесли его к моей машине, — сказал Артем, подхватывая раненого под руки. — А ты бери за ноги! — приказал он Олежке.
Втроем донесли они парня до калитки, опустили в траву. Артем распахнул ворота и вывел на дорогу «Москвич». Осторожно посадили туда парня, подложив под бок его смятый пиджак. Парень кривил губы от боли, но не стонал. Откинувшись на сиденье, закрыл глаза.
— А что с этим делать? — спросил Артем, кивнув на Олежку.
— В милицию, — сказал Кошкин.
Олежка уселся рядом с раненым. Кошкин сбегал домой предупредить жену и заодно прихватил газету, в которую старательно завернул главную улику — финку. Артем думал, что Алексей Данилович сядет рядом с преступником, но он устроился на переднем сиденье.
Артем старался вести машину как можно осторожнее, но все равно ее кидало и подбрасывало на колдобинах. Когда выбрались на асфальт, раненый и Олежка мирно разговорились.
— За что ты меня, Олежка? — спросил тот.
— Сам знаешь.
— Сволочи вы... Я до Маньки и пальцем не дотронулся. Подумаешь, два танца станцевал. А домой проводить она сама меня попросила. На твоего дружка Леху ей
наплевать. Она сама мне сказала.
— Все равно на фиг было к ней лезть? — сказал Олежка.
— Я же говорю, она сама. Мне Манька вовсе и не нравится. Уж коли на то пошло, я с Зинкой с самой весны валандаюсь... Вот помру, и поставят тебя к стенке. А Леха твой с Манькой прохлаждаться будут и подсмеиваться над тобой.
— Не помрешь, — сказал Олежка.
— Ну а вылечат, все одно лет пять влепят, а то и поболе.
— Влепят! —подал голос Кошкин.
На заднем сиденье долго молчали. Темный лохматый лес, освещаемый фарами, расступился, и появились первые постройки; справа широко и вольно заблестело большое бологовское озеро, когда Олежка нарушил молчание:
— Говорят, от тюрьмы и от сумы никогда не отказывайся...
— Дурак ты, Олежка, — заметил Кошкин. — Сколько тебе сейчас? Восемнадцать? Лучшие свои годы угробишь в тюрьмах, и за что, спрашивается? За собственную
глупость. В твои годы нам родители лишь по большим праздникам преподносили по стаканчику, а вы? Нальете свои бессовестные глазищи и ищете, с кем бы подраться...
Небось ножичек-то сам выточил на станке?
— Ты как прокурор, дядя Алексей, — сказал Олежка. — Ну, выточил! Ну, пырнул! Сам и отвечать буду.
— Это верно... Отвечать придется. По всей строгости советского закона!
Почему такое случается в поселке? — возвращаясь в Смехово, задумался Артем. Прав Алексей Данилович. Еще не оперившиеся юнцы пьют водку наравне со взрослыми, а потом вот до чего докатываются. Вся и радость-то у них — это суббота и воскресенье, когда в клубе танцы. А перед танцами, как закон, распивают бутылку, другую... И слоняются по поселку подвыпившие парни, ищут приключений. Один раз додумались разобрать общественный колодец, в другой — вывернули железный рекламный щит, куда клеятся афиши о новых фильмах. Однажды привалили дверь вдовы Екатерины огромным камнем, который наутро с превеликим трудом откатили двое здоровенных мужиков.
