КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Орлов Владимир Викторович (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗
«Ничего, ничего, - успокаивал себя Соломатин, - потерпим, потерпим… А потом…» Тем более что в контрактах для него были оговорены демократические свободы и вольности.
То есть, убеждал себя Соломатин, постыдного предательства по отношению к Елизавете он не совершил. Так, тактические уступки. И ей придется потерпеть. И соблюсти правила забавы. Если, конечно, она любит его. Пока он не хозяин положения. Пока он, как говорят нынче в спорте, играет вторым номером. У первого номера - инициатива и силовое преимущество. И важно повести себя так, чтобы первый номер посчитал тебя смирившимся с этими инициативами и преимуществами, а уж потом проявить себя истинным хозяином положения. Вот тогда-то все, что было у них с Елизаветой и что у них есть и сейчас в душах, но придавлено неожиданным ходом обстоятельств, будет возвращено и обустроено наилучшим образом. А потому и позволительно выпевать про себя: «Гром победы раздавайся!».
Кстати, зашло в голову Соломатину, раз кактус Эдельфия так его понимает и, видно, на многое способен, в частности, в вокально-ритмических упражнениях, вдруг он, кактус, в минуты своих благоудовольствий возьмет да и подскажет ему, где лежит упрятанный им же среднекисловский презент старика Каморзина, то ли шкатулка, то ли коробка для шприцев, с волшебным, предположим, наполнением. Мысль эту Соломатин вслух не высказывал, но на растение взглядывал, как ему представлялось, со значением. Кактус при этом не вздрогнул и не издал ни звука. Ну и ладно, посчитал Соломатин, и никаких волшебств теперь не нужно, и никаких сверхвозможностей. Все и так складывается, как тому положено.
Свидания с Татьяной Игоревной (на ее квартирах и в загородной «развалюхе» на диком бреге Истринского водоема) были чисто эротические, от дел и тем более разговоров о них мадам отдыхала, да и не дорос, видимо, пока Соломатин для бизнес-собеседований. Иногда мадам интересовалась, не нуждается ли в чем Андрюшенька, в приобретениях каких-либо, к примеру. Нет, отвечал Соломатин резко, а порой и грубо, ни в каких приобретениях он не нуждается, исключительно лишь в ласках прекрасной женщины. Танечка по-матерински гладила его волосы и говорила, воркуя и чуть ли не мечтательно: «Все впереди, Андрюшенька, все впереди…»
А что именно впереди? Что впереди-то? Приобретения? Посмотрим… «А потом ты ее уморишь!» - прозвучало в нем однажды после поглаживаний по головке ехидно-полосухинское. И тут же будто бы гнусно расхохотался безупречный исполнитель Ловчев-Сальвадор: «Уморит! Уморит!» «Нет на мне ничьей крови!» - готов был вскричать Соломатин, но Ардальон Полосухин и Сальвадор тотчас же унеслись из его мыслей.
Уморить Татьяну Игоревну Баскакову Соломатин не собирался. Это было бы глупо. Да и кто бы позволил ему совершить уморение?
Иные, иные способы и, можно сказать, изящные имелись для разрешения их с Баскаковой и Елизаветой ситуации. Но - со временем, со временем! Со временем!
Конечно, несмотря на все «громы победы», Соломатина удручало то, что он не мог встречаться с Елизаветой, хотя бы издали взглядывать на нее (однажды увидел именно издали, и ничего хорошего из этого не вышло, но об этом позже). Он тосковал по Елизавете.
Сведения о ней доставляли телефонные звонки (компьютера Соломатин не заводил). Чаще других ему звонила Тиша, жена Банкира. Но интересовались состоянием здоровья и дел Соломатина и писательница Клавдия и уже почти просунувшая на экран телевизора голову со сложной, с завитками прической Здеся Ватсон. Мадам Рухлядь, Татьяна Игоревна Баскакова, меховщица, в их душевных общениях ни разу не упоминалась. Будто бы ее не было на свете вообще и в московском свете в частности. Дамы сокрушались по поводу того, что Соломатин стал анахоретом, развлечений чурается, а зря, концептмейстер Колик Раздетый снова испражнялся в клубе на Остоженке, и над концептом его воссияла радуга, а художник Фикус выступил с сеансом одновременного написания портретов двадцати семи президентов, пятеро из них были осчастливлены искаженными физиономиями Винни-Пуха и Пиноккио. Говорили и про Елизавету. Лизанька открыла шляпный магазин на Беговой аллее возле ипподрома, устраивает какие-то лавки «От Летуновой» в Лондоне, Ванкувере и Аддис-Абебе и ходит, хоть и печальная, но гордая, иногда возникает при ней элегантный господин, будто бы петербуржец докеренских времен, пожилой, но с благородными манерами и роскошными усами лорда Керзона. Иногда с сигарой, иногда с капитанской трубкой. О новом светском сопроводителе Елизаветы чаще всего сообщала Тиша. Звонила она обычно пьяная. Писательница Клавдия и Здеся Ватсон про Елизавету говорили лишь намеками и как бы с состраданием к Соломатину. Порой интонации и Клавдии, и Здеси Ватсон становились томно-соблазнительными, обе дамы не прочь были бы провести (по отдельности, но может, и вдвоем) досуги с Соломатиным или на их квартирах или в его отшельническом скиту, отчего бы и нет, раз у них с Лизанькой разброд и шатания, а они без Соломатина заскучали. Тем более что про него пущен слух, будто бы он истинный жеребец, а они - создания нежные и толком невостребованные, хотя и изучили азбуку секса… «Нет, - говорил Соломатин. - Это невозможно. У меня сейчас - хотя бы на три месяца - время отшельничества. Время медитаций. Время одиночества. Каждому мыслящему существу раз в год необходимо пребывать в состоянии одиночества и вознесения мыслей. И для этого не надо ездить в Тибет и мнить себя философом». И сам верил в то, что набалтывал неразумным бабам. И знал: они с удовольствием разнесут по светским коридорам вести о том, что слесарь-водопроводчик из Брюсова переулка запер себя в квартирном скиту и сотворяет недоступный многим подвиг очищения, самопознания, раскаяния и мужского поста. «И до Елизаветы дойдет, - думал Соломатин. - Ну это ладно. Это хорошо. Но не попрутся ли ко мне светские дураки, как к какому-нибудь старцу? Да пусть и попрутся…»
Телевизор Соломатин включал редко. Отдыхал. Перечитывал Рабле и Апулея. Нажимал на кнопку приемника и приглашал к себе звуки «Радио-Классик». Номера там повторялись, но все равно были Соломатину приятны. В частности, джазовые обработки «Половецких плясок». Лишь однажды, возможно даже случайно, Соломатин придавил телевизионный пульт, и увиденное на экране его чрезвычайно удивило.
Шло мутное ток-шоу. Обсуждали какую-то семейную чушь с изменами, наверняка придуманную. А на одном из диванов обсуждавших сидели рядом, только что плечами не касаясь друг друга, бизнесмен и политик Суслопаров и Всемирный Знаток Чего Хочешь Сева Альбетов. Сева Альбетов вид имел самый что ни на есть артистический, с фиолетовым шелковым бантом под подбородком, локоны его живописно, но с тактом, визажистом были взлохмачены. Павел же Васильевич с залысинами мыслителя, в очках без наворотов, походил на высоконравственного отца семейства, способного служить и секретарем обкома партии по идеологии. Оба они с Альбетовым осуждали измены, говорили о демографических проблемах и выглядели старинными друзьями. Стало быть, коли Антиквар вновь и без страха предъявлял себя народу, да еще и в компании с Суслопаровым, конфликт у них был улажен. Суслопаров, видимо, снова стал обладателем драгоценностей графини Тутомлиной, столь для него нынче необходимых, и Сева-Антиквар, выходит, прилюдно сможет отыскивать пропавший из Камергерского переулка дом номер три…
Ба-ба-ба…
Соломатин разволновался.
Зачем же тогда надо было убивать Олёну Павлыш? Да и не стоили серьги Тутомлиной жизни человека. И в чем была необходимость Альбетову устраивать спектакль с кинжалом Корде, револьвером Гаврилы Принципа и погребением в гасконском склепе, раз были способы договориться с Суслопаровым? Может, до всего докопается подполковник Игнатьев? Или он уже прекратил сыскные раскопки?
Во всяком случае новые повестки с предписанием Соломатину явиться к подполковнику не приносили. А прежнюю повестку Соломатин разорвал и клочья ее высыпал в мусоропровод. Соседу же Твердохлебову заявил, что никакие бумаги из его рук он никогда не брал, они Твердохлебову привиделись.
