Цвет черемухи - Ворфоломеев Михаил (онлайн книги бесплатно полные txt) 📗
Наденька, не видя, смотрела в свой дневник и думала, что если ее любовь к Егору безответна, то жить не стоит. Она так и написала: "Жить не стоит, если в жизни нет любви!" Захлопнув дневник, выехала из комнаты. Бабушка сидела на кухне и, задумавшись, смотрела в окно.
- Бабушка! - крикнула Надя. - Я не могу больше так жить! Ну зачем, для чего я живу, милая? Если это наказание, то за что? Скажи, может быть, ты знаешь? За что?!
Наденька разрыдалась, и Марья Касьяновна разрыдалась вместе с ней горько, как никогда прежде.
Где-то далеко заворчал гром. Раскаты его приближались. Все вокруг потемнело, стихло на мгновение - и вдруг оглушительный треск, словно небо раскололось. Через все небо от горизонта до горизонта с запада на восток стремительно пролетела ослепительная молния. Следом вторая, третья. Надей овладел ужас, ее сковал страх перед всесильной и грозной природой.
А небо все сотрясалось от грома и молний, но на землю не упало еще ни одной дождинки. И вдруг Надя стремительно выехала за дверь, потом за ворота. Она направлялась к Егору.
Сомов, завороженный огненной пляской неба, сидел, не зажигая света, посреди мастерской, Лукерья убежала к телке, чтобы той было спокойнее с хозяйкой. Сомов не увидел, не услышал, а почувствовал, что в дверях Надя. Он повернулся. Наденька бросилась к нему, забыв о кресле, и чуть не упала, но Сомов успел подхватить ее на руки.
- Егор! Милый! Я так бежала сюда... Я бежала к тебе, сказать, что ты волен в своих чувствах! Понимаешь, милый мой, так нельзя любить, как я, нельзя! Это грешно и преступно! Любовь не должна быть эгоистичной! Если любишь - значит любишь, и все! Ведь правда? Вот бабушка меня любит и ничего же не требует взамен! И всякая любовь, она должна быть очень высокой! Она должна быть такой высокой, чтобы мы, даже если... Вот даже если бы захотели, не достали бы ее! Она как солнце... И ты меня прости! И пожалуйста... Егор, у меня была Катя... Что делать? Ты ее люби! Она очень... Если хочешь знать, я не имею права на любовь! Но как мне хорошо с тобой... Почему-то совсем не страшно. А когда тебя нет, мне ужасно страшно! Мне кажется, что я скоро умру! Но у меня был ты! И если я умру, был ты... Наденька заплакала, уткнувшись ему в плечо.
За окнами все стихло, и тут же сплошной лиловой стеной обрушился ливень.
После грозы на короткое мгновение все жило тихой, спрятанной жизнью. Но выглянуло солнце, и омытый, заполненный озоном и испарениями трав воздух стал легким, запели птицы, а над островом выросла радуга.
- Воду пьет, - сказала Надя, глядя на радугу. Она уже успокоилась, и только чуть побледневшее лицо ее еще хранило следы слез. - Егор, а почему ты никогда не рассказываешь мне о своей московской жизни? - вдруг спросила она.
- Не знаю.
- А ведь мне интересно, как ты добивался успеха, как жил.
- Все это я могу уместить в одно слово - труд.
- У тебя бывало отчаяние?
- Да... Видишь ли, Надюша, я приехал в Москву, уже не имея родителей, а следовательно, и поддержки. Но я не пробивал себе дорогу локтями, хотя следовало бы. И когда признание получали пустые, наглые... Не хочется сейчас об этом говорить. Еще не отболело. Но вот что всегда меня поддерживало, так это то, что я - русский человек, пришедший на эту землю, чтобы увидеть ее глазами своего народа. Немного, да?
- Немного.
Надя замолчала. Видимо, никогда раньше ей не приходилось думать об этом.
- Егор, а ведь все эти люди, что нас окружают, и есть наш народ?
- Конечно.
- И мы сами есть часть его.
- И мы сами плоть от плоти его.
- Как это здорово! Послушай, так вот же и смысл жизни! Прибавить к имени народа еще пусть негромкое, но и свое! Вот я часто бываю на кладбище. Оно очень старое, но каждая могила сохранилась. Там даже есть самая первая! И есть дата - 1689 год. Здорово, да? Дата есть, а имя человека стерлось. Я спросила одну бабушку: а кто там похоронен? Она ответила так, словно всегда знала этого человека: "Там-то? Так Никола Полуянов. Никола Хрисанфыч!" Стала я о нем узнавать. Оказывается, он первый срубил деревянную часовенку. И об этом помнят. Понимаешь, жил на земле Никола Полуянов! Добрый человек русский.
Вошла тетка Лукерья:
- Чё притихли?
- А мы не притихли, мы разговариваем.
- Ну да и я с вами. А то бы пошли подышали. Не воздух - мед! Егорша, я вот что хочу спросить: как помру, с домом как? Дом жалко. Дом хороший!
- Не помирай, теть. Живи.
- Ладно, поколь поживу, а после? Я ить на тебя дом записала.
- Надюша, давай займемся музеем? Станем собирать иконы, посуду, мебель...
- И стеклотару! - раздался неожиданно низкий голос.
Сомов повернулся и увидел на пороге огромного светловолосого мужика. Лет ему было около сорока. Лицо загорелое, чуть выпирающие скулы. Глаза серые, красиво очерченные темными ресницами.
- Савва! - радостно крикнула Надя.
Савва, чуть пригнувшись, вошел в мастерскую.
- Здорово, Надя! Здорово, Лукерья!
- Да ты как к нам собрался?
- Потянуло.
- И то! И то! Без людей жить... И то! А это племянник мой, Егор.
- Да слышал, - сказал Савва и руки не подал.
- Савва, ты что?! - возмутилась Надя. - Почему руки не подал, не познакомился?
- Велишь? - спросил он.
- Велю!
- Добро. - Савва неслышно и в то же время мгновенно оказался рядом с Сомовым. Протянул ему руку. Ладонь была огромной, и когда Савва пожал руку Сомова, тот понял, что в этой ладони камень хрустит.
- А я, собственно, за вами, Егор Петрович.
- Да ну?
- Да. Баню я сладил. Прошу.
Сомов согласился.
- Так мы после бани придем! - сказал Савва Лукерье и быстро вышел.
- Он не ходит, а летает, - сказал Сомов.
- Точно! А в баню сходи-сходи! - поторопила его Надя.
Вышли за ворота.
- Сейчас жары пойдут. Косить можете?
- Нет, - признался Сомов.
- А косить надо. У тетки - корова.
- Я знаю.
- Я тебе вот что скажу, Егор Петрович, ты тут не играй, понял? Тут тебе не место играть.
- Я не понял.
- Не понял, да? Понял ты. И музея никакого ты не сладишь. То-то! Знаю я вас.
- Это кого - "нас"?
- Тебя!
- Ты меня в баню пригласил или учить? - Сомов остановился.
- Не нравится? - спросил Савва.
- Не нравится.
- Тогда прости.
- Бог простит! - Сомов повернулся, чтобы уйти, но Савва оказался впереди.
- Ладно, остынь. Я же сказал, прости - значит, прости.
Дальше пошли молча. Проходя мимо столовой, Савва выругался:
- Ну ты погляди-и! Столовая в селе, а?! Чтобы бабы вовсе отучились готовить.
- А если кому некогда?
- Это кому некогда? Погляди, кто в этой столовке? Одни алкаши! Получается, не деревня, а сброд! У меня дед правильно сказал: вся пьяная зараза пошла после отмены крепостного права.
- А ты сам не пьешь?
- Никогда.
- Серьезно?
- А зачем? Ты знаешь, Егор Петрович, и женщины меня боятся. Ты, говорят они, черт! А я не черт! Я леший! - Савва улыбнулся. Зубы у него оказались белые, ровные.
Баней заведовал Яшка-паромщик. Он бегал в одних кальсонах, обливаясь потом, из бани к колодцу.
- Воду вам достаю! - отрывисто, словно пролаял, сказал Яшка. Колодезная вода после бани - как вермут с утречка!
Когда разделись, Сомов с восхищением оглядел фигуру Саввы. Под белой, в отличие от лица, совсем незагорелой кожей ходили бугры мышц. Плоские и твердые, как булыжники. Яшка даже перекрестился:
- И как ты такое носишь? - Покачал головой.
Савва взъерошил свои золотистые курчавые волосы и кивнул на дверь:
- Как там?
- Зверь! - делая страшное лицо, сказал Яшка. - Туда войдешь, обратно вынесут!
Сам Яшка не парился, но баню делал хорошо. Для него было истинным удовольствием наблюдать за парильщиками и слушать похвалу.
- Ты нынче, Яшка, себя превзошел! - лежа в ледяной ванне, рокотал Савва.
