Сны(Романы, повесть, рассказы) - Кондратьев Александр Алексеевич (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
Сердце в груди сатирессы стучало какою-то резкою болью; она задыхалась, чувствуя, как кровь леденеет у нее в жилах, а глаза застилает красноватый туман… Перескочила через узкий ручей, с краев заросший кустами, и снова помчалась по полю. Вот внезапно из высокой травы перед ней выросла, преграждая путь, темная масса волосатого богатыря, Аглавра взмахнула черной тяжелой флейтой… Он застонал и шарахнулся в сторону. И сатиресса, с обломком в руках, промелькнула мимо метавшегося на мокрой траве с окровавленным лицом Ифиноя…
Сзади, а также с боков приближался бешеный топот…
— Теперь не уйдешь! — прохрипел кто-то злобно у нее за спиной…
Резкая боль в корнях волос у затылка… И сразу несколько рук схватило Аглавру.
Сатиресса рванулась, но мощный Дорил крепко держал ее за белокурые косы. Кто-то больно вцепился и ломал левую руку, правой овладел подлетевший Сфенел. Аглавра стала брыкаться, но тут на нее со всех сторон посыпались удары кулаков и копыт… Кто-то схватил ее за ноги — покрытое синяками и ссадинами тело беспомощно извивавшейся Аглавры было растянуто в воздухе…
С окровавленным, разбитым лицом, приплелся Ифиной и требовал мести.
Он первый хотел насладиться криками жертвы.
— Ифиной прав, — произнес Кораск, — держите ее крепче, товарищи, а ты не давай ей пощады!
— Артемида! — в ужасе прошептала Аглавра…
В ночной тишине из копошившейся кучи кентавров слышался грубый смех и раздирающие стоны.
Хотя и с трудом, Ифиной отомстил за себя; остальные — за погибшего Эвгенеса. Чернобородый Коракс был последним.
Когда он перестал мучить сатирессу, та уже не шевелилась и не кричала.
— Бросьте ее! — сказал он.
Четыре державших деву кентавра отпустили ее растянутые члены, и белокурая сатиресса тяжело упала на землю.
Рыжебородый Дорил толкнул копытом покрытое ссадинами тело Аглавры и знаком пригласил товарищей следовать за ним…
Запрокинув головы, они помчались через поля, туда, где небо начинало сереть. Длинные волосы кентавров развевались по воздуху. Ветер свистал в ушах, а черные пышные хвосты били по бедрам.
Кто-то захохотал, и подобный ржанию смех далеко пронесся по пустынной равнине.
Был вечер. Солнце садилось, и алый пожар его виднелся из-за горных вершин. Сплошная тень властно легла на равнину. Потемневший ручей слабо журчал среди молчаливых прибрежных кустов. В густой, сильно примятой траве, на взрытой копытами кентавров земле неподвижно лежала, раскинув члены, Аглавра.
Белое тело дочери Пана было покрыто следами страшных ударов. В правой руке она сжимала прядь длинных черных волос из чьего-то хвоста. В золотисто-белой шерсти на ногах виднелись темные пятна спекшейся крови. Светлые косы красавицы разметались по мокрой, втоптанной в землю траве…
Глаза сатирессы были закрыты, рот полуоткрыт, и на лице застыло выражение муки…
В трех шагах от бездушного тела, подобно черному камню, уткнув подбородок в колена, сидел Гианес.
Он глядел на ту, кого так любил, ради кого забыл даже священную месть за лучшего друга… Юный сатир прибежал слишком поздно, когда крики Аглавры уже стихли и кентавры, насытясь убийством, с диким ржанием тесной толпой ускакали к своим ожидающим женам… Целый день Гианес просидел неподвижно, и слезинки сверкали на его печальных карих глазах… Кругом быстро темнело. Всколыхнув траву, прошелестел в прибрежных кустах ветерок. Где-то вблизи прокричал мелодично ворон. Рассекая со свистом воздух, пролетели к морскому берегу дикие утки. В потемневшей листве давно уже стрекотали ночные кузнечики… Тело Аглавры белым пятном выступало из мрака.
Молодой сатир грустно сидел возле нее, охватив руками колени.
«Дочь богини, такая же статная, как и ее серебристая мать, погибла, — шептал он себе самому, — она исчезла для лона земли, как исчез убитый ею Антем, как исчезают все отжившие люди и полубоги. Беспощадное время захлестнуло ее своей могучей волной… Никогда больше я не увижу, как мелькает между деревьями в погоне за быстрым оленем ее стройное белое тело, не услышу больше, как ночью она беседует с диском луны и поет свои печальные гимны… Пусть она меня никогда не любила, пусть гнала от себя, пусть хотела убить — мое сердце осталось тем же, и в последний миг я не уйду от моей гордой красавицы, не взяв от нее поцелуев, которых так долго, с мукою в сердце желал…»
Солнце скрылось бесследно. Багряный пожар на горных вершинах угас. Наступила черная ночь. Очертания кустов расплылись в общей, всепроникающей тьме…
Тело Аглавры белым неясным пятном манило из мрака.
РАССКАЗЫ
Из сборника «Белый Козел»
Белый Козел
Дважды он стряхивал их, оставляя нескольких визжать на земле, и убегал, преследуемый остальными. Но когда лось сбрасывал собак в третий раз, к нему приблизилась сама Артемида, далеко опередившая свою свиту.
Просвистело не знавшее промаха копье, и зверь упал на колени. Псы повалили его, и пурпурная кровь, вытекавшая из раны, окрасила их свирепые морды.
Весело понеслись по зеленому лесу и тенистым оврагам протяжные переливы охотничьего рога богини. Но не ответили им, как бывало, веселые сигналы подруг. Изнемогшие от трудов, далеко отстали охотницы и не слышали призывных звуков. Рассеявшись по лесу, отдыхали они в кустах и пещерах.
Богиня протрубила еще раз, но, не слыша ответа, догадалась, что спутницы ее отстали и соберутся не скоро. Тогда Артемида решила, что и ей следовало бы отдохнуть.
Под раскидистым вязом она улеглась на мягкой траве; верные псы, устало высунув языки, расположились вокруг. Положив под голову колчан, богиня закрыла глаза.
Волнение, которое Артемида продолжала еще испытывать, и сильных запах цветов мешали ей заснуть. Беспокойство об оставленных подругах вызывало тревожные мысли. Мало ли в этом дремучем неизвестном лесу ходит косматых сатиров. Во время погони богиня несколько раз пробегала мимо страшных пропастей, со дна которых подымались удушливые испарения. Там могли гнездиться чудовища или, еще хуже, какие-нибудь страшные божества, царившие на земле до олимпийцев…
Артемида вздыхала, беспокоилась, но усталость мало-помалу взяла свое. Голова кружилась от запаха цветов; древесные листья что-то шептали; кругом шелестела трава, и богине казалось, что цветы и деревья убаюкивают ее тихой песней:
