Камелии высокого и низкого полета(С приложением «Записок петербургской камелии») - Кисету Граф (книги регистрация онлайн бесплатно .TXT) 📗
Посвистова давно начинало коробить. «Рожа этакая, а еще любезничает», — думалось ему, и он вспомнил о хорошенькой, маленькой Соне. Наконец он не выдержал, когда Чортани, нимало не стесняясь, стал обнимать Hortense уже чересчур подозрительно. Он плюнул, взял шляпу и, несмотря на все удерживания Чортани, Hortense и назойливые просьбы Agathe, почти выбежал из комнаты.
Свежая апрельская ночь так и обдала его и ярким светом луны, и своей пахучей прохладой. Немного морозило и тонкий лед, за ночь покрывший ручьи и лужи, так и хрустел под ногами. Посвистов бульварами отправился к себе домой.
На Тверском бульваре, неподалеку от кофейной, к нему неожиданно подошла какая-то женщина.
При ярком свете луны увидал Посвистов существо в грязных, отрепаных лохмотьях, с лицом, до того искаженным болезнями и страданиями, до того увядшим и поблекшим, что он почувствовал невольное сострадание.
— Барин, не хотите ли меня с собой взять? — прошептала она голосом, осиплым от холода и болезней.
Посвистов вздрогнул. Поспешно схватился он рукой за карман, вынул рубль и отдал его женщине. Затем еще поспешнее бросился прочь от нее.
— Бедные женщины! Бедная Соня! что-то с нею будет? — твердил он всю дорогу.
Глава IV
КАК ПРОВОДЯТ ДЕНЬ КАМЕЛИИ
Адель и Соня вернулись домой очень поздно и обе сильно подвыпивши. Раздевшись как попало, они, с помощью горничных, чуть добрались до постели, где тотчас же заснули.
На другой день они проснулись обе с сильной головной болью — этим обыкновенным последствием неумеренного кутежа. Не умываясь (большая часть камелий обыкновенно не умываются, чтобы не повредить искусственному румянцу), они сели пить кофе, изредка перекидываясь немногими словами.
Время шло убийственно долго. Обе зевали наперерыв.
— От Мащокина коляска приехала, — доложила горничная.
Начался процесс одевания, беления, подкрашивания щек, чернения ресниц и пр., затем опять катание по улицам Москвы.
Часов около пяти, камелии вернулись и Соне подали записку.
Записка была от Посвистова.
«Голубчик мой, Соня! — гласила записка. — Я был у тебя раз по крайней мере десять — и мне всякий раз говорили, что тебя нет дома. Что это такое? Нежелание принимать меня, или ты в самом деле уж чересчур закутилась? Если первое, то в таком случае гораздо проще было сказать мне об этом самому — и я, поверь, исполнил бы твое желание. Если же это второе, если ты еще более погрузилась в тот грязный омут, из которого нет выхода, как в публичный дом или богадельню, то воротись! Воротиться еще не поздно! Вспомни, что если ты теперь еще молода и здорова, то пройдет два-три года — и этого здоровья не станет, и тогда все грязные сластолюбцы, которые теперь считают за счастье твою улыбку, те самые развратники, взглянут на тебя с улыбкой уничтожающего презрения, и первые бросят в тебя камнем. А меня в то время, может быть, не будет, чтобы приютить тебя, бедную, задавленную людьми, горем и нищетой!
Я пишу к тебе, Соня, потому, что я знаю, что ты не притворялась, что ты любила меня. Притворяться тебе было не к чему. Я знаю, что ты и встречала и, может, встретишь людей гораздо красивее и умнее меня, которые будут богаче меня в сто, в тысячу раз, вопрос не в том. Но оценит ли тебя кто так, как я, моя голубушка? Поймут ли твое доброе, золотое сердечко? Поймут ли тебя, с виду злую и капризную, а в душе добрую и благородную?!
Нет, нет и тысячу раз нет.
Послушай, что я тебе предлагаю: ты знаешь, я не богат, но отец и мать меня любят без памяти. Если я женюсь на тебе, они посердятся, посердятся, да и перестанут. А что полюбят они тебя, так я в этом уверен. Ну, хочешь, по рукам! M-lle Sophie, честь имею предложить вам руку и сердце.
В ожидании ответа, остаюсь влюбленный в тебя Николай Посвистов.
P. S. Ты ведь хорошо знаешь, что я не подлец и что слово упрека в прошлом никогда не сорвется с губ моих. Я знаю, что не ты виновата в своем прошедшем».
Первым движением Сони, по получении письма, было лететь к Посвистову. Коляска еще не отъезжала от крыльца. Соня бросилась в переднюю и начала уже надевать мантилью.
В это время из другой комнаты показалась Адель.
— Куда ты? — крикнула она Соне.
— К Посвистову!
— А, это опять к студентишке-то этому, — захохотала Адель, — пора, давно не видались.
Соня не отвечала: она уже отворяла дверь на улицу.
— Да постой, сумасшедшая, — снова крикнула Адель, — скажи, по крайней мере, куда ты едешь.
Соня остановилась. Она вспомнила, что забыла, где живет Посвистов. Она хватилась за письмо: адреса в письме обозначено не было.
— Куда же я поеду? — вырвалось у нее.
— Разумеется, куда же ты поедешь, — подхватила Адель. — Да и чего ты обрадовалась письму-то? Хоть бы подождала, пока другое напишет.
— Он хочет на мне жениться. Он меня любит.
Адель захохотала.
— Жениться! вот что! Браво, Софья Семеновна, вы, вы будете женой несчастного прогорелого студента. Честь имею поздравить.
Соня вспыхнула.
— Пожалуйста, не отзывайся так о том, кого ты не знаешь, — резко крикнула она.
— Как не знаю, — хохотала Адель, — вот еще не знать. Да ведь ты дура, — обратилась она к Соне, — ведь он тебя обманывает, а ты и веришь. Знаем мы этих студентов! Мастера они зубы заговаривать. Ему просто досадно, что ты его бросила, вот теперь и придумывает, как бы опять….
— Молчи! ты его не знаешь, так и молчи, — оборвала опять Соня. — Я сейчас еду к себе домой. Он сейчас придет ко мне.
— Да подожди, по крайней мере, пообедай.
— Мне некогда.
— Ну, уж я тебя так не отпущу, — воскликнула Адель и, обратившись к Соне, начала стаскивать с нее мантилью.
Волей-неволей приходилось остаться.
Соня за обедом была задумчива и почти ничего не ела.
— Выпей что-нибудь, — приставала Адель. — Да выпей же, дурочка ты этакая, после похмелья хорошо.
Соня уступала и пила.
Обед еще не кончился, как раздался самый убийственный звонок.
— Господин Мащокин с приятелями приехал, — доложила горничная.
— Проси, проси, — крикнула Адель.
В комнату ввалился наш старый знакомый, толстый блондин; с ним было еще человека три-четыре, состоявших при нем в должности прихлебателей и описывать которых мы, разумеется, не будем.
— Драгоценная Соничка! ваше здоровье? — прохрипел блондин, беря и целуя ее руку.
У Сони вырвалось невольное движение отвращения.
— Как хорошо, что вы приехали вовремя, — лебезила Адель перед Мащокиным, — знаете ли, вот Соня удрать хотела.
— Ну да?
— Серьезно, и знаете, к кому?
Мащокин насторожил уши.
— К кому же?
Умоляющий взгляд Сони как бы просил Адель о молчании.
— Студентик здесь один есть, — продолжала Адель, злобно посмеиваясь. — Мы, изволите ли видеть, питаем к нему нежную страсть…
— Неужели? — прохрипел Мащокин.
— Серьезно. Да ведь как влюблена-то в этого паршивого: все о нем только и думает, все о нем только…
Адель не докончила.
Вся преобразившись от внутреннего волнения, с пылающими щеками, со сверкающими, как молния, большими черными глазами, стояла перед ней Соня; она как будто выросла на целый аршин. Презрительным взглядом она обожгла и уничтожила Адель.
— Молчи, — громко крикнула она, — молчи же и не смей ни слова говорить о том, кто в тысячу раз лучше тебя, чище и благороднее. Это ты только видишь в людях одно тело и один карман и за то презираема в душе всеми, даже и теми, кто наружно льстит тебе и преклоняется перед тобой. Он не таков, как ты и все тебя окружающие: он добр и честен, и за это люблю его. Да, люблю и люблю, и ненавижу вас всех, потому что вы виновники моей развратной, моей подлой и ненавистной мне жизни. Но довольно, я узнала вас и не хочу больше иметь с вами никакого дела. Вот ваш подарок, — обратилась она к Мащокину, бросая к ногам его лежавший тут же на столе, купленный им фермуар, — подарите его другой, более способной оценить и его и ваше великодушие. Прощайте!
