Избранное - Григорьев Николай Федорович (книги полные версии бесплатно без регистрации TXT) 📗
в землю, а мелочь - гайки, болты, костыли и прочее - разбросать возле
станции в траве.
x x x
Ровно через час после получения приказа я донес командиру
бригады, что стрелки взорваны, а бронепоезд благополучно отошел в тыл,
в указанное для ночлега место.
Мы с бронепоездом остановились на первом за Проскуровом разъезде.
Здесь и была назначена нам ночевка, а комбриг со штабом расположился
неподалеку от полустанка в деревне.
В темноте ночи поскрипывали обозы, разъезжаясь по проселочным
дорогам. Иногда где-то совсем вблизи бренчали катившие мимо
артиллерийские повозки со снарядами или доносилась глухая дробь копыт,
когда мчались по проселку верховые. Но ничего этого я не видел: небо
было обложено тучами - ни звезд, ни луны. Только из приказа я знал,
что все это разноголосое движение направлено к единой цели, к позиции,
и совершается по строгому плану - для предстоящего нам утром боя.
Новая позиция была впереди, близ Проскурова, и сейчас там окапывалась
наша пехота.
Мои бойцы уже спали, устроившись в вагоне кто как: матрос и
смазчик лежали в обнимку, - должно быть, для тепла;
железнодорожник-замковый покрылся крестьянской свиткой, которую
догадался прихватить с собой в сундучке; племянник, в чем был, забился
между ящиками; а сам Малюга, забрав себе все чехлы от орудия,
расположился на них, как на постели, и даже подушку себе скатал из
чехольчика для прицела.
Я назначил первую смену часовых от пулеметчиков и тоже стал
укладываться. Разостлал шинель и присел на корточки, чтобы вытряхнуть
из карманов обоймы патронов. С патронами в карманах не поспишь, все
бока исколют! Опорожнил карманы, щупаю рукой, а там бумажки еще -
одна, другая. Вот и пакет с сургучной печатью, совсем скомкался. Я
вынул все бумаги и зажег фонарь, их рассматривая. "Надо будет
командирскую сумку завести, - подумал я, - а то недолго и растерять
приказы".
Ну, теперь спать!
Я потянулся к фонарю, чтобы задуть огонь, - вдруг, слышу, у
самого вагона фыркнула и забренчала сбруей лошадь.
- Кто такой? - окликнул я, заглядывая через борт.
- Конный, - ответил голос из темноты, - из штаба.
- Пароль? - спросил я всадника, показав ему на всякий случай дуло
винтовки.
Он назвал мне шепотом пароль и, в свою очередь, спросил отзыв.
Мы обменялись секретными словами и после этого уже продолжали
разговор, как знакомые. Впрочем, разговор был короткий.
Он привез бумагу. Вот она:
"Командиру бронепоезда.
Представить подробные сведения об обстоятельствах ранения бывш.
командира Богуша. Сообщить, кем и куда был эвакуирован раненый с места
боя. По наведенным справкам, Богуш ни в одном из лазаретов бригады на
излечении не состоит..."
Я так и обомлел. Как не состоит? Что такое?
Гляжу на подпись: "Начальник особого отдела".
Еще раз прочитал все.
Особый отдел... Потерялся Богуш... Ничего не понимаю!
Я вырвал чистый листок из записной книжки и сел писать сведения.
Пишу, а у самого в голове одна мысль: "Где Богуш? Не сквозь землю же
он провалился!" И живо представил себе, как я перевязал раненого, как
мы все сообща проводили его к роще, а в это самое время из-за холмов
показался санитарный обоз, и как потом мы, уже одни, побежали на
бронепоезд и поехали дальше. А Богуш остался и сел в фуру...
"Сел?" Я напрягал память, чтобы припомнить, как он садился.
"Санитары его взяли?.. Как будто нет - санитары в белом, а белое
издалека видно, с поезда-то мы бы заметили. Значит, он сам взобрался в
фуру. А вдруг... вдруг он махнул мимо фуры, да через дорогу, да в
рощу, в кусты?.."
Я бросил писать и принялся будить храпевшего на весь вагон
матроса. Он во сне забормотал что-то о скверной койке на корабле, но я
потер ему уши, и он понял наконец, что он не у себя на миноносце, а на
бронепоезде.
Матрос встал с ящиков, кряхтя и потирая бок.
- Слушай, Федорчук, - сказал я. - Ты сигнальщик, глаз у тебя
острый. Говори сразу, не задумываясь: видел ты или не видел, как
садился в санитарную фуру Богуш?
Матрос медленно приставил руку к подбородку и стал скрести его
всеми пятью пальцами.
- Отвечай точно, Федорчук, без промаха, тут дело серьезное, -
сказал я.
Матрос выпустил из пальцев подбородок и стал тереть лоб.
- Нет, - сказал он наконец, - так, чтобы в точности, чтобы
сказать наверняка, не видал! - И матрос убрал руку со лба. - Мелко уже
было, сам помнишь, мы уже порядком отъехали... А с чего это ты вдруг -
ночью?
Я собрал свои бумаги и вместо ответа послал его спать. А сам взял
под мышку зажженный фонарь и задал ходу в деревню, к штабу.
В особом отделе, у следователя, все разъяснилось: Богуш бежал к
белым.
x x x
Измена!.. Мне опалило глаза это слово. Одна мысль о Богуше теперь
вызывала отвращение, будто я сам был весь в грязи.
Мне хотелось помыть руки, и следователь показал мне умывальник и
дал свое полотенце.
Помылся, но легче не стало...
На улице кромешная тьма. А фонарь в руке надо держать под шапкой.
Где политотдел? Где Иван Лаврентьич?
Я на короткое время выпускал из-под шапки луч света, чтобы
осмотреться. Хаты, хаты, все белые, все в зелени, все под камышовыми
крышами - в незнакомом месте все хаты кажутся одинаковыми.
Какой-то встречный боец надоумил меня искать политотдел за
колодцем.
Но вот и колодец-журавель, взмахнувший жердиной к самым звездам.
А за колодцем те же хатки-близнецы!
Брожу и путаюсь по деревне, а меня, быть может, уже ищут на
бронепоезде - мало ли, приказ...
Отчаявшись найти политотдел, я дал полный свет и помахал фонарем:
кого-нибудь да привлечет мой сигнал.
И сразу, как из-под земли, вырос патрульный. Он грозно взял ружье
на изготовку.
Держась на расстоянии, боец спросил: "Пропуск?" - и, получив
ответ, принялся так меня отчитывать за игру фонарем, что я тут только
сообразил, какую сделал оплошность: ведь поблизости противник!
Пришлось, конечно, предъявить документы. По счастью, я носил в кармане
старое красноармейское удостоверение - нового, как командир, еще не
успел получить. Вот был бы конфуз!
Боец подвел меня к одной из калиток, впустил во дворик,
засаженный цветами, и я ощупью добрался до порога хаты.
Окна ее были наглухо закрыты ставнями, но в дверь стучать не
пришлось - она подалась без стука.
Я заглянул внутрь хаты, отыскивая взглядом бритую голову и рыжие
усы начальника политотдела.
Дома! Вот удача.
Тут я распахнул дверь настежь и гаркнул:
- Разрешите войти?
Иван Лаврентьич сидел и беседовал с пожилым крестьянином,
подстриженным в кружок, как видно хозяином дома. На столе горела
свеча. Неторопливая беседа сопровождалась поскрипыванием напильника.
Иван Лаврентьич, подостлав рабочий фартук, держал на коленях серп и
направлял ему зубья.
В ответ на мой бравый доклад Иван Лаврентьич не спеша поднял
глаза, осмотрел меня всего, будто в первый раз видел, и недовольно
насупил брови:
- Застегнись!
Хватился я, а ворот гимнастерки и в самом деле нараспашку, словно
я какой-нибудь гуляка... В жар меня бросило от такого сходства.
Иван Лаврентьич выждал, пока я торопясь нащупывал пуговицы. Потом
кивнул на русскую печь:
- Фонарь вон туда, на шесток... Да фуражку убери с фонаря, не там
