Охотничьи были (Рассказы об охотниках и рыбаках) - Толстиков А. (читать полную версию книги .TXT) 📗

ОХОТНИЧЬИ БЫЛИ

Рассказы об охотниках и рыбаках

А. Толстиков

ОХОТНИЧЬИ РАДОСТИ

Последний раз в этом сезоне я ходил на охоту в конце ноября. В лесу снегу уже до колен. Километр пройдешь — пар от тебя клубами валит. Под елкой станешь пролезать — за ворот снегу насыплется — сразу прохладно станет. Так вот и бросает то в жар, то в холод. А в лесу пустынно, невесело. Набрел на заячий след.

Долго распутывал хитрости беляка. Подошел к нему вплотную, но он заметил меня прежде, чем я его. Мне-то его и видеть совсем не пришлось, я только лёжкой его полюбовался. А он в то время от меня, может, за километр был… Может, и ближе, кто знает…

Нет, кончились веселые деньки. Ружье теперь на гвоздик. Да, на пять месяцев лишаешься этого удовольствия, этой радости — охоты. Пять месяцев вычеркивает уральская зима из жизни охотника. Да летом три месяца межсезонья. Ну, тогда хоть рыбалкой заняться можно. Все же не так обидно.

Неужели без выстрела уходить с последней охоты? Но в кого стрелять? Э, было бы желание, а стрелять найдешь во что. Прикрепляю к стволу спичечную коробку, старательно отсчитываю сорок шагов — это с гарантией сорок метров. Прицеливаюсь… Бах! Резкий толчок отдачи. Когда по птице или по зверю стреляешь, отдача незаметна, а тут встряхивает основательно. Подхожу к коробке совсем не равнодушно.

— Гм-м!.. Доброе у меня ружье. За сорок метров в спичечную коробку три дробины третьего номера из левого ствола…

Довольный возвращаюсь домой и старательно чищу ружье. И всю зиму оно блестит у меня, как зеркало. Радостно в руки взять.

Билет на рубку сухостоя был взят еще летом, а дрова заготовлять пришлось уже в конце октября. Брату долго нездоровилось, а одному такая работа несподручна. Вот и затянулось это дело.

В лес, а он рядом, вышли раненько. Взяли пилу, топор и ружья, кликнули своего костромича Лорда. Мать ворчала, дескать, пробегаете с ружьями по лесу, на работу пошли, так зачем ружья брать. Но как же можно пойти в лес без ружья? Мы решили, что свалим, раскряжуем и сложим восемь кубометров, поторопимся, а вечерком, время останется — зайчишек погоняем.

Лорда вели на поводке, а придя на место, привязали к дереву. Его отпусти — он зайца найдет, гонять будет и нас сманит. Ведь не утерпишь, слыша гон. «Работать надо», — строго говорили мы с братом друг другу.

Одно за другим с треском падали умершие на корню деревья. Работаем, а сами на Лорда поглядываем. Он недоволен, скулит, взвизгивает:

— Тоже мне! В лес привели, да привязали. Нечего сказать, хороши. Пустите! Ну пустите же!

Обиженными глазами на нас смотрит. Мы ему сочувствуем, но пытаемся объяснить положение:

— Пойми ты, глупый пес, зима приближается, зима. Дров нужно заготовить. А то замерзнем. Знаешь русскую пословицу: делу — время, а потехе — час. Потерпи, песик, потерпи, милый. Вот закончим — тогда…

Лорд ничего не хотел понимать. Его недовольство перерастало в возмущение, он начал рваться. Мы пригрозили ему. Он притих.

Пятнадцать деревьев свалили. Пожалуй, хватит. Вдруг слышим: «Бам! Бам! Бам!» — громкий собачий лай в лесу. Глянули — а Лорда нет. Порвал поводок? Нет, перекусил! Улизнул незаметно и вот уже гоняет. Ах, негодяй! Ругаем его, а сами слушаем гон как музыку, наслаждаемся. И самим вместе с Лордом за зайцем бегать хочется.

Однако делу — время, а потехе — час. Я обрубаю сучья, брат стаскивает их в кучу. Топор птицей летает у меня в руках. Еще бы! Я слышу такие призывы. Поторапливаемся. Хлысты разделали на двухметровые кряжи. Сейчас их надо в штабель сложить, а из лесу несется: «Бам! Бам! Бам!» Вот уж часа три гоняет. Молодец, Лорд, молодец! Прошло еще часа три, пока мы управились. Лорд зайца не бросил, не потерял. По голосу слышно. — устал он. Заяц, наверное, еле дышит. Да и or нас пар валит. Но мы усталости не ощущаем. Схватили, наконец, ружья — и туда, где наш Лорд.

Через полчаса я увидел косого, перебегавшего поляну. На этой поляне он и успокоился. Тут Лорд выскочил, язык у него почти до земли высунут.

— Милый, ты мой, милый! На вот тебе пазанки. Умаялся, бедняжка.

Подошел брат.

— Ну, теперь домой. Время уже позднее. Дело сделано и потешились.

Куда там! Как только сказали: «Домой», — Лорд отпрыгнул и, оглядываясь, трусцой отправился в лес. И снова скоро заголосил.

Этого зайца перехватили уже в сумерках. Лорда поймали и взяли на поводок, иначе он всю ночь по лесу рыскать будет. Уж такая собака этот Лорд, радость наша!

Первым проснулся журавль на болоте. Нацелился острым клювом на мерцающие в темном небе звезды и звонко крикнул, как в серебряную трубу сыграл: «Подъем!».

Над спящим еще лесом, невидимые, потянули вальдшнепы. «Хорр… Хорр… Цвик!». Пролетели близ высоченной сосны, что стоит на опушке леса. Старый глухарь, бородатый, от дремоты очнулся, потоптался на толстом суку, хвост распахнул веером и щелкнул, будто сухой сучок переломил.

— Чу-фышш, — раздалось на поляне в березняке. Это косач-драчун на поединок соперников вызывает.

Жаворонок над полем поднимается все выше, звенит оттуда бубенчиком:

— Вижу, вижу солнце. Там оно — за лесом, за горой, к нам спешит. К нам, к нам! Радуйтесь, вставайте, вставайте, пойте…

А над дальним лесом только еще светлая полоска появилась. Она всползает на небосвод, от ее тепла тают звезды, тьма отодвигается.

Вот и огненный лоб солнца из-за горизонта высунулся. Возликовали все малые птахи, как будто это чудо, как будто они впервые видят солнце.

Это и в самом деле чудесное явление. Его стоит видеть.

Охотники уже тем богаче других людей, что они часто видят, как солнце встает, как день рождается.

«А схожу-ка в этот выходной на Черную. Весной там чирки держались, сейчас выводки должны быть», — сказал я себе после раздумий, куда пойти на охоту.

И я отправился на Черную. Это захламленная речушка, которая петляет по лесу и впадает в Вильву километрах в двенадцати от города. Шириной она метра четыре, в иных местах чуть больше. Есть на ней омутки или, как их здесь называют, — ямки. Летом Черную можно во многих местах перебрести даже в сапогах с короткими голенищами, а весной она полна до краев, бушует, подмывает берега. Много деревьев, сваленных ветром или подрытых водой, перехватило Черную с берега на берег. Сучья их упираются в дно, образуя, непролазную крепь. На лодке по Черной можно проплыть только с топором, прорубаясь сквозь такие изгороди.

Километров десять вверх от устья прошел я по Черной и не поднял ни одного чирка. Даже досадно стало: «Эх, — думаю, — пойти бы лучше на Белоусовские луга. Там, может, кого и увидел бы».

А чирки, оказывается, были и на Черной. Открыл я их случайно. Стал переходить на другой берег по сваленному дереву, на середине замешкался — мешали мне густые сучья. Стал отгибать один сучок — он сломался, треснул, звонко этак получилось. И начали прямо из-под меня один за другим чирята выпархивать — один, второй, третий. Пять штук вылетело. Я их только считаю. Стрелять нельзя — стою на дереве в трех метрах над водой, положение неустойчивое. Какая тут стрельба…

Выбрался на берег и к воде спустился, где сучья в дно упираются. Укромные там местечки.

— Так вот вы где, голубчики, прячетесь. Теперь знаю, — сказал я и пошел обратно. Там, где дерева через реку перехлестнуло, остановлюсь, к стрельбе изготовлюсь и крикну:

— Гей-гей! Спасайся!

Три выводка этак поднял, три дуплета сделал. Остался доволен.

А ведь я раньше мимо них проходил… Отсиживались. Видно, не первый раз.